Личные мемуары Е. П. Блаватской - Мэри Нэфф

Полковник и я переглядывались, обезумев от удивления. «Что за прелесть!» «Что за чертовщина!» — раздались, наконец, в унисон наши два восклицания. Индусы посмеивались и молчали; Такур покуривал свой гэргэри так же безмятежно, как если бы он внезапно оглох. Но вот после минутного интервала и пока у нас невольно мелькал в голове вопрос: уж не волшебство ли опять какое? невидимый оркестр разыгрался, расходился пуще прежнего, и на минуту совершенно нас было оглушил. Полились звуки, понеслись словно неудержимою волной в воздухе и снова приковали наше внимание. Ничего и никогда не слыхали мы подобного этому непонятному для нас диву… Слышите? Будто буря на море, свист ветра в снастях, гул бешенных, опрокидывающих друг друга волн! Снежная в глухой степи метель и вьюга…

То как зверь она завоет,

То заплачет как дитя!

А вот загремели величественные ноты органа… Его могучие звуки то сливаются, то расходятся в пространстве, обрываются, перемешиваются, путаются, как фантастическая мелодия во время лихорадочного сна, музыкальное видение, вызванное завыванием и визгом ветра на дворе.

Но через несколько минут эти, вначале чарующие слух звуки начинают будто ножом резать мозг. И вот нам представляется, будто пальцы незримых артистов бряцают уже не по невидимым струнам, дуют не в заколдованные трубы, а скрипят по нашим собственным нервам, вытягивают жилы и затрудняют дыхание…

— Ради Бога перестаньте, Такур! довольно, довольно!.. — вопит полковник, затыкая обеими руками уши. — Гулаб-Синг… прикажите им перестать!..

При этих словах трое индусов покатываются со смеху и даже сфинксообразное лицо Такура озаряется веселой улыбкой…

— Честное слово, вы меня, кажется, не шутя принимаете если не за великого Парабраму, то, по крайней мере, за какого-то гения, за Марута, владыку ветра и стихии, — говорит он нам, весело смеясь.

— Да разве в моей власти остановить ветер или мгновенно вырвать с корнем весь этот бамбуковый лес?.. Просите чего-нибудь полегче!..

— Как остановить ветер? Какой бамбук?.. Разве мы это слышим не под психическим влиянием?..

— Вы скоро помешаетесь на психологии и электро-биологии, мой дорогой полковник. Никакой тут нет психологии, а просто естественный закон акустики… Каждый из окружающих вас бамбуков — а их ведь несколько тысяч на острове — скрывает в себе природный инструмент, на котором наш всемирный артист, ветер, прилетает пробовать свое искусство после солнечного заката, особенно в последнюю четверть луны.

— Гм! ветер? да… Но ведь он начинает переходить в ужасный шум… Очень неприятно… Как бы этому помочь? — осведомляется наш немного сконфуженный президент.

— Уж право не знаю… Ничего, через пять минут вы к нему привыкнете, отдыхая в те промежутки, когда ветер минутами затихает.

И вот мы узнаем, что таких природных оркестров много в Индии; что они хорошо известны браминам, которые называют этот тростник вина-деви (гитарой богов) и, спекулируя народным суеверием, выдают звуки за божественные оракулы. К этой особенности тростника (на этот род бамбука постоянно нападает маленький жучок, который пробуравливает в очень скором времени большие дыры в совершенно пустом стволе тростника, где и задерживается ветер) факиры идолопоклоннических сект прибавили и собственное искусство. Вследствии этого, остров, на котором мы находимся, считается особенно священным.

— Завтра утром, — говорил нам Такур, — я вам покажу, с каким глубоким знанием всех правил акустики наши факиры просверлили различных величин отверстия в тростниках. Смотря по объему ствола, в каждом колене этих пустых трубок они увеличили выеденные жуками отверстия, придавая им то круглую, то овальную форму. На эти усовершенствованные ими, природные инструменты можно по справедливости смотреть, как на превосходнейшие образцы применения механики в акустике. Впрочем, удивляться тут нечему: наши древнейшие санскритские книги о музыке подробно описывают эти законы, упоминая о многих ныне не только забытых, но даже совершенно неизвестных нам инструментах…

— А теперь, если это слишком близкое соседство распевшегося тростника беспокоит ваши нежные уши, я вас, пожалуй, поведу на поляну у берега — подальше от нашего оркестра. После полуночи ветер стихнет, и вы уснете спокойно…

Мы пришли на небольшую поляну у озера, шагов за двести, триста от бамбукового леса. Теперь звуки волшебного оркестра доносились до нас слабо и урывками. Мы сидели против ветра, и они долетали до нас как полный гармонии шепот, совершенно уже напоминая тихое пение Эоловой арфы и не имея в себе более ничего неприятного или резкого. Напротив, эти звуки придавали еще более поэтический колорит этой сцене». [1, с. 203—207, 210]

Глава 14

Хатха-йоги и Раджа-йоги

«Удивительный народ эти туземцы! Не думаю, чтобы нашлась в природе такая штука, на которой бы они не могли усидеть с величайшим комфортом, только предварительно и слегка побалансировав. Вспрыгнет индус на колышек, на железную перекладину немногим толще телеграфной проволоки, …присядет на корточки, да и сидит себе по целым часам…

— Салам, Сааб! — говорю я раз сидевшему наподобие вороны на какой-то жердочке, у взморья, почтенному нагому старичку. — Что, покойно тебе сидеть, дяденька? И не боишься свалиться?..

— Зачем валиться?.. — серьезно отвечал «дяденька»… — Ведь я не дышу, мэм-Сааб…

— Как не дышишь? Да разве может человек не дышать? — вопрошала я, немного ошеломленная таким сведением.

— Нет… не дышу теперь. А вот минут через пять, как стану снова набирать воздух в легкие, так тогда и попридержусь рукой за столб… А затем я снова стану сидеть спокойно и не дыша…

…В те дни, однако, мы даже немного обижались подобными объяснениями, принимая их за насмешку.[14] Но вот опять, и на этот раз в Джабельпуре, нам пришлось увидеть явление еще «почище». Проходя вдоль берега реки, вдоль так называемой «факирской аллеи», Такур нам предложил завернуть во двор пагоды. Это место священное, и европейцев туда не пускают, как и мусульман. Но Гулаб-Синг поговорил с главным брамином, и мы вошли. Двор был полон паломников и аскетов, между прочими мы заметили трех совершенно голых и весьма древних факиров. Черные, сморщенные, худые, как скелеты, с седыми как лунь, шиньонами на головах, они сидели или, скорее, стояли в самых, как нам показалось, невозможных позах. Один из них, опираясь буквально одной правой ладонью в землю, стоял, перпендикулярно вытянувшись, головой вниз и ногами вверх: тело его было так же неподвижно, как если бы вместо живого человека он был сухим древесным сучком. Голова не касалась земли, но, приподымаясь немного вверх в самом ненормальном положении, закатывая глаза, таращила их прямо на солнце. Не знаю, правду или нет говорили словоохотливые, подошедшие к нашей компании городские обыватели, уверявшие, будто этот аскет проводит в подобной позе все дни жизни своей от полудня до солнечного заката. Но знаю одно: мы провели с факирами ровно час и двадцать минут и во все это время факир не пошевелился ни одним мускулом!..