Живые и мертвые классики - Владимир Бушин

Ну да, я весьма неодобрительно высказался еще и о качестве похвал будущих лауреатов Шолоховской премии в адрес председателя комиссии по этой премии, — и тут в ответ ни слова, и тут только обо мне: «Бушин, а ты…» Словом, Юра, не хватило тебе мужества ответить на хорошо известные всем вопросы общественные и ты подменил их темой сугубо личной. Почему? А потому, что я задел персонально и тебя, и это затмило в твоих глазах все остальное. В подобном случае я не стал бы отвечать, допустим, такой фигуре, как Ларионов, но как не ответить тебе, труды которого переведены на 42 языка мира!

Так вот, вместо ответа по существу ты решил написать мой литературный портрет, и первый мазок таков: ты уподобил меня «альфонсу с угасшими пикантными способностями». Я рад, что у тебя на 83-м году здесь все в порядке, как у знаменитого Луки, но опять спрашиваю: 4 или 87? Нет ответа!

Далее, обращаясь ко мне, пишешь: «Вы (Опупеть можно— «Вы»!) неудачно начинали как поэт, Вы (Юра, опомнись, не смеши людей! Мы же шестьдесят лет знаем друг друга, как облупленных) потерпели неудачу в художественной прозе». Допустим, потерпел, но какое это имеет отношение к поднятым вопросам? К тому же крайне удивляет, как может писатель прибегать к таким доводам: неудачно начинал? Да мало ли кто как начинал! Неужели не слышал, как начинал, допустим, Гоголь? Его первую книгу, поэму «Ганц Кюхельгартен», критика так разнесла, что он пошел по магазинам, скупил ее и сжег? Такая же история была и с первой книгой Некрасова «Мечты и звуки». Тоже скупил и сжег. Даже сам Пушкин! Неужто не читал, Юра, как еще в лицее они с Дельвигом послали стихи в «Вестник Европы», а издатель Каченовский напечатал Дельвига, а из трех стихотворений Пушкина — ни одного. И юный гений тогда едва не бросил поэзию:

Во прах и лиру и венец!Пускай не будут знать, что некогда певецВраждою, завистью на жертву обреченный,Погиб на утре лет,Как ранний на поляне цвет,Косой безвременно сраженный…

Когда на фронте я впервые послал стихи в армейскую газету, то, получив ответ от капитана Швецова Сергея Александровича, в будущем главного редактора «Крокодила», почувствовал себя тоже «косой безвременно сраженным»: я был заподозрен в плагиате! Но вскоре, однако, дело разъяснилось и наладилось, мои стихи часто появлялись в газете. Я много печатался в армейских и фронтовых газетах еще и на Дальнем Востоке, куда из Кенигсберга перебросили нашу часть: предстояла война с Японией. А уже после войны в пору Литинститута и позже печатал стихи в «Московском комсомольце», «Литературной России», в коллективном сборнике, в журнале «Советский воин», уже в нынешнее время мои отдельные стихотворения и подборки не отвергали «Завтра», «Правда», «Народная правда» (Ленинград), «Молния», «Трудовая Россия», «Омское время», тот же «Патриот», «Сельская жизнь»… Ну просто как Евтушенко или Сорокин, твой друг! И есть у меня книга стихов «В прекрасном и яростном мире». Могу подарить. Правда, книга только одна. Но, во-первых, допустим, даже у Лермонтова при жизни была только одна, и в ней всего 26 стихотворений, а в моей — сотни полторы, даже больше. А сколько написал позже!

Но разве количеством измеряется поэзия! Если бы Пушкин написал лишь «Пророк», Лермонтов — только «Выхожу один я на дорогу», Блок — «Скифы», Есенин — «Письмо матери», Маяковский — «Стихи о советском паспорте» или «Хорошее отношение к лошадям», Пастернак — «Гамлет», — все они и тогда остались бы в нашей поэзии… Ты, скорей всего, ничего и не видел из моих стихотворных публикаций, да и вообще, по-моему, не шибко интересуешься однокашниками. Читал ли, например, «Встретились трое русских» Семена Шуртакова или «Лобное место» Миши Годенко? А мне говорил не раз: «Ну, ты теоретик!». Я такой же теоретик, как ты — артист балета. Какие мои теории тебе известны?

