Белларион - Сабатини Рафаэль

Наступила пауза, в продолжение которой Фачино сурово смотрел на него. Сердце Беллариона упало. Он решил, что проиграл и что ставка, сделанная им на добродушие и искренность своего спасителя, оказалась неверной.

Фачино расхохотался, но его смех заставил Беллариона поежиться.

— Значит, ты решил взять меня в отцы. Ну, мессер, если бы можно было выбирать родителей… — он перебил сам себя и резко спросил: — Кто ты, мошенник? Как тебя зовут?

— Мое имя — Белларион, синьор.

— Белларион? Странное имя. А откуда ты взялся? Будь добр рассказать мне всю правду, если не хочешь, чтобы тебя объявили самозванцем и отправили назад к герцогу.

Надеясь, что его откровенность будет воспринята благосклонно, Белларион точь-в-точь повторил историю, когда-то рассказанную им Лорендзаччо из Трино, и, судя по выражению лица Фачино, тот был изрядно тронут ею. Правда, он ни словом не упомянул о своих приключениях в Монферрато и о том, что уже пользовался там именем Фачино.

— Так, значит, в минуту опасности ты решил, что всадника, который всюду таскал тебя с собой, звали Фачино? — знаменитый кондотьер сардонически улыбнулся. — Тебе не откажешь в изобретательности. Но что там случилось с собаками герцога? Говорят, ты околдовал их?

— Я сказал герцогу сущую правду, что собаки не едят собак, но он не захотел поверить мне.

— Ты утверждаешь, что простое упоминание имени Кане…

— О нет! От меня буквально разило собачатиной после того, как одна из борзых оседлала меня, и, вероятно, остальные собаки учуяли во мне своего собрата. По-моему, это единственная причина, по которой я уцелел.

Фачино медленно кивнул головой в знак согласия.

— Значит, ты не веришь в чудеса? — спросил он.

— Терпение вашего высочества — единственное чудо, которое мне приходилось видеть воочию.

— Ты надеялся на него, когда объявлял меня своим отцом?

— Нет, синьор, я надеялся, что вы об этом никогда не узнаете.

— Тебе не занимать откровенности, мошенник, — расхохотался Фачино и встал с кресла. — Однако тебе непоздоровилось бы, если бы я не услышал, что у меня неожиданно появился сын.

Фачино подошел к Беллариону и, к его величайшему изумлению, положил ему руку на плечо и пристально посмотрел в глаза.

— Твоя попытка спасти жизнь Пустерлы, невзирая на смертельную опасность, достойна наивысшей похвалы. Это поистине рыцарский поступок — иначе я его не могу оценить. И ты еще утверждаешь, что собирался стать монахом?

— Наш аббат мечтал об этом, — покраснев, ответил Белларион, смущенный неожиданной похвалой и мягкостью тона, с которым она была произнесена. — И он, наверное, пострижет меня, когда я вернусь из Павии.

— Ты в самом деле хочешь в Павию?

— Боюсь, что уже нет.

— Клянусь святым Готардо, ты не похож на попа. Впрочем, это твое личное дело.

Фачино снял руку с плеча Беллариона и сделал несколько шагов в сторону открытой лоджии, за которой мерцала прозрачно-синяя, как сапфир, ночь.

— Я обещаю тебе защиту, на которую ты так надеялся, объявляя себя моим сыном, и завтра тебя снабдят всем необходимым, чтобы добраться до Павии и приступить к учебе.

— Синьор, вы укрепляете мою веру в чудеса, — сказал Белларион.

Фачино улыбнулся и хлопнул в ладоши. Появились слуги в красно-белых ливреях, и Фачино передал Беллариона на их попечение, велев вымыть и накормить юношу, прежде чем они продолжат свою беседу.

Глава III. ГРАФИНЯ БЬЯНДРАТСКАЯ

Фачино Кане и Белларион долго беседовали в эту ночь, так что утро следующего дня застало Беллариона еще в Милане. И прошло несколько лет, прежде чем он, отнюдь не студентом, появился в Павии.

