Обще-житие (сборник) - Женя Павловская

В автобусе было славно. Пахло бензином, снегом, одеколоном «Шипр» и немного перегаром. В таких вечерних автобусах как-то неспешно и уютно размышляется. Но пока рылась по карманам в поисках шести копеек без сдачи — уже и моя остановка. По длиннющему туннелю под путями Московского вокзала следовало идти быстро. Но не настолько, чтобы каждому было видно, как ты боишься. Всякую интеллигентность — с лица долой, чтобы не разъярять. Однако нагло ухмыляться и стрелять глазами тоже не стоит. При этом важно не наступить на прилегшего отдохнуть простого труженика или на то, чем он недавно так хорошо закусил. Задача эта требует концентрации воли, полного напряжения зрения и максимального отключения обоняния. Здесь можно было бы тренировать эти важные качества у десантников и слушателей разведшкол, но они, видимо, этот туннель еще не разведали. В момент выхода из туннеля я внутренне поздравила себя и пожала руку. Внутреннее пожимание собственной руки всегда сопровождается потерей бдительности — можете сами попробовать. Когда отлетевшая на миг бдительность вернулась на место, я поняла, что поздравила себя рановато. Квадратные парни в бордовых мохеровых кепках, невнятно галдя, уже почти надвинулись. Господи, вот оно!.. Обратно в туннель? Поздно! Кричать бесполезно — Гордеевка же. Сумочку в сторону! Они — за ней, а я — в другую сторону! А вдруг они — не за ней, а за мной? Боже мой, чего они галдят! Хоть бы слово понять! Сейчас убивать будут.

Надо было спасать жизнь, и я уже сделала широкий замах своей сумкой из фальшивой крокодиловой кожи — пропадай десятка! Ключи и косметичку только жалко. Но броска не последовало, так как в этот момент по всем законам драматургии должен был появиться Герой. Каковой и возник из-за правой кулисы, где жизнь разместила ларек «пиво-воды». Он явился, как благородный граф из шикарного романа, где сплошные баронессы и виконты, козетки, бриллиантовые фермуары и маленькие дамские перламутровые пистолеты (мне бы сейчас!). В нем было все от указанного персонажа, — и прежде всего он был вне мохеровой кепки, и ни одна фикса не сверкнула у него во рту, когда, скупо улыбнувшись (благородные спасители всегда улыбаются скупо, попробовали бы иначе!), коротко бросил мне: «Пошли!» И я покорно пошла. А мерзкая, трусливая шайка убийц и насильников, согласно законам жанра, растворилась в зловещих гордеевских проулках. Распахнул дверцы авто: «Садись!» Щелк — газ, щелк — счетчик.

— Что, испугалась?

— Испугалась. Еще бы! Громадное вам спасибо!

— Не за что. Это таксисты наши были.

— Не может быть! Я думала — шпана!

— Шпана и есть.

— Почему они так галдели?

— Куда везти спрашивали. Клиента в Гордеевке негусто. А тут — ты. — (Спасенных можно сразу на ты.) — Обрадовались пацаны. План-то надо делать — загалдишь тут.

— Но почему же тогда шпана?

— Шпана натуральная. С улицы поднабрали, подучили чуток. Они и ездить-то путем не умеют. Вчера один такой кадр на повороте гробанулся с двумя пассажирками. Забыл маленько, что на красный подтормаживать положено. С концами! А кто, скажи, при таких нормах в таксисты пойдет? Обо мне речь молчит. Я — не пример. У меня дочка инженерша. И муж, главное, у нее такой же. Кормить их надо? Сапоги финские хочется? А еще внучка, три года: «Деда, шоколадку принес?» Вот и развожу таких, как ты. Сейчас, я тебе честно скажу, вообще работать некому, вот так. Возьми хоть «Красную Этну» — одни химики вкалывают.

— Но почему же химики?

— А кому и быть? Сплошь одни химики. Кого еще найдешь туда?

Моя умная подруга Нина всегда говорила, что у меня замедленное развитие, но не равномерно, а пятнами. Материками. Такая плешивость иногда после лишая бывает. Видимо, в силу этого, будучи уже в возрасте, когда Пушкин написал «Полтаву», я еще не знала, что химики — это не только мои коллеги по академическому образованию, но и определенная категория граждан, далекая от науки, но близкая к уголовному кодексу. Принудработники, кратко говоря. И я задала блистательный по уровню бытового идиотизма вопрос:

— Почему же химики должны работать на «Красной Этне», когда я точно знаю, что это не химическое предприятие?

На что последовало разумное объяснение:

— Химика не спрашивают. Небось не невеста.

Этот резон меня слегка озадачил. Но я была опытным педагогом и решила прояснить вопрос, используя конкретные примеры.

— Ну хорошо. Вот я, например, химик…

Вот тут-то я поняла, что такое настоящая опасность для жизни. Мой спаситель, забыв про солидность и так шедшую ему скупую улыбку, бросил руль и зашелся в истерическом хохоте. Его корежило. Он визжал, всхлипывал, булькал, выл и пищал.

