Дорога Отчаяния - Йен Макдональд

— Слишком много музыки, — прошептал Раэл Манделла красной гитаре. — На этот раз ты сыграл слишком много.

— Что случилось с Дланью? — спросил Лимаал.

— Куда он ушел? — спросила Таасмин.

— Его поймали злые доктора? — спросила Арни Тенебра.

— Да, его поймали злые доктора, — сказал Раэл Манделла.

— Они запустят в него мертвеца? — спросил Джонни Сталин.

— Я так не думаю, — сказал Раэл Манделла, глядя в небеса. — И скажу тебе, почему. Потому что, сдается мне, тот, кого они поймали — не Длань и не мертвец. Я думаю, он теперь и тот и другой сразу; на вершине музыки они сплавились вместе, как песчинки сплавляются в стекло, и это новое начало для них обоих.

— Как будто заново родиться? — спросила Арни Тенебра.

— В точности как заново родиться. Жаль, что они нашли и забрали его так скоро. Мы не сможем поблагодарить его за дождь. Жаль. Надеюсь, он не держит на нас зла за это. Что ж, дети, пойдемте.

Лимаал Манделла попытался утащить с собой в качестве сувенира красную гитару, но она была слишком тяжела, и отец велел оставить ее здесь, рядом с древним космическим разведчиком. Лимаал Манделла вернулся в мир с пустыми руками.

23

Персис Оборванка вышла замуж за Эда Галлацелли, Луи Галлацелли и Умберто Галлацелли в десять утра, в воскресенье, ранней весной сто двадцать восьмого года. Властью мэра города Доминик Фронтера объявил их полиандрический брак законным и посадил молодоженов на поезд в Меридиан, отправив в медовый месяц под жерлами вулканов. Свадьба стала для него волнующим опытом. Через минуту после отхода поезда он отправился к Мередиту Голубой Горе и попросил руки бесцветной Рути. Мередит Голубая Гора не проявил особой охоты. Доминик Фронтера признался в мистической любви, родившейся в другом измерении, одержимости видением красоты, мучающим его день и ночь, и ударился в слезы.

— Ах, бедненький! Что я могу сделать, чтобы ты опять был счастлив? — спросила невинная Рути, входя в комнату, привлеченная рыданиями.

Когда Доминик Фронтера сказал ей, он заявила:

— Если это все, я согласна.

Вторая счастливая пара, сыгравшая свадьбу в течение каких‑либо нескольких дней, провела медовый месяц среди тысяч изысканных и неповторимых деревенек Фарфоровой Горы.

На дверях Б. А. Р./Отеля появилась табличка. Она гласила:

ЗАКРЫТО НА НЕДЕЛЮ: ОТКРЫТИЕ В ВОСКРЕСЕНИЕ 23ГО В 20 ЧАСОВ, ВЛАДЕЛЬЦЫ: П. ОБОРВАНКА, Э., Л., И У. ГАЛЛАЦЕЛЛИ. Табличку нарисовал Микал Марголис. Закрашивая свое имя и заменяя его именами своих удачливых соперников, он не испытывал ни ревности, ни ненависти, лишь мертвящее ощущение неизбежности, сжимавшейся вокруг него. Он запер дверь и бросил ключ в колодец. Затем он перешел дорогу и постучал в дверь Марии Квинсаны.

Мария Квинсана быстро уяснила ситуацию.

— Мортон, я беру Микала ассистентом в операционную. Правильно?

Мортон Квинсана ничего не сказал, а только выбежал прочь под грохот захлопываемых дверей.

— Что это было? — спросил Микал Марголис.

— Мортон очень привязан ко мне, — сказала Мария Квинсана. — Что ж, ему лишь надо немного привыкнуть к тому, что все немного изменится после того, как ты появился здесь.

Неделю спустя Персис Оборванка вернулась в Дорогу Отчаяния с собственным старым, гордым именем, тремя мужьями и полноразмерным бильярдным столом профессионального уровня, сделанным Макмурдо и Чаном с Лендрайс Роуд. Вся наличная рабочая сила была брошена на разгрузку и доставку стола в Б. А. Р./Отель. Была обещана бесплатная выпивка и дети, которые выплясывали вокруг буксирных тросов и несли кии, разразились криками ура в предвкушении бездонных кружек прохладного лимонада. Когда Персис Оборванка–Галлацелли увидела замки и табличку, она отправилась прямо к Микалу Марголису.

— Тебе не обязательно уходить.

Микал Марголис стерилизовал пару свиных кастраторов. Он обнаружил, что не питает к ней ненависти, хотя рациональная часть его мозга и требовала этого. Произошло неизбежное, а ненавидеть неизбежность так же глупо, как ненавидеть погоду.

— Я решил, что лучше мне уйти, — голос Микала Марголиса был тяжел от концентрированной любви. — Ничего не получилось бы, мы не можем вернуться в прежнее, нет — зная, что ты принадлежишь другим и носишь их ребенка. Ничего не выйдет. Прими мою долю в отеле в качестве свадебного подарка. Надеюсь, он принесет тебе радость. Честное слово. Скажи мне только одно… зачем ты это сделала?

