Первый среди Равных - Анатолий Левандовский

Лоран вспоминал: какое потрясающее впечатление произвели эти события на современников, в том числе даже на людей, живших вдали от Франции!..

Он, Лоран, тогда всё ещё находился на Корсике.

Его «Джиорнале патриотико» безжалостно бичевала неприсягнувших священников, аристократов и всех прочих врагов французской революции. И враги решили ему отомстить. 12 июня 1791 года реакционеры Бастии, собравшись в церкви Сен-Жан, сговорились проучить «нечестивца»…

Понимая, что его жизнь в опасности, Лоран попытался укрыться в цитадели города. Однако ночью его вытащили оттуда, избили и бросили на корабль, отправлявшийся в Ливорно — становище наиболее оголтелых мракобесов. Только вмешательство Национального собрания спасло Лорана от неминуемой гибели; впрочем, местные власти приказали арестовать его и выслать в Порто-Ферайо, на остров Эльбу.

Конечно же он бежал из-под ареста, пробрался в Геную, оттуда — через Тулон — вернулся на Корсику.

Вот тут-то и пришли известия из Франции, воодушевившие всех друзей свободы и заставившие смолкнуть её врагов.

Да, 10 августа 1792 года стало важным рубежом его жизни.

Родина осудила его на вечное изгнание.

Но он уже рвался на свою новую, будущую родину, гражданином которой должен был стать в ближайшее время.

Начиналась прекрасная пора его жизни…

Сегодня, как историограф Первого среди Равных, он очень хорошо понимал тогдашнее настроение своего друга.

И правда, известия из Парижа привели Бабёфа в восторг. Его предсказание сбывалось — Франция будет республикой.

Лафайет бежал, плутократы и их приспешники получили по заслугам.

Ближайшая задача ясна: он должен стать членом Конвента или, по крайней мере, одним из главных администраторов провинции, чтобы вместе с другими патриотами, подлинными слугами народа, принять участие в управлении кораблём революции. Тем более что теперь-то уж, конечно, билькоки и лонгеканы ему не помеха — республиканский ураган сметёт их, как и прочую нечисть!

Не тут-то было. Через самое непродолжительное время Бабёфу приходится убедиться, что его высокопоставленные враги сумели приспособиться и к новому порядку вещей.

Поразительное дело! Все эти последыши феодализма, выкормыши абсолютной монархии, заправилы презренной судейской касты, как они быстро меняют кожу, как ловко умеют принять защитную окраску при любых переменах! Сегодня все они уже завзятые республиканцы и демократы, мало того, они с успехом ставят палки в колеса подлинным республиканцам и демократам, защитникам прав народа!

Это казалось невероятным, но факты говорили за себя.

В августе-сентябре Бабёф включается в предвыборную борьбу.

После большой программной речи, произнесённой на общем собрании граждан Руа, его делегируют в город Абвиль, где должно состояться избрание депутатов в Конвент от департамента Соммы. И здесь он сразу же сталкивается с грубым сопротивлением шайки Лонгекана. Бывший мэр не дает ему говорить. Под поощрительные выкрики своих клевретов он обвиняет Бабёфа как «бунтаря», пытающегося насильно навязать избирателям свою антиобщественную программу, шельмует его как общеизвестного «врага законов» и «насадителя дурных принципов».

Кандидатура Бабёфа проваливается.

Только с помощью комиссаров из центра удаётся ему кое-как преодолеть обструкцию: его избирают в Генеральный совет департамента Соммы.

Казалось бы, пост достаточно высокий.

Но при распределении обязанностей для Бабёфа не находится иного места в Совете, чем должность… архивариуса! Это для него-то, пламенного борца, рвущегося к активной деятельности!..

Нет, бывший февдист не склонен больше корпеть в пыли архивов. И хотя должность даёт какое-то обеспечение семье, помогает вырваться из тисков нужды, Бабёф задерживается в ней недолго: во второй половине ноября он направляется в Мондидье, чтобы принять участие в избирательной кампании дистрикта.

Мондидье… Не там ли пытались сжить его со свету оба Билькока, не там ли, совсем недавно, он сидел в подземелье? Подобные воспоминания не останавливают того, кто ныне называет себя Камиллом, а вскоре назовёт Каем Гракхом. Бабеф с присущим ему пылом кидается в борьбу.

Его главным соперником выступает все тот же Лонгекан.

При голосовании на должность прокурора Лонгекан одерживает победу, но Бабёфа избирают, хотя и со скрипом, в состав высшего административного органа дистрикта — директории Мондидье. 19 ноября он утверждён и через неделю вступает в новую должность.

