Счастье по случаю - Габриэль Руа

— Так вот, значит, что было на уме у вас с Жаном, — пробормотала она, нарочно затягивая минуту колебания, такую сладостную минуту, когда она могла еще выказать свою гордость и отклонить приглашение.

— Вы придете? — спросил Эманюэль.

— Я еще не сказала «да»… Мне надо подумать!

— Скажите — «да», — мягко попросил он. — Скажите «да», не раздумывая.

— Но я же буду там совсем одна. Я ведь никого у вас не знаю.

Она по-настоящему наслаждалась, заставляя уговаривать себя и думая, что от этого Жан будет больше ею восхищаться; и ей было приятно помучить Эманюэля. Потом она вдруг испугалась, что ему надоест ее уговаривать, и, слегка скривив губы, сказала:

— Ну что ж, можно, пожалуй… что ж, я согласна, я приду, ладно, я приду, — капризным и в то же время благодарным тоном добавила: — Это очень мило с вашей стороны, что вы обо мне подумали. Спасибо.

Он радостно рассмеялся.

— Можно мне зайти за вами?

Она задумалась, обеспокоенная молчанием Жана.

— В эту субботу я работаю допоздна… — сказала она. — Это ведь будет в субботу, да?

Флорентина ждала от Жана хотя бы слова или взгляда — хоть какого-нибудь обещания во взгляде, хоть какого-нибудь ободрения. Но, увидев, что он молча поднялся с места и поправил кашне, она поспешно пробормотала:

— Нет, я приду… я… да, ладно, ладно, лучше я приду сама…

— Не забудьте, — сказал Эманюэль.

Он улыбнулся ей, склонив голову к плечу и немного неуклюже свесив руки вдоль тела.

— И главное, не передумайте, — добавил он на прощанье.

Она не спускала глаз с Жана, вся подавшись к нему, терзаемая тем страхом, который всегда испытывала, когда он уходил, — страхом, что она больше никогда не увидит его. Жан… Ей казалось, что в его сердце царит такой же холод, как в той ночи, когда они согревали друг друга. Жан… он был резким хлещущим ветром, он был морозом, глубоко враждебным той внезапной нежности, которую пробуждает в нас надежда на весну. Он и она… Они узнавали друг друга среди той вьюги. Но холод и вьюга уйдут. Жан… Он ворвался в ее жизнь, как безудержный, все сокрушающий вихрь. Жан… быть может, он ворвался в ее жизнь только для того, чтобы она, едва уляжется первый порыв, увидела все убожество и всю нищету, которые ее окружают. Сегодня ее более, чем когда-либо, поразил отпечаток скорбной покорности на лицах бедных посетителей. Никогда прежде она не чувствовала, насколько она сама похожа на них, и не приходила в такое бешенство от этого сходства. Никогда прежде запахи подгоревшего масла и ванили не казались ей такими тошнотворными. А Жан уходил с таким видом, словно он уже выполнил свою задачу и ему больше нечего здесь делать. Но Жан — ее единственная надежда на избавление, надежда, которую она так долго подавляла. Жан — тот единственный, за которым она должна идти всю жизнь, идти до самого конца. Нет, ни за что на свете она не позволит ему исчезнуть!

— Нет! — сказала она, отвечая Эманюэлю, но глядя пристальным взглядом в глубину насмешливых глаз Жана. — Нет, я не передумываю. Я не передумываю. Раз я сказала — «да», так значит — «да».

И еще долго после того, как два друга исчезли, поглощенные улицей, где солнечные лучи сражались с серым днем, Флорентина, на тысячи ладов хитря сама с собой, старалась отвергнуть ту истину, которая на мгновение ей приоткрылась. О нет, она ни за что не откажется от борьбы за любовь Жана! Никогда не отступит! Да и глупо было бы выйти из игры именно теперь, когда ей представляется случай снова с ним встретиться, предстать перед ним сияющей и гордой, ослепить его так, что всегда и повсюду ему будет мерещиться только ее лицо, только ее образ! Она уже представляла себе, как будет держаться и что говорить, она уже входила в роль, которую должна будет сыграть на вечере у Летурно. Она видела, как стоит в центре ярко освещенного зала, как все молодые люди окружают ее, наперебой угождают ей — вот тогда-то и Жан обратит на нее внимание… когда все мужчины будут смотреть на нее, на Флорентину! О, как она любила эти праздные мечты! Ибо все другие возникавшие у нее представления в сравнении с этими мечтами были не более чем тени.

Какой, наверное, прекрасный дом у этих Летурно на площади Сэр-Джордж-Этьен-Картье! Из всего, что говорил ей Эманюэль, она запомнила лишь несколько слов: «Позвоните мне, как только освободитесь в субботу вечером. Я зайду за вами. Мы живем на площади Сэр-Джордж-Этьен-Картье!» Она несколько раз взволнованно повторила про себя этот адрес, представляя себе гостиную, обставленную в современном стиле, мягкий свет ламп, любезных, воспитанных людей, хлопоты хозяев, сервирующих изысканный ужин, и ее охватило умиление.

