Падение короля - Йоханнес Йенсен

Скоро он вернулся. Входная дверь была заперта, и ему сказали, что герольды недавно объявляли, чтобы стокгольмцы сидели по домам и не выходили за порог.

Аксель подошел к окну и стал ждать. Прошло полчаса, прошел час, ему все больше не терпелось узнать наконец, что все это значило. Однако ничего не происходило. Несколько человек копошились вокруг эшафота, приводя его в порядок, кроме них ничего не было видно, только две шеренги солдат, протянувшиеся через всю площадь к замку. Наверх доносилось оттуда еле слышное бормотание и перешептывание. На улице стоял промозглый холод. Время от времени перед шеренгами солдат галопом проносился кто-нибудь из начальников, ровняя строй, затем он снова удалялся и застывал у закрытых ворот замка.

Спустя час Аксель еще раз подошел к окну поглядеть, что делается внизу, и увидел все те же шеренги.

КРОВАВАЯ БАНЯ{42}

Тишь стояла в Стокгольме. Только цокают копыта конных разъездов, которые скачут по улицам, проверяя, все ли заперты двери.

Что же там делалось! Какие сцены вставали в воображении обывателей за запертыми дверьми! Все примолкли у себя по домам, из каждого окошка выглядывало непонимающее лицо с вытаращенными глазами, к каждой щелке приникло по настороженному глазу. Весь город кучно лепился на своем островке, словно большой муравейник, по бокам на все стороны торчали вверх подъемные мосты, словно разинутые челюсти, а внутри по тесным комнатушкам тысячи доведенных до исступления душ, очумев от темного страха, строили самые дикие предположения. От муравейника, кишащего растревоженными муравьями, исходит особенный кисловатый запах; таков сейчас был воздух Стокгольма, отравленный незримым чадом расстроенного воображения.

Лишь около полудня — Аксель к этому времени не находил себе места от бешенства, вновь и вновь видя перед глазами неизменно ровный и терпеливый солдатский строй, — около полудня наконец — началось.

Да, все эти люди, которые вчера, разряженные в пух и прах, шли в замок, преисполненные чувства собственной значительности для страны, сейчас шли обратно.

Можно было подумать, будто знатнейшие мужи Швеции всю ночь, не жалея сил, учились ходить правильным строем. Туда они шли вразброд, как придется, сегодня возвращались построенные согласно чину и званию, впереди — высокое духовенство, за ним — дворяне соответственно знатности рода, а замыкали шествие правящие бургомистры, члены магистрата и состоятельные горожане. Никто уж не возвышался в седле, все нынче спешились и сравнялись и брели покорно, словно стадо попарно связанных овец. Палач, протомившийся все утро без дела, дождался наконец своего часа. Стройной процессией приблизились они к эшафоту; разбитые подагрой старички епископы плелись довольно понуро; среди дворян иные выступали гордо, как заносчивые бараны; некоторые горожане вскидывали и мотали головой, совсем по-овечьи, как бы силясь сбросить веревку; но большинство послушно следовало за стадом. Всего их было тридцать или сорок пар.

Архиепископ Маттиас из Стренгнеса за свой высокий сан удостоился чести первым сложить голову на плахе: он все еще был облачен в алый бархатный плащ. Аксель узнал его, когда старичок, опустившись на колени и сложив руки, обратил кверху свое сморщенное личико. Но время не ждало, палачам предстояло немало хлопот. Архиепископ поднялся с колен и стал раздеваться под открытым небом.

Тут Акселем овладело страшное беспокойство, его точно колотило изнутри. Он обернулся к Люсии, которая выглядывала у него из-за плеча, и отпихнул ее от окна.

— Не смотри на это, — бросил он ей в таком лихорадочном возбуждении, что она задрожала; Люсия снова спряталась в постель.

Когда Аксель воротился к окну, казнь уже совершилась. Полуголое тело архиепископа Маттиаса лежало на земле в одних штанах и чулках, а голова лежала рядом, чуть в стороне от него. Алый плащ… Her, то была его собственная кровь, которая широко растеклась вокруг.

Аксель не успел отвести глаз от этой бедной отрубленной головы, как свистнул ему в уши меч палача и хрястнул удар, и на глазах у него вторая голова отпрыгнула с плахи на землю, и вслед брызнула струя крови. То была голова епископа Винсента из Скары. Тем временем раздевался Эрик Абрахамсон Лейонхувуд. Площадь заволновалась, слышались громкие выкрики и ругательные слова.

Весь в огне и в лихорадке, Аксель глядел в окно. Он увидел, как очень тучный дворянин, воздевая руки и махая ими в воздухе, держал речь, но невозможно было понять ничего, что он выкрикивал срывающимся голосом. По ту сторону площади в окнах верхних этажей видны были лица, и речь мятущегося человека, видимо, обращена была к ним. Но те ему не отвечали. Аксель посмотрел на серые тучи, они плыли над самыми крышами, время от времени покрывая площадь мелкой сеткой моросящего дождя.

