Факел Новороссии - Павел Губарев

Никогда не забуду этих надзирателей. Прапоров и сержантов-контрактников, наемников. Быдло с зарплатой в три тысячи еще тех гривен, выходцев из захолустных местечек Киевской области. Из Броваров или Борисполя. Бить они любили: дубинками или кулаками, причем по тем местам, где следов не остается. По почкам. По пяткам. В живот. Но больше они любили моральные издевательства. Выволочь голого в коридор и минут на сорок поставить у стенки. И рассказывать, что я — полное дерьмо, ватник и колорад, сепаратист. Но однажды я заметил, что когда они так изгаляются, у них самих коленки дрожат.

— Ты на меня давишь, — сказал я тогда вертухаю. — Но у тебя самого поджилки трясутся и ты сейчас обоссышься. Ты же спинным мозгом осознаешь, кто я, а кто — ты…

Конечно, я заработал несколько ударов. Но после такого жесткого морального давления уже не было.

Всего в тюрьме работали четыре смены, сутки через трое. Из четырех только одна была нормальной, прочие — просто уроды. В одной был особый отморозок, до меня особо прицепившийся. Видать, бесил я этого нелюдя. Может, он был «национально свидомым», и был я для него политическим врагом — уж не знаю. Выводит на прогулку — обязательно подножку сделает. Упадешь — обязательно ударит. Чего, мол, падаешь? То в наручники закует, руки потом поднимет — заломает, как будто на дыбе. Особенно любил этот козел ставить подножки в темной зоне: есть там такая в коридоре, где ничего не видно.

И других узников кошмарили. Пытался я поднять бунт в тюрьме. Читал раньше о том, как это делается. Начал колотить пустой миской в стальную дверь камеры, орать: «Ребята, давайте бунт устроим! Давайте поставим себя в этой тюрьме!» Так, чтобы нас вывели, построили вдоль стен, чтобы меня вызвал кум (начальник оперативной части) — и я бы как зачинщик предъявил требования. Чтобы прекратились издевательства надзирателей. Чтобы мы могли сидеть, ходить, переписываться друг с другом, передавать в другие камеры пищу, книги. Чтобы нас на прогулку вместе выводили. Но меня не поддержали. Все были неопытными, первоходами, меня не поняли. А мне поставили в личном деле красную линию: склонен к побегу. И бить стали чаще.

Надзиратели использовали любой повод, чтобы истязать и издеваться. Грозили мне карцером, но не решились туда бросить. Спасибо товарищам на воле, что подняли бучу в социальных сетях. Они собирали деньги для моего освобождения из тюрьмы под залог в 80 тысяч гривен, сообщали о том, что ко мне не допускают адвоката. И даже сообщили, что я впал в кому.

«…Народный губернатор и глава общественной организации “Народное ополчение Донбасса” Павел Губарев находится в СИЗО СБУ г. Киева в коматозном состоянии. Об этом редактору сайта „Антифашист“ сообщил источник из СБУ. „Павла Губарева жестоко избивали после задержания. Как по дороге из Донецка на столицу, так и непосредственно в следственном управлении СБУ. Пять дней назад Павел впал в кому. Именно по этой причине к нему не допускают адвоката — боятся разглашения“, — отметил источник.

Также он подчеркнул, что Павла Губарева пытаются вывести из состояния комы усилиями ведомственных врачей. „Врачи — не по профилю, необходимая аппаратура отсутствует. Он нуждается в срочной госпитализации, но в специализированную клинику, в реанимацию его не доставляют по той же причине: боятся огласки. Надеются, что все обойдется, и донецкий активист выживет. Но боюсь, случится непоправимое — Губарев в прямом смысле слова на грани жизни и смерти“[11], — сообщили из Киева…»

С благодарностью перечитываю эти строки старых сообщений. В кому я не впадал, но такая кампания приструнила моих мучителей. Утка-фейк о моей коме, пущенная, кажется, Оксаной Шкодой, сразу же облегчила мое положение. Мной заинтересовались представители ОБСЕ, ко мне впервые впустили адвоката. Даже передачи стали пропускать. А вот свиданий не дали. Не пустили ко мне брата: он тогда в Киеве таксистом трудился. Потом и он уехал вслед за мной на Донбасс. После шума по поводу моей комы физического насилия со стороны тюремщиков стало меньше. Иногда исподтишка себе позволяли. Больше на моральный террор перешли. И совсем стало легко, когда наши 7 апреля в Донецке взяли областную администрацию и провозгласили ДНР.

Но это будет немного позже.