Пребывание в ней окажется, как и можно предположить, недолгим: всего два месяца и одиннадцать дней. Но за это короткое время он сумеет сделать немало. Во всяком случае, вполне достаточно для того, чтобы восстановить против себя всех умеренных коллег и превратить их в послушных подпевал Лонгекана.

В центре его деятельности — экономические и социальные проблемы: земля, хлеб, удовлетворение насущных нужд неимущих.

Он чутко прислушивается к голосам из деревень дистрикта и по мере сил оказывает поддержку труженикам и обездоленным. Возвращение крестьянам незаконно захваченных общинных земель, учёт зерна для определения экономических возможностей каждого района, организация общественных работ ради обеспечения нуждающихся в хлебе — этим он занят ежедневно.

Внимание Бабёфа сразу же привлекают земли эмигрантов.

Уже с начала революции дворяне-аристократы побежали из Франции. Победа 10 августа значительно увеличила этот поток. Беглецы оставляли замки и поместья, рассчитывая вернуться после победы интервентов и сил внутренней контрреволюции. Их владения составляли сотни тысяч гектаров. В одной Пикардии владения бывших герцогов Лианкуров, маркизов Сокуров и графов Ламиров охватывали земли, достаточные для обеспечения целой армии бедняков. Между тем местные власти, вопреки всем революционным переменам продолжавшие льнуть к бывшей аристократии, упорно старались оградить земли эмигрантов от каких бы то ни было посягательств. Стремясь поломать эту традицию, бывший февдист добивается конфискации многих поместий бежавших дворян, чем конечно же озлобляет против себя советников директории.

Он понимает: надо, и как можно скорее, демократизировать административный аппарат. Казалось бы, падение монархии должно было привести к подобной перестройке. Но местные билькоки и лонгеканы повсюду — в городах и деревнях — либо саботировали новые выборы, либо протаскивали своих кандидатов. Не имея возможности помешать им на уровне департамента или дистрикта, Бабёф всеми силами поддерживал демократизацию городских и сельских коммун, невзирая на недовольство и противодействие остальных администраторов.

Но особенно лютую их ненависть вызывала его борьба с пережитками и внешними атрибутами повергнутой монархии. Ещё в начале процесса бывшего короля Бабёф предложил устроить «гражданское аутодафе» всему, что напоминало о «временах рабства». А после 21 января 1793 года — дня казни Людовика XVI — он сам организовал на главной площади города публичное сожжение королевских портретов и ковров с геральдическими эмблемами Бурбонов, прежде украшавших ратушу Мондидье.

Пылая негодованием, но обречённые терпеть все эти «выходки презренного демагога», соратники Лонгекана судорожно искали какой-нибудь зацепки, малейшего повода к тому, чтобы его дискредитировать, не рискуя при этом собственной головой.

И вот наконец такой повод представился.

История «уголовного дела» Бабёфа всегда изумляла Лорана.

Он несколько раз слышал о ней в подробностях от самого трибуна Гракха, а теперь познакомился и с документами, и чем больше раздумывал над всем этим, тем большее возмущение охватывало его.

Поразительным был сам факт.

В то время, когда шла бешеная скупка земель, когда в месяцы и недели хищническим, воровским путем создавались состояния, когда разномастные аферисты и ажиотёры пролезали во все щели государственного аппарата и, спекулируя на голоде и нужде санкюлотов, безнаказанно рвали головокружительные куши, они же посмели обвинить в подкупе и мошенничестве человека чистой души, самого горячего и бескомпромиссного борца за справедливость, честнейшего рыцаря правды и бескорыстия.

Мало того. Состряпав грязное дело, раздув его до абсурда, они добились вынесения чудовищного приговора, они сумели внушить самому Революционному правительству, плотью от плоти которого был Бабёф, недоверие к нему, они гноили трибуна долгие месяцы в тюрьме, и если даже на этот раз не сумели его уничтожить, то всё же в чём-то добились своего: «уголовное дело» продолжало оставаться страшным жупелом, которым они грозили трибуну до самого конца. Приходили и уходили режимы и правительства, робеспьеристов сменили термидорианцы, термидорианцам наследовала Директория, а «дело о подлоге» продолжало крутиться по инстанциям; через полтора года кассационный трибунал передаст его в уголовный суд департамента Уазы и вновь предпишет лишить свободы Бабёфа… Сделать этого не удастся только по той причине, что трибун, и так арестованный в связи с «Заговором Равных», уже ждал своей участи в вандомской тюрьме…