— Что?

— Забеременела от… от братьев Галлацелли, именно от них! Что ты делала в тот день, когда пошел дождь? Вот чего я не понимаю — почему они, ты же видела, как они живут! Как в хлеву… Извини.

— Все нормально. Послушай, я просто свихнулась тогда, мы все свихнулись…

Она помнила, как в тот день, когда пошел дождь, она лежала на спине на ложе из маков, глядя в небо, крутя в пальцах алый цветок и напевая бессмысленный мотивчик, а в это время что‑то двигалось у нее внутри — где‑то в миллионах миллионов миллионов световых лет от нее: умп–вумп, умп–вумп, умп–вумп. Когда пошел дождь, она с удовольствием сбросила одежду и втерла в волосы прекрасную красную грязь; это было здорово, как полет. Ей казалось, что она может вечно падать круглой, беременной дождевой каплей, чтобы взорваться в конце концов женским соком на сухой земле. Она расставила руки, как крылья — уииииии по кругу и по кругу и по кругу, вниз, к цветочным полям, пропеллеры на ее округлых, с сосками, движках отправляли маргаритки, ноготки и маки в полет по двойной дуге. Милостивый боже, она сошла с ума тогда, а разве это случилось не со всеми, и разве этот сумасшедший город, одни и те же лица изо дня в день — недостаточное оправдание временного безумия? Может быть, она зашла немного чересчур далеко: братья Галлацелли никогда не нуждались в излишнем ободрении, но когда ЭдУмбертоЛуи придавил ее к земле, она ведь взлетела!

— Я не знала, что творю; черт, мне казалось, я летаю. — Извинение даже для ей самой не казалось убедительным. После того, как они разошлись, чувство вины Микала Марголиса начало подниматься, как туман. Он должен был убраться отсюда, и поскорее, от этих женщин, толкающих его все ближе к сердечному пределу Роша.

В новом бильярдном зале Б. А. Р./Отеля господин Иерихон катал шары с безупречной легкостью человека, все расчеты за которого производят его Высокие Пращуры. За господином Иерихоном внимательно наблюдал Лимаал Манделла — семь и три четверти года. Когда стол освободился, он взял кий и, воспользовавшись тем, что всеобщее внимание было приковано к пиву и бобовому рагу, выбил серию в сто семь очков. Эд Галлацелли за барной стойкой услышал стук шаров, падающих в лузы, и подошел посмотреть. Он увидел, как Лимаал Манделла, выбивший сто семь очков, выбивает сто пятнадцать.

— Милосердный боже! — тихо воскликнул Эд Галлацелли. Он подошел к мальчику, выставляющему треугольник красных шаров для следующей попытки. — Как ты это сделал?

Лимаал Манделла пожал плечами.

— Просто бью туда, куда нужно.

— Ты хочешь сказать, никогда до этого не брал в руки кий?

— Где бы я мог?

— Милосердный боже!

— Нет, я посмотрел, как играет господин Иерихон, и повторил за ним. Очень хорошая игра, можно полностью контролировать, что происходит. Сплошь углы и скорости. Думаю, в этот раз я смогу выбить больше очков.

— Насколько больше?

— Что ж, я более–менее разобрался. Максимальный брейк.

— Милосердный боже!

И Лимаал Манделла сделал максимальный брейк — сто сорок семь очков — чем совершенно потряс Эда Галлацелли. Мысли о ставках, пари и выигрышах заклубились у него в голове.

Подходил срок Персис Оборванки. Она все увеличивалась, округлялась и утрачивала аэродинамические свойства, что угнетало ее гораздо больше, чем кто‑либо мог заподозрить. Она стала такой большой и круглой, что мужья отвели ее к Марии Квинсане для повторного освидетельствования. Мария Квинсана, воспользовавшись устройством, предназначенным для осмотра беременных лам, слушала ее почти час и наконец поставила диагноз: близнецы. Город ликовал, Персис Оборванка, страдая, величественно переваливалась по Б. А. Р./Отелю, ливни лили, посевы поднимались. Под руководством Эда Галлацелли Лимаал Манделла превратился в юного хищника, акулу, освобождающую залетных простаков — ученых, геофизиков и патаботаников — от пивных денег. А Микал Марголис по глупости подобрался так близко к сердечному центру масс Марии Квинсаны, что в соответствии с законами эмоциональной динамики вытолкнул Мортона Квинсану во тьму.

Как‑то осенней ночью, колючей от мороза, Раджандра Дас обежал всю Дорогу Отчаяния, стуча в каждую дверь.

— Время пришло, они выходят, — говорил он и спешил дальше, чтобы сообщить новость соседям. — Они выходят, время настало!

— Кто выходит? — спросил господин Иерихон, ловким приемом заломив руку быстроногому Меркурию.

— Близнецы! Двойняшки Персис Оборванки!