Каменный пояс, 1974 - Иван Уханов

Геннадий Устюжанин

МЫ СЛУШАЕМ ПОЛЕ

Вспоминаю дедушку Егора из колхоза «Верный путь», где в пятидесятые годы я начал свою трудовую биографию колхозным агрономом. Дедушка Егор даже летом, когда выходил погреться на солнышке, одевал пимы и полушубок. Сядет, бывало, на завалинку, упрется в палку, пригреется, закроет глаза — и будто заснул.

А поеду в поле — услышит, встрепенется весь.

— Возьми меня, внучек, в поле.

Помогу ему сесть в ходок и едем за деревню. Пшеницу качает ветер и рыжей гривой клонит к дороге. Дед смотрит из-под руки на хлеба, шепчет что-то.

Останавливаю лошадь, и он, опираясь на палку и шурша пимами по высохшей траве, бредет к кромке поля. Осторожно, с какой-то лаской, касается старческой рукой колосьев, и в выцветших его глазах вспыхивает искорка.

Постоит неподвижно, сжимая в пальцах бурые колосья пшеницы. Поворачивается и бредет обратно к ходку.

— Счастливый год нонче выпал. Земля-то вона как на заботы ответила, — скажет, сидя в повозке…

Зачем было трястись, ведь говорил ему, что хлеба растут добрые…

А дедушка, словно подслушав мои мысли, пробормочет со вздохом:

— Спасибо, ублажил старика. Хотелось послушать, как хлеб-от поет. Работать уж не могу, а поле послушать хочется. Почитай, вся жизнь с ним прожита…

Года четыре назад приехали мы весной в колхоз «Дружба» проверить качество сева. Разгребаем почву на поле, смотрим, как легли в нее зерна. А рядом стоит старший сеяльщик агрегата Александр Иванович Бунин. Вижу, он то темнеет лицом, то румянцем горит…

— Что с вами? — спрашиваю. — Нездоровится?

— Здоров я, только вот на поле ворошите, а у меня в сердце болью отдается. Не доверяете, что ли? Я ведь над ним, над полем-то, как над дитем малым дышу. Тут на сто рядов все проверил и выверил… Приезжайте лучше по осени. И если здесь хлеб будет хуже, чем у других, — наплюйте мне в глаза всенародно. Не обижусь.

Осенью я был на том поле. Александр Иванович молотил валки. Серым от пыли и усталости было его лицо, а в глазах — огонек.

Такой же огонек я видел когда-то и в глазах дедушки Егора, отдавшего всю жизнь свою хлебородному полю.

Каждую осень я уезжаю к маме. Ходим с ней в лес по ягоды. Забредаем подальше от дорог и на опушке березовых колков рвем вишню.

— Ну вот и, слава богу, набрались, — скажет мама, — засветло и домой поспеем.

Идем жнивьем к большаку.

— Смотри-ка, колосок! — Мама склоняется. — А вон — еще… — Она затыкает фартук за пояс и подбирает в него колоски.

— Машины вас избаловали. Раньше в такую-то пору вся деревня в поле. Каждому колоску — поклон. Потому, наверное, в старину за крошку хлебушка, оброненную на стол, ложкой по лбу били. И не из строгости это, из уважения к хлебу. Знай, мол, ему цену.

Солнце в самом зените. Жарища…

Отобедав, лежим в тени берез. Соленый пот пощипывает тело, белеет пятнами на сброшенных тут же рубахах. Звеньевой, дядя Влас, доволен: успели наметать сена больше, чем в прошлые дни.

После еды нас клонит ко сну. А мальчишки скачут уже на лошадях с водопоя. Обгоняют друг друга.

Сейчас дядя Влас скажет, что пора брать в руки вилы…

Но видим: лицо мальчишки, прискакавшего первым, в смертельном страхе.

— Дядя Влас!.. Поле-то ваше коровы потравили!

Дядя Влас вскакивает.

— Бросьте шутить, шельмецы!

— Правда, дядя Влас, потравили!

Дядя Влас вскочил на лошадь и ускакал. Часа три его ждали… Принялись за работу одни.

…Под осень сорок четвертого года батальон, где служил Гончаров Влас Матвеевич, спешно окапывался на хлебном поле.

— Окопы чтоб в полный рост, — командовал взводный. — Супротив танков стоять придется!

