Фейсбук 2018 - Александр Александрович Тимофеевский

в Каспийское море, дважды два четыре. Это в какой-то момент всеми усваивается и не нуждается в повторении, чего, к великому сожалению, в данном случае не произошло, я сейчас про Россию говорю, в которой мы живем. С отношением к меньшинствам у нас дела обстоят не лучше, а хуже, чем 20 лет назад. Разве стало меньше ксенофобии или гомофобии? Ничуть. Их стало больше, и они сделались агрессивнее. И более агрессивно насаждается норма – то, что ею объявляется, то, что за нее выдается. Человеку-слону четко указали на его место в клетке. Никакого культа особости у нас нет, и культа слабости нет тоже, есть культ самой простецкой силы, которой положено цвести и пахнуть.

Но поскольку мы живем в глобальном мире, параллельно с культом силы возникают разные, ветром надутые кампании, и это само по себе хорошо, а не плохо, что плохого в ветре? - без него дышать нечем. Однако перенесенные в Россию под копирку, эти кампании становятся дико уязвимыми. К ним и так есть вопросы, мне вот борьба с Кевином Спейси кажется вполне чудовищной, но мы сейчас говорим про Россию. Депутаты-рукосуи отвратительны, конечно, как и все остальные рукосуи-начальники, и даже поболее: собственная неприкосновенность позволяет им безнаказанно прикасаться к другим, тут гадко не только действие - его символичность едва ли не хуже, она гадостность усиливает.

Но депутаты эти сделали столько зла (один закон Димы Яковлева, обрекший больных сирот на смерть, чего стоит), что требовать увольнения одного из них за то, что он не там, где надо, провел рукой, это как? Требуем исключить Чикатило из наших рядов, он дергает девочек за косичку. И еще спасибо, что на это требование плюнули с высокой фабричной трубы, а если бы – о, ужас! – его б исполнили, в каком идиотском виде оказались бы требующие. Мне очень жаль парламентских корреспонденток, к которым приставали на работе, повторяю для глухих: очень жаль, но презумпции невиновности мне было бы жаль больше. Парламентские корреспондентки могут развернуться и уйти из Думы, и они, в конце концов, вместе с коллегами-журналистами это сделали, что было абсолютно правильным решением – уйти самим из поганого места, а не требовать увольнения обидчика.

Требовать можно только суда: презумпция невиновности не может развернуться и уйти, как журналисты, это было бы сущим несчастьем. Если есть наказание, значит, должно быть доказанное преступление, а перед этим следствие, суд, состязание сторон, иначе это партком, даже если он заседает в Голливуде. В России новейший голливудский партком соседствует с традиционно-скрепным, Милонова и Мизулину ведь никто не отменял. Ширнармассы исповедуют именно их. Нет, у нас не культ слабости пришел на место культа силы, не один партком сменил другой, есть ксенофобно-гомофобный рев в исполнении стадионов, а рядом раздаётся просвещенный писк про харассмент, кулуарно фейсбучный, - такая сложилась гармония.

И в День Победы, нежный и туманный,

Когда заря, как зарево, красна,

Вдовою у могилы безымянной

Хлопочет запоздалая весна.

Она с колен подняться не спешит,

Дохнет на почку, и траву погладит,

И бабочку с плеча на землю ссадит,

И первый одуванчик распушит.

Анна Ахматова, 1945 год.

Всех с Днем Победы, каким он был в сорок пятом году!

Какие-то разнузданные люди в маньчжурских папахах, с георгиевскими лентами в петлицах курток, ходили по ресторанам и с настойчивой развязностью требовали исполнения народного гимна и следили за тем, чтобы все вставали. Они вламывались также в частные квартиры, шарили в кроватях и комодах, требовали водки, денег и гимна и наполняли воздух пьяной отрыжкой.

Tatiana Dachevskaja  напомнила. Это из рассказа Куприна "Гамбринус", написанного в 1907 году.

Опять забрались на Крите в горы, попали там на неведомую дорогу, где перед нами встала лошадь с явным намерением остановить эту авантюру. Но мы ее не послушались и час потом блуждали над пропастью. Сияло солнце, в его лучах жарко пылали алые ядовитые олеандры. Есть упоение в бою и бездны мрачной на краю. К бездне солнечной это тоже относится.

В коментах Татьяна Толстая пишет: «Что ж ее так постригли, ироды!» А бант, а чулки, а платье, а жилетка, а карман, а то немыслимо мерзкое, что из него торчит? Здесь все пушинка к пушинке, ни одного пёрышка. И так было везде - в Москве, как во Львове. И от всего вокруг, и, в первую очередь, от себя чувство безнадежной неловкости. Ей же лет 10, этой несчастной? - мне было тогда столько же, и я очень хорошо это чувство помню. Советский Союз, который мы потеряли. Широко шагает Первомай. Всех с праздником!

Вчера, перепрыгивая на машине через бездны и хребты Крита, забираясь все выше в горы, туда, где только птицы и тучи, вечно холодные, вечно свободные, мы вдруг увидели вдоль дороги помидоры и перцы, собранные в кучи, вдохновенно раскиданные кем-то на одинаковом расстоянии друг от друга. Если это прагматическое уничтожение урожая, то к чему такие красоты? - все уж слишком продумано по пластике, по ритму, по пятнам, по цвету. Но если это художественная акция, то не продумано главное - кто ее увидит, какие ценители стекутся на этот пустынный вернисаж? Ни то не получается, ни это, ни прагматика не выходит, ни эстетика. Выходит мифология. Опять Гиппомен соревнуется со своей Аталантой, опять она хочет догнать его и пронзить копьем, а он опередить кровожадную возлюбленную и взять ее в жены. И опять Афродита спешит Гиппомену на помощь, объясняя, как задержать быстроногую Аталанту, но тремя раскиданными яблоками нынче