Вампиры и оборотни - Константин Николаев

Известный нам портрет Эржебет был написан, когда ей было лет девятнадцать-двадцать. По глазам на этом портрете можно понять, что ее все чаще и чаще преследовали воспоминания о ночах, проведенных в кровавых ваннах в Блутгассе (что в переводе означает «кровавая аллея»). При всей красоте Эржебет, стоило ей появиться, как люди непроизвольно шарахались в сторону и замирали в каком-то раболепном безмолвии, пока она шествовала мимо. Графиня проходила, никого не удостоив взглядом, — странная одинокая фигура, двигавшаяся под мягкий перестук многочисленных ожерелий.

Ее супруг не раз и не два умолял Эржебет оградить его от всех этих историй про бедняжек-служанок. Услышав же о том, что его супруга имеет обыкновение кусать своих прислужниц и втыкать в них иглы или выражать неудовольствие иными не менее изуверскими способами, Ференц лишь недоуменно пожимал плечами. Более того, он даже потребовал, чтобы никто не смел и пальцем тронуть Эржебет во время его отлучек. Он не нарушал давних традиций и обменивался с ней нежными посланиями. Похоже, Ференц Надашди так до конца и не осознал, сколь жестоким человеком была Эржебет, в его представлении она была гордой и властной женщиной, позволявшей себе некоторые сумасбродства по отношению к домашней прислуге. Но не было ли это непременнейшим условием, без которого нет и не может быть беспрекословного повиновения? В его присутствии Эржебет вела себя осмотрительней, а с ним самим была нежна и приветлива. И разве не была эта красавица предметом его особой гордости, когда он отправлялся ко двору? Чего же больше желать? Ференц был вполне доволен. Вот только детей явно недоставало. Но поскольку супруга в каждом письме сообщала, что лечится чудодейственными травами, которые помогут ей обрести счастье материнства, он не терял надежды на благополучный исход дела. К тому же Эржебет научила Ференца пользоваться некоторыми снадобьями, которые должны были уберечь его от ран на поле брани. В ожидании новых походов он танцевал с супругой на императорских приемах в Вене — это были те же танцы, что танцевали придворные Елизаветы в Англии или французская знать в Париже.

Снадобья все же помогли. Нам известно, когда именно появились на свет дети Эржебет. Старшая из них, Анна, родилась приблизительно в 1585 году, а самый младший, Пал, вскоре после 1596 года. Дочерям дали традиционные христианские имена: Анна — в честь матери Эржебет, Урсула — в честь матери Ференца Оршоли и, наконец, Катерина — в честь золовки Эржебет (которая вполне возможно была и крестной). Что же до сына, то никого из мужчин ни в той, ни в другой семьях не звали Палом.

Приглядывала за детьми старая кормилица Йо Илона. Все они больше напоминали волчат, чем обыкновенных ребятишек.

Подобно тому как вдруг занимается огонь, Эржебет ни с того ни с сего охватывала жажда крови. И где бы в тот момент ни находилась, она поднималась, бледнее обычного, собирала служанок и направлялась в прачечную — ее излюбленное прибежище.

Никто не мог сказать, когда именно начались подобные «хождения». Но то, что впервые это случилось еще при жизни супруга Эржебет, известно точно. В присутствии графини ни одна девушка не могла чувствовать себя в безопасности, будь то простая служанка или же фрейлина. И те и другие опасались невзначай прогневать госпожу.

Девушки из Нитры, как на подбор блондинки с голубыми миндалевидными глазами, были крепкими, но стройными. В любое время можно было видеть, как они, в своих цветастых юбках и белоснежных блузах, не зная устали, снуют возле замка, выполняя тысячу и одну прихоть своей хозяйки. Лишь в лес за снадобьями их не посылали. В назначенный час туда отправлялись похожие на ведьм беззубые старухи. Кроме того, они выполняли роль соглядатаев, которые рыскали по всему замку, прячась за занавесями и в укромных местах, все высматривали и выслушивали, чтоб затем в точности пересказать госпоже.

Будь на то ее воля, она могла бы предаваться губительным страстям и при свете дня. Но мрак и ужас, ощущение полнейшего одиночества, царившие в подземных переходах Чейте, были куда ближе темным уголкам ее собственной души, чем сияние дня. Извращенная чувственность толкала ее туда, где камни, где стены. Под воздействием Луны Эржебет становилась оборотнем, не было ей спасения от древнего демона, проникавшего в глубины ее души, пока ее буквально всю не увешивали талисманами или же когда она бормотала заклинания в часы Сатурна и Марса.

