Самая удивительная повесть в мире и другие рассказы - Редьярд Киплинг

Слушайте дальше! Мне известно, что ни Аттар Синг, ни его брат не упустили ни одной мелочи при исполнении обряда очищения, и, когда все было окончено, револьвер Байнс-сахиба полетел с крыши вместе с тремя рупиями и двенадцатью анна. Оставшиеся в живых братья послали по почте Байнсу-сахибу револьвер и деньги.

— А что же случилось с двумя младшими братьями? — спросил хавильдар-майор.

— Они, без сомнения, умерли, но благодаря тому, что ни один из них не был внесён в полковые списки, их честь касается только их самих. Поскольку дело затрагивает нас, заметьте, с какой корректностью вышли мы из него. Я думаю, об этом следовало бы рассказать королю, потому что, где же может случиться что-либо подобное, как не среди сикхов. «Sri wah guru ji ki khalsa! Sri wah ji ki futteh», — прибавил полковой капеллан.

— А три рупии и двенадцать анна достаточная плата за патроны? — спросил хавильдар-майор.

— Аттар Синг знал их цену. Все боевые припасы Байнса-сахиба находились в его руках. Они истратили жестянку в пятьдесят патронов, уцелели два, которые и были возвращены сахибу. То, что я сказал, то и повторяю: они действовали без горячности, без проклятий, как поступил бы мусульманин, без криков и кривляния идолопоклонника. Все было сделано согласно ритуалу и учению сикхов. Слушайте! «Хотя бы ребёнку доставили сотни забав, он не может прожить без молока. Если человека разлучать с его душой и со стремлениями его души, он, конечно, не остановится, чтобы играть на дороге, а поспешит совершить паломничество». Так написано, и меня радуют мои ученики.

— Правильно, правильно, — сказал субадар-майор.

Наступило продолжительное молчание. Издали слышался треск водяного мельничного колёса, ближе раздавался звук ручных жерновов.

— А он, — капеллан презрительно указал подбородком на хавильдар-майора, — он так долго пробыл в Англии, что…

— Оставьте в покое мальчика, — сказал субадар, — он пробыл там только два месяца, и его выбрали для хорошего дела. Считают, что все сикхи равноправны. На деле же между ними существуют большие различия, и никто не знает этого лучше, нежели человек благородного рода, например, землевладелец или капеллан — потомок древнего рода.

— Слышал ли ты что-нибудь в Англии, что могло бы сравниться с моим рассказом? — насмешливо спросил капеллан хавильдара.

— Я видел много таких вещей, которых не мог понять, а потому замкнул мои рассказы в моих устах, — мягко ответил хавильдар-майор.

— Рассказы? Какие рассказы? Об Англии я знаю все, — проговорил капеллан. — Я знаю, что там участки земли исчезают под базарами, что на улицах стоит зловоние от мота-кахаров (моторов), ещё сегодня утром мота-кахар Дугган-сахиба чуть не убил меня. Этот молодой человек — сущий дьявол.

— Я думаю, — сказал субадар-майор, — что мы с вами слишком стары, чтобы думать о «танцах носильщиков».

Он упомянул об одной из самых лихих стародавних плясок и сам улыбнулся своей шутке. Потом, обращаясь к племяннику, прибавил:

— Вот когда я был юношей и на время возвращался в мою деревню, я выжидал удобного часа и с позволения старших рассказывал им обо всем, что видел в других местах.

— Хорошо, мой отец, — мягко и с любовью сказал хавильдар-майор и почтительно уселся на пол, как и подобало юноше лет тридцати, успевшему зарекомендовать себя только в какой-нибудь полудюжине кампаний.

— В деле, о котором я думал, тоже участвовало четверо, — начал он. — И оно касалось чести не одного или двух полков, а всей армии Индии. Часть его я видел сам, часть мне рассказывали, но весь рассказ — истинная правда.

Брат моего отца знает и мой священник знает, что я был в Англии с моим полковником, когда жизнь короля, сына нашей королевы, завершилась. Сначала прошёл слух, что его посетила болезнь. Далее мы узнали, что он лежит больной во дворце. Около дворца днём и ночью стояла огромная толпа, стояла и ожидала известий, все равно шёл ли дождь или светило солнце. Наконец, вышел один с листом исписанной бумаги и прикрепил его возле ворот. Это было известие о кончине короля. Люди читали и стонали. Это я видел собственными глазами, так как контора, в которую мой полковник-сахиб ежедневно приходил разговаривать с полковником Форсайт-сахибом, находилась на восточном краю сада, окружающего дворец.