Своим публичным заявлением о моей поэтической несостоятельности ты вынуждаешь меня привести несколько строк из писем читателей. Извиняюсь за нескромность, но надо же как-то защищаться, когда на тебя идет как бульдозер бывший член ЦК и Верховного Совета, лауреат Ленинской и Католической премий, бывший председатель Союза писателей и действительный член Академии русской словесности. К тому же ведь ты и сам печатал восторженные письма о себе своих читателей и гораздо большим тиражом, чем я ныне. И еще когда! При жизни критика Ивана Козлова, умершего в 1987 году. Он доставил эти письма в «Литературную Россию. Так что, по твоим стопам иду, учитель…

Вот, например, И.П.Кузнецов из Краснодара писал мне: «Я слышал, как одна женщина на троллейбусной остановке читала наизусть Ваше стихотворение

Я убит в «Белом доме»,Я стоял до конца.Я надеюсь как должноВы отпели бойца…

Б.А.Жуков из Москвы: «Потрясло стихотворение «Двадцать восьмая могила». Давно уже не плакал, а тут не мог сдержать слез. Спасибо, дорогой наш человек. Я счастлив! Нас не сломить».

В.А.Игнатьев из Билибино (Чукотка): «Стихотворение «28-я могила» мы отпечатали в виде листовки и расклеили по городу».

З.Никитина из Северска: «Некоторые Ваши стихи я перепечатала в десятках экземпляров и пустила по рукам. Перепечатала в трех экземплярах (сколько хватило бумаги) и книгу «Колокола громкого боя» (175 страниц), два тоже пустила по рукам. Свой же никому не дам больше, и так порядком затрепали…»

Это, Юра, дороже всяких Звезд от Брежнева и пенсий от Ельцина. Конечно, твои романы тоже перепечатывают и переписывают, но интересно бы узнать, какие именно.

Впрочем, некоторые письма читателей в день моего юбилея напечатала «Завтра». Ты их читал, и позвонил мне, и поздравил: «Володя! Это слава!» Еще раз спасибо, но, право, я никогда не думал так о письмах читателей. А вот теперь ты порочишь мои стихи заодно с моими «интимными способностями», непонятно почему интересующими тебя, мужчину коммунистической ориентации.

Напрасно ты завел речь еще и о моей неудаче в прозе. У меня только одна книга прозы, но в разных редакциях она издавалась пять раз массовыми тиражами вплоть до 200 тысяч экземпляров, выходила и за рубежом, журнальные публикации отмечались премиями. Какая же это неудача? В литературе есть понятие — автор одной книги. У нас, например, Грибоедов, Ершов. В западной литературе — Сервантес, Дефо, Войнич, хотя у них были и другие произведения, но остались они в литературе как авторы «Дон Кихота», «Робинзона Крузо» и «Овода». Так что, зачислим их всех в неудачники? Один известный литературовед сказал мне: «Да ведь и Бондарев, в сущности, автор одной книги — «Горячего снега». А я на прозу больше и не посягал.

Заклеймив меня как неудачника в поэзии и прозе, ты приступил к моим «критическим опусам». Это, по твоим словам, «торжествующая злоба», «оскаленность против многих писателей: кого только Вы не (!) ругали и не (!) унижали». Еще это — «фрагменты из Вашего душевного состояния, которое называется патология зависти, переходящая в ненависть». Наконец, это — «муки неуспехов выплеснулись черным потоком с целью отмщения непокорной прекрасной женщине — художественной литературе, которая осталась равнодушной к Вам». Сильно сказано: оскаленность… патологическая зависть… ненависть… черный поток злобы с целью отмщения прекрасной… Круто!

Однако, дорогой, тут требуется кое-что уточнить: ведь я скалился и щерился не только на некоторых писателей, но и на многих политиков: на Горбачева, Ельцина, Яковлева… вплоть до министра культуры Швыдкого. Еще как скалился! Тебе не нравится? Ты против? Сам-то на кого-нибудь из них персонально хоть разочек ощерился? Да не сейчас, конечно, когда даже о президенте пишут: «Глава фашистского режима!.. Изменник родины!» — не сейчас, а в конце 80-х, в 90-е? Нет, получая президентско-геройскую пенсию, ты долго молчал, как все литературные генералы, и на страницах «Правды» даже обосновывал и подводил философскую базу под свое и других Героев да Ленинских лауреатов долгое гробовое молчание. Более того, все помнят, как о Ельцыне ты сказал: «У писателей России есть один президент, а у президента — один Союз писателей!» А раньше этого пытался оградить от моей критики и Горбачева. Помнишь?

14 декабря 1990 года в последний день работы Седьмого съезда писателей России, проходившего в Театре Красной Армии, я получил слово и, оскалясь, выплеснул на президента черный поток ненависти с целью отмщения. Должен заметить, что едва ли не вся процедура прошла под хохот и аплодисменты делегатов съезда. И только сидевший в президиуме Виктор Астафьев, тогда — свежий кавалер Золотой Звезды, встал и назвал мое выступление «диким вздором», о чем на другой день сообщили «Известия». Это было первое публичное выступление против Горбачева с такой высокой трибуны, как Всероссийский съезд писателей. Сажи Умалатова выступила на Съезде народных депутатов неделей позже.