Погружая руки в грязную воду, она напевала, потому что она уже не была той Флорентиной-официанткой, которую раздражала и глубоко унижала ее работа; пусть ее грубо окликают, пусть нагло ухаживают — это уже не заденет ее, отныне она обретет в себе самой достаточно сил, чтобы преодолеть отвращение к этой серой жизни. Она открыла в себе новую, еще неведомую Флорентину, которая ей самой очень нравилась и которую она сама породила в тот вечер, когда в безрассудном порыве бежала среди метели на свидание с Жаном. О, как она нравилась теперь себе — и она сама, и все, что она делала!

Усталость покинула ее. Она унеслась в мечтах так далеко, что, когда час спустя увидела входящую в магазин мать, в первую минуту была ошеломлена и не могла поверить своим глазам, даже словно испугалась. Ее мать! Она шла медленно, щурясь от блеска меди и никеля. Она шагала тяжело и, увидев свое отражение в зеркале, поспешила спрятать рваные перчатки.

IX

Флорентина окаменела от неожиданности. Она прекрасно понимала, что первым ее чувством при виде Розы-Анны было облегчение — хорошо, что мать не пришла раньше, когда в кафе были Жан и Эманюэль. Но тут же ее охватило такое жгучее раскаяние, что она перегнулась через стол и, сделав над собой усилие, радостно окликнула мать.

— Мама! — вскричала она. — Вот так посещение!

Раз или два случалось, что Роза-Анна, проходя через магазин, останавливалась перекинуться словом-другим с Флорентиной, но она уже давно почти не выходила из дому и перестала наносить дочери эти неожиданные визиты.

Флорентина разглядывала свою мать с удивлением. Как это почти неизбежно случается с членами одной семьи, которые видятся каждый день, она не очень-то замечала изменения, постепенно происходившие во внешности матери. Она до сих пор не видела этих мелких морщинок в уголках глаз, не замечала отпечатка глубокой усталости на ее лице. Но сейчас ей достаточно было одного беглого взгляда, чтобы разглядеть страдание, написанное на лице Розы-Анны; так встреча после долгой разлуки или сильное душевное потрясение позволяют нам сразу увидеть, насколько человек стал непохожим на тот образ, который хранился в нашем сознании.

Она уже давно привыкла видеть свою мать только дома, склоненной над плитой или над шитьем и чаще всего при сумеречном освещении вечера или раннего утра. Но стоило Розе-Анне появиться в ярком свете магазина, одетой для выхода, — стоило ей выйти из полумрака, в котором она была столько лет замурована, и Флорентина, наконец, увидела ее лицо, увидела ее робкую улыбку, которая как бы старалась остаться незамеченной, не привлекать к себе внимания. Флорентина была потрясена. До сих пор она всегда помогала матери из чувства справедливости, из гордости, но, по правде говоря, без всякой нежности, а иногда и с таким ощущением, что, помогая матери, она наносит ущерб себе самой. Но сейчас она впервые в жизни почувствовала облегчение при мысли, что никогда не была мелочной по отношению к родным. Больше того: у нее вдруг возникло желание, внезапное, как вспышка радости, быть сегодня более внимательной к матери, более ласковой и щедрой, чем обычно, — ее охватило властное желание отметить этот день особой добротой, сделать что-нибудь такое, о чем было бы приятно вспоминать впоследствии, как бы ни сложились обстоятельства. И она поняла, почему такое желание, в сущности совсем для нее необычное, зародилось в ее сердце: потому что жизнь матери внезапно представилась ей в виде долгой, серой и унылой дороги, по которой сама она, Флорентина, никогда не пойдет; и сегодня они словно прощались друг с другом. Быть может, именно сегодня их пути разойдутся. Флорентине, во всяком случае, это представлялось неминуемым. Для некоторых людей необходима угроза разлуки, чтобы они сумели разобраться в своих собственных чувствах: именно в эту минуту Флорентина поняла, что любит свою мать.

— Мама, — порывисто сказала она, — присядь.

— Я проходила мимо, вот и решила отдохнуть, — пояснила Роза-Анна. — А отец дома, ты знаешь. Без работы!

«Ну конечно, — подумала Флорентина, — мать верна себе — сразу начинает разговор о наших невзгодах». Роза-Анна среди чужих всегда улыбалась смущенной улыбкой — она вовсе не хотела гасить пыла молодежи, напротив, сама старалась согреться возле нее, старалась быть веселой, но, когда начинала говорить, с ее губ слетали все те же горестные слова. Это стало у нее своего рода приветствием. И, пожалуй, именно эти слова скорее всего могли растрогать ее близких, ибо что же связывало их всех, как не общие заботы? И разве через десять или даже через двадцать лет не в этих же самых словах найдет наиболее полное выражение вся жизнь их семьи?