Этот сад был больше, чем наш Шалимар, — он указал подбородком вдаль, — или Шахдера на той стороне реки. На следующий день улицы потемнели, потому что все люди оделись в чёрное, и все говорили, как говорит человек перед лицом своего мёртвого, толпы шептали. Черно было перед глазами, черно в воздухе, черно и в сердце. Я видел это, но мой рассказ ещё не начался.

После совершения многих церемоний и рассылки писем к королям земли, чтобы они приехали оплакивать умершего, новый король, сын короля, приказал положить в гроб своего почившего отца и перенести его в храм возле реки. В этом храме нет идолов, нет резьбы, нет живописи, нет и позолоты. Повсюду одноцветный серый камень. Кажется, будто храм высечен из целой скалы. Он больше чем… ну чем Дурбар в Амритсаре, хотя бы к Дурбару ещё прибавили Акал Бунгу и Баба Аталь. Насколько стар этот храм, знает Один Бог. И он — главная святыня сахибов.

Там, по приказу нового короля, точно вблизи изображения святого, возле изголовья и в ногах умершего горели свечи и стояли стражи, назначенные на каждый час дня и ночи. Они должны были охранять прах короля, пока его не перенесут в место упокоения его отцов в Венидзе (Виндзоре).

Когда все было готово, новый король сказал: «Пустите народ». Двери отворились и, о мой дядя, о мой учитель, в храм вошёл весь мир, чтобы проститься с покойным. В толпе не было никаких отличий, никаких рангов, ни с кого не взимали платы, людям только приказали двигаться по четыре в ряд. Как они собрались на улице снаружи, очень, очень далеко, так и входили в храм — по четыре человека в ряд: рослые и маленькие, больные и здоровые, дитя, старик, малютка, девушка, купец, священник, люди всех цветов кожи и всех религий. И они шли через храм с первых лучей рассвета до поздней ночи. Я видел это. Мой полковник позволил мне пойти посмотреть. Несколько часов я стоял в ряду далеко от храма.

— Так почему же толпа не ожидала, сидя под деревьями? — спросил священник.

— Потому, что мы все-таки были между домами. Город растягивается на много-много косc, — продолжал хавильдар-майор. — Я отдался медленному течению потока людей, время от времени делая один шаг вперёд. Так совершал я своё паломничество. Со мной шли женщина, калека и ласкар с корабля.

Мы вступили в храм; гроб походил на мель в реке Рави. Подле него людской поток разделялся на две ветви, каждая двигалась с одной стороны праха. А подле гроба стояли солдаты, неподвижные, как пламя погребальных свечей. Они стояли, склонив свои головы, сложив свои руки, глядя вниз, вот так. Это были не люди, а изображения, и толпа проходила мимо них, по четыре человека в ряд. И это целый день и, за исключением короткого перерыва, целую ночь.

Нет, никто не дал приказания людям приходите, чтобы почтить прах. Это было добровольное паломничество. Восьмерым королям приказали приехать, и они повиновались, но своим собственным сахибам новый король не дал приказа. Они приходили по доброй воле. Я дважды совершил паломничество: раз ради соли, которую вкушали, раз из чувства удивления, ужаса и благоговения. Но язык мой не сумеет описать и сотой части того, что видели мои глаза. Храм наполнялся одним людским морем за другим, одним потоком за другим. Я видел это.

— Неужели толпа была многолюднее, чем во время наших великих паломничеств? — спросил капеллан.

— Да. У нас приходят молиться только города и области, там же весь опечаленный мир приносил в храм своё горе. И слушайте. По обычаю короля, четверо из нашей армии Индии должны всегда быть наготове.

— Это обычай короля и наше право, — коротко сказал субадар-майор.

— Да, наше право. Люди, выбранные для почётного дела, меняются через несколько месяцев или лет, чтобы почесть широко распространялась. Случилось так, что, когда старый король, сын короля, завершил течение своих дней, четверо офицеров, бывших перед лицом короля, были гуркхи, не сикхи, увы, не патанцы, не раджапутаны. Гуркхи, мой отец.

— Идолопоклонники, — бросил капеллан.

— Но воины, ведь я помню, как в Тирахе… — начал хавильдар-майор.

— Но воины. Я помню пятнадцать кампаний с ними. Продолжай, — приказал племяннику субадар.

— И на их долю выпал почёт и право день и ночь поочерёдно стоять перед лицом покойника, стоять до минуты погребения его праха. Но для выполнения этой обязанности нашлось всего четверо гуркхов, четверо старых людей.

— Старых? Старых? Что это за разговоры о стариках? — спросил субадар-майор.

— Извиняюсь. Моя ошибка! Прошу простить. — Хавильдар-майор, извиняясь, взмахнул рукой. — Это были сильные, мужественные люди с горячей кровью, и младшему из них, юноше, только что минуло сорок пять лет.