Солдаты спешили. И когда, закончив работу, сели перекурить, Влас Матвеевич приметил, что ячмень на поле особенный, голозерный, как пшеница. Такого отродясь не видывал. «Вот обрадовались бы в колхозе, — ни ступы, ни песта не требуется для обработки. Прямо из-под комбайна бери, хочешь кашу вари, хочешь толстые щи варгань и ешь себе в удовольствие». — С горстью колосьев он присаживался то к одной кучке солдат, то к другой, удивлялся дивной культуре… И когда показались немецкие танки, он спрятал колосья в карман гимнастерки.

А в лазарете Влас Матвеевич требовал принести гимнастерку из склада. Боялся, что мыши сожрут колосья. Спрятал их в кисет и хранил при себе до конца войны.

…Пятнадцать лет размножал он ячмень. Сначала на грядке, потом засеял участок на огороде… И вот первый гектар на колхозном поле. И вдруг эта потрава!

Вечером я зашел к дяде Власу. Не узнать его было.

— Что делать-то будете?

— Соберу остатки. Сызнова начать придется…

Комбайны заглушили в полночь. Механизаторы собрались кружком, курят. Шофер раздал жетоны за отвезенное зерно.

— Поздравьте Менщикова, он опять больше всех намолотил!

Промасленные крепкие руки друзей в поздравлении ложатся на Сашины плечи.

…Машина, груженная зерном, идет ровно. На нем, как на перине.

— И как это ты, Саша, умудряешься больше других намолачивать?

В темноте лишь белеют его зубы.

— Я ведь на комбайн-то как смотрю? Не простая это машина — завод! А я на нем — директор! Вот и приходится не только руками работать, но и головой соображать… Сочетать, как философы говорят, умственный труд с физическим.

…Совсем недавно мы встретились снова. У Саши Менщикова на груди звезда Героя Труда.

— Поздравляю, Александр Николаевич! — Смотрю ему в глаза. — Трудно в прошлую страду пришлось?

— Да как сказать? Уборка хлеба — любимая для меня работа. А коли дело душу радует — от него не устаешь. Для человека ведь трудно не то, что тяжело, а то, что не радует. Это как охота, наверное: нелегкое в общем-то занятие, да любители, говорят, хлебом не корми, дай на след зверя напасть. Сотни верст в азарте отмахает, не заметит.

А насчет результата, так, по правде сказать, я и сам не думал, что столько намолотить смогу — 120 400 центнеров! В районе еще никто столько не намолачивал. А теперь будут. Раз я сумел, то и другие смогут. Это уж точно…

Михаил Люгарин

МОЯ БЕРЕЗКА

Стихотворение

У крутых цехов МагнитогорскаРад хорошей весточке о том,Что моя целинная березкаСтала выше крыши в Боровском.Мне станица отческая снится:В час, когда проклюнутся лучи,На ветвях ее звенят синицы,Черные качаются грачи.Много лет, в любую пору годаСлужит мне живым календарем,Весело танцует в непогоду,В изморозь сияет серебром.Зимним днем постукивает гулко,И, по-лебединому бела,В тихом Айвазовском переулкеСтала украшением села.Плещет кроной в поднебесной сини,Отряхает росы, словно дождь…Ты жива, березка, и поныне,Да и — я, неугомонный, тож…Не лежится по утрам в постели,Все спешу куда-то,Недосуг.Снегири на север загляделись,Смотрят гуси-лебеди на юг.Над Магниткой птицы пролетают,Опадают клены на траву.Мне моей березки не хватаетВ городе,В котором я живу.

Михаил Клипиницер

ПРИХОДИТ ВРЕМЯ

Стихотворение

Приходит время — комнаты пустеют,Уходят повзрослевшие сыны.Кровати уплывают от стены, —На ней следы от ковриков сереют.

От той стены как оторваться взором?Есть на земле закон, и он простой:Нас гнезда не пугают теснотой,А комнаты страшат своим простором.

Юрий Шпаков

ЛЕД И ПЛАМЕНЬ

(Полемические заметки о соревновании)

Хорошо известно ленинское классическое определение основных принципов соревнования — гласность, сравнимость результатов, возможность широкого повторения опыта. Настолько известно, что любой руководитель цитирует эти слова, порой не вникая в их суть. А вникнуть не мешало бы. Например, попытаться ответить на такой вопрос: почему в реальной нашей действительности иногда отходят от этой четкой формулы? Ибо подчас ни подлинного состязания, ни сравнимости итогов нет.

Вспоминается еще одно высказывание В. И. Ленина — из письма к Инессе Арманд.