Иллюзия любви. Сломанные крылья - Ольга Дрёмова

— Значит, ты на меня не сердишься?

— Не говори глупостей, — ещё раз повторила Надежда и забрала из рук сына мыльную губку. — Ты хоть руки помой, прежде чем к девушке идти.

— Мам, а когда мне будет пятьдесят, ты тоже будешь отправлять меня мыть руки? — синие глаза Семёна заискрились весельем.

— Да. И ещё каждый раз буду следить, чтобы ты не перебегал дорогу перед машинами.

— Да, это серьёзно.

Подойдя к раковине, Семён подставил ладони под сильную струю воды, и от его рук во все стороны полетели брызги.

— Сёмка, смотри, что ты делаешь! — невольно рассмеялась Надежда.

— Спокойной ночи, мамочка!

Подмигнув, он, как в детстве, вытер мокрые руки о край её фартука и быстро ретировался с кухни, а Надежда, прислушиваясь к затихающим шагам сына, тепло улыбалась, потому что в этот вечер она была самой счастливой и самой любимой женщиной на свете.

Пьяный май девяносто шестого заливал Москву духмяной пеной черёмухового цвета. Облетая, крохотные лепестки устилали землю тонким батистовым полотном, источавшим головокружительный аромат, заполнявший собой все уголки скверов и дворов. Стоя под открытой фрамугой, Настёна с удовольствием вдыхала чудный запах пробудившейся земли и счастливо улыбалась.

В огромное стекло больничного окна ей было хорошо видно, как, торопясь по своим делам, по узенькой, словно нарисованной на листке бумаги простым карандашом дороге, ехали смешные игрушечные машинки. Торопливо пробегая мимо, они обгоняли друг друга, суетливо подмигивали едва заметными щёлочками глаз и даже не подозревали о том, что на шестом этаже больничного корпуса, почти прижавшись носом к оконному стеклу, стоит счастливая девочка Настя и наблюдает за их бестолковой суетой.

Ночь над Москвой уже растягивала своё тёмное бархатное покрывало, продырявленное редкими точечками острых звёзд; во дворах загорались круглые бусины желтоглазых уличных фонарей, и, словно просыпаясь ото сна, в домах один за другим зажигались тёплые квадратики окон.

— Ты чего здесь стоишь? Гляди, застудишься, — громыхнув ведром, нянечка плюхнула в него тряпку и посмотрела на молоденькую девушку, закутанную в тёплый байковый халат. — Шла бы ты в палату, время одиннадцатый час, а ты всё никак не угомонишься.

— Я не хочу в палату, — Настёна засунула руки в карманы и обернулась к пожилой женщине. — Чего я там не видела?

— А чего ты тут не видела? — нянечка слегка отжала тряпку, надела её на швабру и начала вытирать пол. — Глупые вы все, молодые. Тебе жизни осталось — пять дней, а ты своего счастья не понимаешь. Шла бы полежала, книжечку какую почитала, что ли… Чего толку в окно-то глазеть?

— А чего толку бока пролёживать? Жизнь долгая, ещё належусь, — беспечно ответила Настя.

— Ну да, належишься… Как же, жди… — женщина сочувственно покачала головой. — Дурёхи вы, дурёхи! Думаете, родили, всё и закончилось? Как же, закончилось. Всё только начинается. Это ж на всю жизнь крест, да такой, что не снимешь. Закончилось…

— Почему вы так со мной разговариваете?! — неожиданно в душе Насти всколыхнулась неприязнь к этой странной женщине со шваброй в руках.

— Шла бы ты в палату, а то только под ногами крутишься, — недовольно бросила нянечка. — Я тебе говорю — ты не веришь. Дело твоё. Вот выпишут тебя домой, ты меня ещё сто раз вспомнишь. Належится она…

Задевая о банкетки шваброй и бубня что-то себе под нос, уборщица стала удаляться по коридору. Глядя ей вслед, Настя с жалостью улыбнулась. Бедная женщина! Среди тряпок и швабр она совсем разучилась радоваться жизни. Видеть мир в чёрно-белых тонах — это великое несчастье. Теперь, когда на свете есть маленькая Катюша, всё изменится к лучшему. А как же иначе? Они с Леонидом так долго ждали появления малышки, что по-другому просто и быть не может!

Взглянув на часы, висящие в рекреации, Настя нащупала в кармане жетон и пошла к телефону-автомату.

— Алло, мам, ты? — стараясь не шуметь, она забилась в угол лестничной площадки и прикрыла трубку рукой. — Мам, это я, привет!

— Привет! Как ты там? — из-за плохой связи голос матери звучал тихо-тихо, как будто она говорила из глубокого подземелья.

— Мам, говори громче, я ничего не слышу!

— Я говорю, как ты там?!

— У меня всё хорошо. Сегодня мне приносили Катеньку, только я не смогла её как следует разглядеть, она была завёрнута, как кулёк, в сто пелёнок, один нос торчал наружу.

— Какая она хоть есть-то?!

— Не знаю! — Настя тихо рассмеялась.

— Что значит не знаю?! — с волнением проговорила Марина Дмитриевна. — Какого цвета у неё глазки? Как у тебя, голубенькие?

— Какие там глазки, она спала, как сурок!

— Ну вот… — расстроилась мать. — Ничего-то ты толком не знаешь. Собственного ребёнка и то разглядеть не можешь.

— Мам, послезавтра нас выписывают, вот и увидитесь, сама всё рассмотришь. Кстати, о выписке. Ты Лёнечке дозвонилась? Врач говорит, он должен подъехать сюда к двенадцати с моими документами и всем необходимым для Катюшки.

— Насть… — в трубке что-то зашипело, и голос матери почти совсем пропал.

— Мам, я опять ничего не слышу. Сейчас, подожди! — Настёна подёргала и без того растянутый провод. — Говори!

— Я договорилась с Леонидом, что мы подъедем к тебе чуть пораньше, часам к одиннадцати-половине двенадцатого. Все нужные вещи он обещал привезти с собой.

— Вот видишь, а ты переживала! — обрадовалась Настя. — Я же тебе говорила, что Лёнечка — чудо, а ты мне почему-то не верила, обвиняла его во всех смертных грехах!

— Насть, давай не будем толочь воду в ступе, — сквозь треск слова матери были слышны плохо. — Поживём — увидим.

— Да нечего тут смотреть! — с жаром проговорила Настя. — Он у меня замечательный, только ты никак не хочешь этого понять!

— Я до твоего замечательного два дня дозванивалась, никак за хвост поймать не могла. А когда дозвонилась, он лыка не вязал, — голос Марины Дмитриевны неожиданно прозвучал чересчур громко.

— Мам, ну, это же понятно! У человека родилась дочка! Ты что думаешь, другие мужики ведут себя как-то иначе? Да все они одинаковые!

— Все, да не все! — даже сквозь шипение трубки было слышно, как женщина громко вздохнула.

— Мам, ты просто предвзято к нему относишься!

— Слушай, Насть, давай поговорим о чём-нибудь ещё, — устало произнесла мать.

— Знаешь что, как только я заговариваю о Леониде, ты либо осыпаешь его незаслуженными упрёками, либо пытаешься перевести разговор на другую тему!

— Насть, нам что, не о чем больше поговорить?

— Наверное, не о чем! — неожиданно в тоне Насти появилась злость. — Мам, хочешь ты этого или нет, тебе придётся смириться с тем, что он — отец Кати и мой муж, и я не позволю тебе отзываться о нём плохо!