— Ой-у-у-у! Химик, говоришь! О-о-о-о! Химика везу! Ой, не могу, химик! Химик, значит? Говоришь, химик? Не врешь? Й-ы-ы-ы! Помереть, не встать! Химик!

— Да, химик! — гордо подтвердила я с дурацким упорством маньяка. Видимо, недавно пережитый страх отбил у меня способность к нормальной оценке происходящего и я тупо стояла на своем. Вдобавок еще и утверждая, что я кандидат химических наук. И мало того — учу будущих химиков. Это было уже слишком!

— Заранее, стало быть, химиков-то готовите! Химик химика, выходит, учит! — уже почти прорыдал бедняга. — О-о-ой, мочи нет! Впрок пекут! Поди, и экзамен на химика сдавать надо?! Ы-ы-ы! А кто не сдаст — куда? В менты? Охх-ха-ха!

Визг тормозов. Так-перетак! Чуть не врезались! Эх, граф, граф! Я-то, может, и впрямь химик, а не невеста. Но ты-то, ты куда смотрел? Почти перед моим домом чуть в трамвай не влетели… Вот и дом мой, моя крепость открытых дверей — среди луж. Где муж родной, где чай стоит. Как хорошо-то — теперь уже до среды в филиал тащиться не надо. Буду готовить химиков в метрополии. Потом народу сгодятся — всех их со временем на «Красную Этну», на наш простой, на советский Везувий!

— Сколько с меня?

— Какие деньги с химика? Нет! И нечего совать! Не возьму все равно. Будь здорова, химик! Спокойной ночи!

Американская тетка

Она еще худо-бедно помнила русский, но за долгие годы нестояния в очередях и питья по утрам апельсинового сока в Детройте превратилась в типичную американскую старую леди с дрожащими пружинками голубых кудряшек и сверкающим жемчугом искусственных зубов.

Я не сторонница теории Лысенко, но факты — упрямая вещь. Именно питье апельсинового сока, именно посещение супермаркета и именно непосещение «Бакалеи» на углу Интернациональной и политчаса после работы создает столь прелестных и умилительных старушек. Проживание же в вагончике или бараке-засыпушке, а также остервенелая закупка соли, мыла и спичек в ответ на любые внешнеполитические события выковали совсем другой тип старушек — и мы все их видели.

В начале тридцатых годов динамичного, в узких брючках, любознательного, как непородистый щенок, фордовского инженера Джорджа Тобина американский черт понес строить автогигант для расправляющей нетопырьи крылышки РСФСР. Явился помощничек социализма со своими подпиленными розовыми ногтями и целлулоидными американскими логарифмическими линейками в пьянь нашу опухшую, грязюку непролазную, вонищу деревенскую, да под энкавэдэшный пригляд. Судьба пожалела кретина. Мистера Тобина не сгноили в Магадане, не перебросили на параллельную стройку социализма — Беломорско-Балтийский канал, хоть свободно могли. Он даже не осознал идиотского, неправдоподобного своего везения и продолжал, как будто так и надо, извлекать корни квадратные из произведения двух букв на третью. Аккуратнейше построил, согласно контракту, кусочек социализма и отбыл в края, где по-волчьи скалилась на красную республику рабочих и крестьян последняя, завершающая стадия капитализма — империализм.

Концентрация капитала, публичное слияние банковского капитала с промышленным, поголовная дискриминация прогрессивного негритянского населения и развратный танец фокстрот впридачу. В этот кошмар так ничего и не понявший счастливчик Джордж привез из России нашу тетку Еву — еще ничью тогда не тетку. Молоденькую, лобастую, с тонкой шейкой. В семейном альбоме хранится коричневая, твердая, в картонной рамке с тиснеными листьями фотография тети Евы. Недурна.

Странно и грустно рассматривать старые фотографии. Милые чистоглазые девочки со взрослящими фестонами дамских причесок глядят исподлобья. Парни в кепках с большими козырьками, зубастые улыбки — шахматисты, спортсмены, синеблузники. У этого, в вышитой косоворотке, на коленях домра. Это мой дядя Филипп, весельчак, анекдотчик, ухажер, — попал в окружение на Финской и сгинул. Если повезло, то замерз. Говорят, финны жестокие были. России удивительно не везет на врагов — всё звери какие-то попадаются, хоть финнов, хоть чеченцев возьми…

А вы, славные девочки с фотографий, какие промерзлые военные перроны вам выпадут, какие с пяти утра очереди, какие следователи и протоколы? Какие, боже мой, похоронки и потерянные дочкой в самом начале месяца карточки на хлеб! Какие радости — перелицованное платье из еще довоенного сиреневого файдешина и танцы с подругами под патефон «Утомленное солнце нежно с морем прощалось, ля-ля-ля-тара-тара, что нет любви»! А вот опять тетя Ева улыбается, и передние зубки немного уголком, очень-очень мило.