Всем, кто приглашал ее на празднества, Эржебет писала в ответ своим четким почерком: «Коль буду в добром здравии» или «Если только смогу приехать». И оставалась в Чейте пленницей магического круга, грезившей об обычной жизни, но так и не жившей ею. Она была чужаком в этом мире, и не было ничего, что могло бы объединить ее с остальными людьми.

Невзирая на дурную славу Эржебет Батори, все новые и новые девушки-крестьянки поднимались по тропе в сторону замка, распевая песни. Они были молоды, большей частью хороши собой, светловолосы, загорелы, но суеверны и вдобавок невежественны настолько, что не могли даже написать свое собственное имя. Та жизнь, какую они вели у себя дома, особенно по соседству с Чейте, где, как говорили, «люди — глупее не сыщешь», была куда менее завидной, чем жизнь скотины в хозяйстве у их родных отцов. Так что Яношу Уж-вари, слуге Эржебет, не составляло особого труда подыскивать в окрестных деревушках молоденьких девушек, которые пошли бы в услужение к владелице замка.

Достаточно было посулить их матерям новую юбку или что-нибудь в этом роде.

Уроженец этих мест Янош Ужвари был безобразен невероятно. Этакий придурковатый гном-горбун. Вместилище всех пороков. И при этом чертовски смышленый и всегда готовый услужить своей госпоже. Чаще его звали Фицко. Младенцем его оставили прямо на дороге. Кто-то подобрал и принес малютку в замок — на этот счет существовал специальный закон: все, что ни будет найдено на землях, принадлежащих владельцу Чейте, должно быть обязательно принесено ему. Граф Надашди отдал найденыша пастуху Ужвари. В пять лет тощий, весь какой-то перекособоченный уродец вертелся у всех под ногами. Все воспринимали мальчишку как шута, при большом скоплении людей Янош устраивал целые представления с ходьбой на руках, двойными сальто и прочими небезопасными номерами. Своими выходками ему удавалось рассмешить даже самых надменных и мрачных дам. Но к тому времени, когда безобразному Яношу исполнилось восемнадцать, уже мало кто осмеливался смеяться над ним: он отличался невероятной злобностью, как многие из карликов, и опять же, как и большинство его собратьев по несчастью, невероятной силой рук. Тем, кто когда-то посмел передразнивать его, он теперь жестоко мстил, находя в этом огромное наслаждение. Мало-помалу он стал одним из главных исполнителей самых жестоких приказаний госпожи. Прихрамывая, он возвращался из своих «рекрутских» набегов в сопровождении двух-трех девушек в коричневых или красных юбках, в ожерельях из разноцветного перламутра. К замку они поднимались с беззаботным видом: так, словно отправились собирать мушмулу на косогоре. И если в этот момент заводила свою песню какая-нибудь пичужка, девушки не знали, что для них то была последняя подобная песня. Они входили в замок, с тем чтобы никогда уже оттуда не вернуться. Довольно скоро их обескровленные безжизненные тела оказывались под плитами в водосточной канаве, неподалеку от розового сада, — цветы для него с немалыми трудностями доставляли аж из Буды.

Главной прислужницей, никогда не оставлявшей Эр-жебет и беспрекословно исполнявшей любой хозяйкин каприз, доставлявшей к ее ложу целебные снадобья и намеченных в жертвы девушек, была Йо Илона, огромного роста сильная женщина. Родом она была из Шар-вара. Ее взяли в замок в кормилицы, когда же надобность в кормилице отпала, ее оставили в служанках у графини. В своем вечно надвинутом на глаза шерстяном колпаке, она представляла жуткое зрелище, что вполне соответствовало ее характеру. Нередко ей помогала другая женщина, по имени Дорко, — столь же жестокое и злобное создание. Она выглядела даже страшнее, чем Йо Илона.

Дорко, настоящее ее имя — Доротта, была призвана надзирать за служанками Анны Надашди — вплоть до помолвки тогда еще юной госпожи с Миклошем Зри-ньи, выходцем из семьи почти столь же знатной и древней, как Батори, — первое упоминание о ней восходит к 1066 году. Когда Анна отправилась жить в семью Зриньи, Доротта Шентез, вопреки обычаю, не последовала за своей госпожой. Эржебет оставила ее при себе. Причина этого странного решения, может, станет понятней из письма графини к супругу:

«Дорко научила меня кое-чему новому. Некоторыми премудростями я хочу поделиться с тобой. Забей до смерти маленькую черную пташку белой тростью. Капни каплю ее крови на своего врага или, если сам враг сейчас вне досягаемости, на кусок его одежды. Отныне он не сможет причинить тебе никакого вреда».