Поиски путей (СИ) - Максим Далин

На нём — странная одёжка: штаны в плиссированных складках, как юбка, широкий блестящий пояс и рубаха из шелковистой ткани — на тонкой фигурке мальчишки, подростка, хотя, для ребёнка Соня слишком высокий. Но, похоже, не девушка — грудь совершенно плоская.

Зато волосы у него длинные и роскошные, заплетены в четыре косы с серебряными зажимами вполне ювелирной работы на концах, перехвачены тонким серебряным обручем на лбу. И обруч — штучное украшение, не холопское: по северным меркам, слуга выглядит шикарнее собственных господ.

А вот лицо у Сони изуродовано. Видимо, клейма рабов — это не художественная вольность рассказчиков, а жестокая правда. А может быть, эта сложная татуировка, жутко выглядящий чёрно-синий орнамент на смуглой коже — считается украшением, а не уродством? Спирали и стрелки орнамента начинаются на лбу, под топазом диадемы, спускаются по переносице, переходят на щёки. Верхние веки отчёркнуты длинными линиями, на подбородке — последняя стрелочка, остриём к губам… Однако, южане татуируют не только женщин? Но — трофеи? Или как?

Возраст за сеткой татуировки определить тяжело, как за вуалью. Заживающая ссадина на скуле Сони нарушает узор справа… эге… Жизнь у него, однако, не малиновый сироп.

И слушая приказ, Соня не смотрит на Эткуру — ресницы опущены, руки сложены на груди — моя невольная ассоциация: "слушаю и повинуюсь". Дослушав, кланяется, бесшумно выходит, пятясь до двери — не поворачиваясь спиной.

— Эткуру, — спрашиваю я, — а Соня — бестелесный?

— Бестелесный, так, — благодушно и небрежно отвечает посол. — И безмозглый. Надоел.

— Как-то он не похож на остальных бестелесных, — говорю я. — Они обычно плотнее, грубее… и лица другие.

— Смотря когда обрезать, — поясняет Эткуру безразлично и непринуждённо, как о животном. — Если в Поре, то будет — как Когу. А если раньше — как Соня. Игрушка.

Лянчинская игрушка. Ага. Теперь понятно, почему с точки зрения северян это — чудовищное оскорбление, даже если сказали в шутку. Нельзя в Кши-На шутить такими вещами.

— Он — раб для спальни? — спрашиваю я, внутренне напрягаясь. Не знаю, как Эткуру отреагирует — северянин мог бы взбеситься из-за одного предположения. Впрочем, принц спокоен, как слон.

— Он — раб для всего. Для спальни — хуже всего, — в тоне мне чудится тень досады. — В этой спальне — я сплю, так. Рабыни Прайда — дома, а здесь — что здесь! Гуо здесь. Лев запретил брать северянок — Барс взбесится. Плебеи-девственники ведут себя, как братья. Невежество.

— "Как братья" в смысле "как львята"?

— Так. Наглые. Грязно.

— У тебя дома остались прекрасные женщины, да, Эткуру?

Принц дёргает плечом:

— Не такие, как гуо. Анну — солдат, у него были прекрасные. В песках. В чужих городах. Э-ээ, как это? Женщины пока. Женщины до. Не совсем. У меня — простые. Но мои и совсем.

Эткуру говорит на языке Кши-На сплошными ребусами, и я решаюсь.

— Эткуру, — говорю я, переходя на лянчинский, — давай разговаривать по-вашему?

Принц хохочет, как мальчишка:

— Хей-я! Ник, ты фыркаешь, как уставшая лошадь! Очень смешно.

Я смеюсь вместе с ним — у меня было маловато языковой практики.

— Это пока, Львёнок! Я обязательно научусь — слушая тебя.

— Да? Хорошо.

В комнату входит Соня. У него в руках широкая плетёная корзина — в таких северяне хранят постельное бельё и некрашеный шёлк, но слуга принца использует её вместо подноса. В корзине — бурдюк, чашки из матового стекла и завернутый во влажную ткань брусок чего-то.

— Смотри, — торжественно сообщает Эткуру, — это вино из Чанграна, это сыр из Чанграна. Это — такой сыр, какой здешним язычникам и не снился.

Соня наливает в чашки золотисто-зеленоватое вино. Эткуру подмигивает мне и пьёт — я пью вместе с ним. Ну да — северяне такого не делают. У северян в ходу сливовое вино, сладкое и крепкое — его легко выпить слишком много и понять это, когда уже нажрёшься до остекленения — или напиток из зёрен ся-и, напоминающий виски и используемый почти исключительно в медицинских целях. Северяне в принципе пьют редко — настоящих алкоголиков я ещё не видел. Лянчинцы привезли гурманскую вещь — сухое вино тонкого вкуса из каких-то неведомых местных плодов; похоже, они кое-что в виноделии понимают.

— Эткуру, это прекрасно, — говорю я искренне. — Почти как у нас дома.

Принц победительно смеётся.