Допросы и тяготы

Лишь на седьмой день меня отвели к следователю. Вернее, не к следователю, а к какому-то начальству из СБУ. Оно меня пробовало вербовать. Ну, как в советских кино про войну и гестаповцев. Я голодный, а они еды на стол поставили, ломать меня.

— Есть не хочу! — мотнул головой. — От пищи отказываюсь до предоставления мне адвоката. Мне дали теплую одежду: свитер и куртку. Конечно, это была не та, «приватизированная» СБУ, а какая-то поношенная, бэушная. Я потребовал разъяснить, где я нахожусь и дать связь с моим адвокатом.

Допрашивал меня потом некий пан Македонский. Или, если на мове — Македоньскый. Не Александр, слава Богу. И не из Македонии, а с Волыни. С таким, знаете ли, вязковатым волынским говорком. Что из меня пытались выжать? Сдавай всех, кого знаешь. Сознавайся, что брал деньги у Москвы. Я только смеялся им в лицо. Какие, к бесу, деньги Кремля? Мы все сами начинали. Оказалось, они и фирму мою проверяли, след средств из РФ искали. Но ничего не обнаружили. Наотрез отказываюсь участвовать в следственных действиях и давать какие-либо показания. На вопрос: «Почему так?», я ответил: потому, что Украины больше нет, а вы — спецслужба несуществующей страны. Спецслужбисты лишь посмеялись.

Связи с адвокатом не дали — голодовка моя продолжалась. Знаете, я уже был готов к тому, что меня запрут на зону на десять лет. Адвоката допустили только на девятый день. Тогда впервые за это время я поел, кажется, овсяной каши и выпил чаю.

Однажды я проснулся от того, что двое вертухаев сбросили меня с нар и за ноги голого выволокли в коридор. Я поднялся.

— К стенке, руки на стену. Ноги раздвинуть, — орал контролер.

И давай лупить каким-то твердым предметом по почкам, по ногам, по спине. Скрутившись, я опустился на пол.

— Встать! — резанул по ушам крик тюремщика.

И — удар, удар, удар!

Такое происходило с периодичностью в три-четыре дня.

Я оказался полностью отрезанным от внешнего мира: от информации, от родственников и близких, от всего того, что вне тюремной камеры. Поэтому мне неведомо было ничего, что происходит на Донбассе. Понимая, что дело мое плохо, старался уйти в себя и искал смирения. Моя камера стала кельей, а молитвой достигалось состояние смирения духа. Успокоился, смирился. Смирился вплоть до готовности получить десять лет лишения свободы и отсидеть весь срок. Нелегко и не сразу далось мне смирение духа. Были муки размышлений, минуты слабости и отчаяния от своего положения. Но я смирился.

Часто погружался в себя, особенно перед сном. Самым тяжелым грузом лежало на душе осознание того, что когда я выйду на свободу, мои дети вырастут… без меня. От этого было мучительно больно. О, как мало я ценил семейную близость, объятия и поцелуи детишек, их смех, игры и внимание, которым они одаривали меня после каждого тяжелого рабочего дня! Сейчас я знаю, что это настоящее счастье в самом своем кристальном виде.

Однако я начал все-таки получать записки от жены через адвоката. Он ко мне ходил с середины марта регулярно, раз дня в три-четыре. Я попросил, чтобы мне готовили сжатую аналитику о происходящем. Адвокату я диктовал свои ответы, пожелания и рекомендации. 2 апреля 2014-го в соцсетях появилось мое первое обращение из застенков.

«Друзья и соратники!

Несмотря на то что я нахожусь в информационной изоляции и мне сложно оценить реальное положение дел из своего нынешнего заточения, я все равно чувствую, что поддержка наших идей абсолютна и протесты на Донбассе и на Юге-Востоке продолжаются.

Призываю всех активистов и сторонников Народного ополчения Донбасса проявлять бдительность! Мне достоверно известно, что сейчас среди «лидеров» нашего протеста вращается множество провокаторов и предателей, продавшихся за тридцать сребреников и вступивших в сговор с подручными олигархов. Нынешним украинским капиталистам важно только одно — сохранить свои пригретые места и награбленные капиталы. Они пойдут на все, чтобы расколоть нашу зародившуюся Народную Силу.

Под этим натиском мы обязаны сплотиться и стать мощной организованной структурой, которая способна в едином порыве отстоять свое право жить и процветать на своей земле. Мы обязаны сделать все, чтобы освободиться от киевской хунты, провести референдум, выстроить конструктивные отношения в рамках Таможенного союза с Россией.

Несмотря на непрекращающиеся попытки оказать на меня морально-психологическое давление, хочу заявить: я не сдаюсь! Я продолжаю верить в нашу победу! Я и моя семья готовы идти до конца!