Аксель видел, как одного за другим хватали и уводили людей, и узнавал среди них представителей высшей шведской знати. Некоторые торопились и впопыхах сами раздевались, путаясь в рукавах, другие дожидались, когда с них стащат платье, предоставляя палачам управляться, как им вздумается. Стадо теснилось и жалось друг к другу, окруженное со всех сторон вооруженными солдатами. Среди последних Аксель разглядел Миккеля Тёгерсена и еще кое-кого из своих товарищей.

Аксель уже успокоился и наблюдал сверху за тем, как распоряжался внизу Йорген Хумут, руководивший работой палачей, помахивая затянутой в перчатку рукой — ради такого случая он вырядился, как на праздник.

Уже много голов полегло кругом, вернее, они торчали на окровавленной земле, словно высунувшиеся из воды пловцы. Кровь растекалась по площади, образуя фигуру, похожую на гигантскую букву. Всякий раз, как Аксель подходил к окну, у этого рунического знака уже успевали вырасти новые ответвления, словно бы с каждым разом он приобретал новое значение. Казнь следовала за казнью с утомительным однообразием. Ненастный день становился все пасмурнее, собирался дождь. Толпа людей редела, зато высились горы трупов.

Аксель глядел, затаив дыхание. Когда полегла вся родовитая знать и недосягаемые для простого смертного вельможи, а палачи еще более рьяно принялись рубить головы простым горожанам, Аксель вдруг с головокружительным чувством — ибо увиденное не укладывалось в его сознании — ощутил всю непостижимую огромность власти, которой должен располагать король, когда такое совершается по его велению! Он мысленно представил себе короля — его коренастую фигуру с мощным торсом, медвежьи плечи и толстые, как бревна, руки. Такому человеку по плечу тяжелое бремя, он способен горы своротить с этим повелительным лицом. Аксель припомнил взор короля, подобный острию копья, его беспокойные брови. Он вспомнил голос короля, безжалостный от переполнявшей его гордыни. Он ощутил веяние самовластного духа и склонился перед державной силой.

Наконец Аксель отошел от окна и захлопнул ставни.

Они с Люсией сели обедать. Люсия не выказывала никакого любопытства и не расспрашивала его о том, что происходило на площади. Поев, они легли спать. За окном лил проливной дождь.

День смеркался, когда Аксель проснулся, разбуженный каким-то шумом на чердаке: послышались шаги человека, который старался ступать как можно легче; они удалились в глубину чердака и смолкли. Аксель вспомнил о пустующей чердачной каморке с окном на двор, вскочил с постели и выбежал на чердак.

Едва он открыл дверь, какое-то чутье подсказало ему, что в тот же миг кто-то бывший здесь спрятался. Остановившись на пороге, он огляделся по сторонам; в каморке стояла пустая кровать, ставни на окне были приоткрыты. Вдруг на кровати приподнялся и сел живой молодой человек из плоти и крови; судя по одежде, это был юноша знатного происхождения, у него было бледное и продолговатое лицо; выскочив из кровати, он улыбнулся Акселю полуиспуганно, но в то же время и как бы полушутливо. Он был очень высок и тонок в талии, над верхней губой темнела узенькая полоска; молодой человек был одет только наполовину. Вдруг Аксель заметил, что при нем нет оружия, и в тот же миг увидел на запястьях пришельца багровый след веревки.

Тут уж Аксель все понял, он так и сорвался с порога навстречу незнакомцу, они заговорили, перебивая друг друга.

— Поди сюда, — сказал Аксель быстро.

— За мной гонятся, — принялся объяснять другой как бы в извинение. — Меня зовут…

В тот же миг лестница, ведущая на чердак, громко заскрипела, и грубый голос ворвался в тишину дома. Беглец огляделся по сторонам, ища, где бы спрятаться; он был в растерянности, но не испуган; несмотря ни на что, он взял себя в руки и попытался улыбнуться, сейчас, казалось, он пустится бежать, но на самом деле не стронулся с места. Тяжелые шаги загромыхали по чердаку. Аксель стал с силой пихать незнакомца, словно заталкивая его в угол, где по крайней мере было темнее, чем тут, на самом виду, и пришелец, пошатываясь под его натиском, все так же улыбаясь, отодвинулся в сторону, куда его толкали. Но тут он выпрямился и сдвинул брови. И в этот миг плечистый ландскнехт, весь в коже, гремя железом, врывается в дверь, словно сорвавшийся с привязи разъяренный бык, волочащий за собой порванную цепь, длинный меч ландскнехта задел за дверной косяк и запружинил в ножнах. Аксель стоял перед ним раздетый и безоружный; он отлетел, словно пушинка. Рука его оказалась снаружи за окном, и он, сам не зная как, отломил от крыши кусок подгнившей доски, но он даже не успел осознать, что происходит… — топот ног, короткая схватка, словно между буйволом и жеребенком. Аксель вдребезги разбил свою палку о шлем солдата, услышал его запаленное дыхание, и тут внезапно схватка кончилась, и противники разлетелись в разные стороны. Молодой незнакомец, шатаясь, пятился назад, через несколько шагов остановился, как будто хотел набрать побольше воздуху, и вдруг издал звенящий крик.