— Конечно! У нас всё хорошо, Ник. Наши земли — лучше, наша вера — лучше, наши люди — лучше… Что ты тут делаешь до сих пор — в этой холодной скучной стране? Почему не подался на юг?

Я отламываю кусочек сыра. Похоже, пожалуй, на брынзу, но нежнее и не так солоно.

— Расскажи мне о Чангране, Львёнок, — говорю я. — Мне очень хочется послушать о твоей прекрасной земле.

Эткуру пьёт, мечтательно улыбается.

— Дворец Льва из Львов, Владыки Огня, Ветра и Воды, Государя Вселенной, Повелителя Судеб — не то, что этот барак, Ник. Ты представь: даже пол выложен плитками самоцветов, а стены — в драгоценной резьбе, или в мозаике, или в коврах. Розы заглядывают в окна, птицы поют, тепло всегда… лучшая псарня в Белых Песках, лучшие конюшни. Ты бы видел лошадей! Нашим лошадям холодно здесь — вот эти, что привезли нас сюда — так, вьючная порода, для караванов — а скаковые лошади! Это порыв ветра, покрытый золотым атласом, понимаешь? — и отхлёбывает вина. — И поле для скачек гладкое, как стол. Необрезанные жеребцы по нему не скачут — летят…

— Любишь лошадей, Львёнок?

— Люблю скачки. Люблю лошадей — диких жеребцов. Знаешь, Ник, с лошадками можно ладить — если силён духом… страх они чуют, но и силу уважают. Как я выиграл скачки в день Небесного Взора, а! Сам Лев надел этот перстень мне на палец…

Хороший перстень. Прозрачный топаз в золоте занятно смотрится рядом с очевидным кастетом в виде львиной головы из закалённой стали. Ага, наш Эткуру начал хвастаться… южанин! Темперамент соответствующий…

— Наверное, под тобой был прекрасный конь, да?

— Ник, да что! Ураган, смерч — а не конь! Чёрный сполох, копыта земли не касаются… Знаешь, я потом приказал сводить его с другими жеребцами — ни один не смог сразиться с ним на равных! У него сейчас табун кобыл, жеребята — чудо, какие жеребята… Пару я отобрал, не буду продавать… жаль, нельзя показать тебе — ты, кажется, что-то понимаешь, не то, что здешние язычники!

Отхлёбывает ещё и улыбается совершенно лучезарно. Душка наш Львёнок, когда выпьет.

— А северные лошади тебе не нравятся, да?

— Северные… да не то, чтобы они были совсем плохи. Жеребец Ча, рыжий — он ничего, да, у него резкие движения, ноги сильные, маленькие ушки… Я посмотрел бы на конюшню Барса…

Есть контакт! Я обещаю Эткуру показать конюшню Барса, и слушаю, как он хвастается, перемежая информацию с ностальгией. Бедняге Эткуру не хватает сильных ощущений; он привык скакать верхом на диких лошадях, рубиться с солдатами, смотреть на собачьи и паучиные бои или, в крайнем случае, на жонглёров факелами и ножами. Пижоны-северяне нагоняют на него тоску — гордому сыну Юга тут сдохнуть можно от изысканности. Вдобавок, в отличие от Анну, Эткуру не так уж и нравится это полувоенное положение, постоянное таскание на себе ритуального железа вместо шикарных придворных костюмов, ночлеги на жёстком и еда, к которой тяжело привыкнуть. Свита — личная гвардия старого Льва — слишком стара и слишком угрюма, чтобы играть с принцем в поединки, а Анну, предатель, променял сородича на мерзавца Ча с его белокурой косой. Вдобавок, при Эткуру нет женщин, а вокруг ходят красавицы, которые ему запрещены. Он пьёт и жалуется.

— Всё из-за неудачи твоего младшего брата, да? — говорю я сочувственно. — Из-за того, что с Барсом тяжело сговориться? Он хочет мирного договора?

— Да почему, почему, скажи ты, мы должны считаться с ними?! — фыркает Эткуру и расплескивает вино. — Из-за того, что этот мальчишка поставил собственную честь под вопрос, мы должны отказаться от войны? От того, что может дать война? Лев предлагал Барсу золото, лошадей, шерсть, Лев уже предлагал больше, чем стоят пятеро — а Барс хочет эфемерностей! Хочет клятвы перед Отцом-Творцом, хочет лишить нас свободы! Что это?

— Это — коварный северный разум, — говорю я. — Знаешь, на что он надеется? Что, прекратив воевать, вы, быть может, захотите торговать.

Эткуру смотрит на меня неожиданно трезво.

— Он надеется, — говорю я пренебрежительно, — что у вас хватит золота и других товаров на обмен с Кши-На. Что вы откажетесь от риска и военных побед ради сомнительной радости получить всё, что захочется, просто заплатив…

Эткуру морщит нос и допивает из чашки.

— Есть вещи, которые у северян не купишь. Их земля, к примеру. И рабыни. Вот что. Самые красивые женщины на свете — только военные трофеи. Если возьмёшь северянку без боя — получишь увечное чучело. И что?