Фачино казалось, что юноша чем-то похож на него самого: тот же причудливый, философский взгляд на вещи, такая же живость ума и великолепное самообладание, в те времена редкое даже среди наиболее просвещенных людей. Но кроме этого, Белларион обнаружил глубокую и разностороннюю ученость, всегда вызывавшую уважение Фачино, не продвинувшегося в науках далее умения писать и читать, однако со свойственной ему проницательностью отдававшего себе отчет в том, насколько обширны завоеванные разумом пространства.

Фачино восхищался правильными чертами лица Беллариона, гибкостью его фигуры, в которой чувствовалась незаурядная сила, и грациозностью его движений; ему казалось, что будь у него самого сын, ему хотелось бы, чтобы он походил на Беллариона. Увы, у Фачино не было детей, и едва ли удивительно, что на третий день после появления Беллариона в Милане он принял твердое решение усыновить его.

— Этот маркиз Теодоро — хитрый лис, — заметил Фачино, когда юноша закончил свой рассказ о событиях, приключившихся с ним в Монферрато. — Именно хитрость вынуждает его обуздывать свои амбиции. Но однажды они вырастут настолько, что он может отбросить в сторону всякую осторожность, добиваясь своей цели. Я хорошо знаю его. Я научился военному искусству, находясь на службе у его отца. И мне кажется, что для мужчины это куда более подходящее занятие, чем носить священный сан, — неожиданно поменял он тему. — Имея такое тело и такой ум, ты, я думаю, согласишься со мной. Неужели ты позволишь похоронить себя заживо в монастыре?

Белларион задумчиво вздохнул. Он чувствовал скрытый смысл заданного ему вопроса. За эти три дня, находясь рядом с человеком, который спас его и который ежедневно приказывал ему отложить свой отъезд до следующего утра, он немало передумал, и в его голосе отсутствовала былая уверенность, когда он процитировал слова аббата: «Pax multa in cella, foris autem plurima bella».

«Действительно ли в монастыре лучше, чем в миру? — давно уже не давала ему покоя мысль. — Неужели нельзя служить Богу, сражаясь со злом? А мир и тишина подчас не означают ли застой? Чем, кроме деятельности и борьбы, человек может преобразовать свою душу? »

Фачино внимательно наблюдал за ним и, словно угадав его сомнения, поспешил подлить масла в огонь:

— Разве тот, кто замуровывает себя ради спасения своей души, не уподобляется слуге, зарывшему свои таланты?

Затем он принялся развивать свою максиму note 61 и вскоре перешел к рассуждениям о воинских победах, восстановленых правах освобожденных народов и великих свершениях. Он рассказывал о стычках и баталиях, тактических маневрах и военных хитростях, и тут Белларион, к его безмерному удивлению, перехватил нить беседы и начал излагать ему, ветерану двадцати войн и сотни сражений, тактику фиванцев под Платеями note 62, безоговорочно осуждая действия Евримаха, трагические последствия которых нетрудно было бы предугадать, обладай этот грек хотя бы посредственными способностями военачальника. Далее он упомянул об уроке, оставленном потомкам спартанцами, вторгшимися в Аттику и своей непродуманной акцией оставившими Пелопоннес не защищенным перед атаками афинян note 63. Он проанализировал недавнюю битву при Тальякоццо note 64, где огромная армия слишком углубилась на территорию противника и, растянув свои коммуникации, не сумела благополучно вернуться обратно. Затем от стратегии он перешел к тактике, ратуя в основном за более широкое использование пехоты, в том числе и против кавалерии, и подкреплял свои рассуждения примерами умелого использования ежа швейцарцами, особенно в битве под Земпахом note 65.

Фачино, всегда полагавшийся в сражениях на кавалерию, конечно, не мог согласиться с последним утверждением, но начитанность молодого воспитанника монастыря и уверенность, с которой тот оперировал сложнейшими тактическими и стратегическими понятиями, настолько поразили его, что он забыл даже высказать свое мнение на этот счет.