Граф Платон Зубов - Нина Молева

— Я подумаю о твоих доводах, Григорий Александрович. Но при всех обстоятельствах ты должен готовиться покинуть Петербург. Как-никак уже наступила весна — лучшая пора для военных действий.

— Ваше величество, меня не станет в Петербурге в тот самый момент, когда вы определите мое положение в наших войсках и рассмотрите мои предложения о ведении кампании. Я захватил их с собой.

— Хорошо, посмотрю. А пока ступай с Богом.

Петербург. Зимний дворец. Будуар императрицы. Екатерина II, Протасова А. С.

— Простите мне мою бесцеремонность, государыня, но мне хотелось вам кое-то рассказать о гатчинских обитателях.

— Что ты узнала, Анна Степановна? Начало заговора? Я бы не удивилась — они дойдут и до этого.

— Помилуй Бог! Нет, государыня, я насчет дел амурных.

— Чьих же?

— Великого князя. Похоже, молодец совсем голову потерял от маленькой фрейлины.

— Это что — от Нелидовой? Быть не может.

— Еще как может, государыня. Света Божьего за ней не видит. От гостей и представлений стал отказываться, лишь бы время с ней одной проводить. Великая княгиня что ни день к нему с жалобами.

— Всегда знала, что дура.

— Но ведь на глазах у всех, ваше величество!

— И что из того? Тем лучше.

— Как это? Ничего не пойму.

— А ты призадумайся, Королева Лото. Помнишь, как великая княгиня Наталья Алексеевна, царствие ей небесное, поначалу ко двору нам пришлась? Великий князь влюбился безоглядно. Тоже света Божьего за ней не видел. Сыном почтительным сделался. Во всех праздниках придворных участвовал. Веселился. Перестал свои планы строить. Разве не так?

— Так, так, государыня. Вы еще ее золотой невесткой звали.

— Не невесткой — женщиной. Не люблю этих семейных титулов — от них отдает чадом бюргерской кухни.

— Простите, государыня, виновата.

— Ладно. Только не о покойнице речь. Великий князь всегда будет оставаться зеркалом женщины, которой увлечен. Наталья Алексеевна начала думать о престоле, и он немедля последовал ее примеру.

— Но Мария Федоровна…

— Ты хочешь сказать, никогда не была предметом его увлечения. Это правда, что не мешало моему сыну исправно выполнять свои супружеские обязанности. Плодовитость их союза становится угрожающей.

— Государыня, говорят, так нередко бывает, когда супруг равнодушен к своей половине и действует, как бы это сказать…

— Знаю эти мысли французов: с долей досады. Может быть. Тем не менее мать стольких детей так или иначе оказывает влияние на великого князя.

— Теперь же, когда она так раздосадована…

— Ну и пусть. Зато великий князь отвлечен и, Бог даст, надолго, от своих заговорщических побуждений. Он будет пребывать в любовной эйфории, и чем дольше, тем лучше. А две женщины-соперницы совершенно отвлекут Малый двор от всяких иных дел.

— Только полагаю, долго-то великого князя Нелидова не удержит.

— Это почему же?

— Уж больно собой не то что нехороша — невидная она.

— На сцене Смольного ее не помнишь?

— На сцене — другое дело. Там и впрямь загляденье была.

— Ведь это ее Дидро назвал достойной соперницей французских актрис. Я тогда писала Вольтеру, что профессиональным актерам Петербурга далеко до моих смолянок и уж, конечно, в первую очередь до Нелидовой. Кажется, лучше нее никто бы не сыграл Сербины в «Служанке-госпоже».

— Государыня, с тех пор лет пятнадцать прошло.

— Нелидова еще достаточно молода и привлекательна.

— Так-то оно так, да что же все эти годы великий князь ее рядом видел — и ничего. А тут гляди что делается. Будто проснулся! И на сцене она не играет. И туалетов никаких завидных не имеет — при ее бедности-то откуда бы?

— Знаешь, Анна Степановна, что мне на ум пришло. Ведь вот мои флигель-адъютанты все молодцы как на подбор.

— Один краше другого — ничего не скажешь.

— А ведь умного среди них ни одного не было.

— Полноте, государыня!

— Да довольно тебе, Анна Степановна. Сама знаешь, не было. Для души, для разговоров вокруг меня совсем другие люди.

— Это-то верно, государыня. А, может, так оно и надо?

— Надо — не надо, а вот у великого князя одно с другим сошлось. Тут уж союз может крепкий получиться.

— Бедная великая княгиня…

— Да оставь ты ее в покое! Ничего этой наседке не сделается. Я всегда была уверена, что от нее в комнатах мухи дохнут. А уж справится с ней великий князь, надо полагать, справится.

— А Нелидова никаких там планов строить не начнет?

— Каких? О восшествии на престол?

— Ну, мало ли, чтоб к великому князю подольститься.

— Поначалу не думаю, но следить за ними придется. Мало ли. Так что уж ты, Анна Степановна, постарайся.

— Полагаю, государыня, прислугу там надобно всю сменить — из наших поставить. Господа-то из расчета про что расскажут, про что промолчат, а прислуга за деньги душу черту заложит.

— Как знаешь, Королева Лото. Ты за все в ответе.

Петербург. Дом Г. Р. Державина. Г. Р. Державин, Н. А. Львов.

— Надо же, незадача какая, Львовинька! Не успел я князя Григория Александровича застать. Два дня назад назначил мне сам сегодня с утра к нему прийти, и нету его — в ночь на театр военных действий уехал. Ни весточки, ни памятки не оставил.

— А ты на него, Гаврила Романович, такую надежду имел?

— А как же, друг мой. Полгода в Москве без дела болтался — княгиня Варвара Васильевна меня все письмами обнадеживала, что как дядюшка приедет в Петербург, так все мои дела и решит.

— И ты, батюшка, поверил?

— Как не верить! А ты сам иначе бы думал после такой феерии, что в Таврической губернии устроилась? Всегда князь Таврический был к государыне близок, а уж тут! Сам он мне письма благодарственные царицы показывал.

— А от писем-то какой прок? Ты что в Тамбове, что в Москве и не приметил, как звезда потемкинская к закату клониться стала. Может, и нужен он государыне для какого дела, а ни доверия былого, ни дружества уже как ни бывало. Да, а дело у тебя сейчас в чем? Суд-то ведь кончился?

— Кончиться кончился, только неведомо чем. Вот решение его на руки получил. Вины за мной никакой нет, а как я от должности уже отдален, то и «быть тому делу так». Понимаешь, Львовинька? Нету для меня другой должности, и весь сказ.

— Плохо.

— Куда хуже! От отчаяния написал письмо императрице — сколько же можно было потемкинскими завтраками кормиться. Как к нему ни пробьешься, один ответ: в скором времени.

— Сам посуди, Гаврила Романович, как бы светлейший тебе в бессилии своем признался? Да в жизни бы никогда он такого не сделал. Перестало его слово что значить — вот оно как дело обстоит. Княгиня то ли не знает о том, то ли надеждой себя тешит. К Мамонову надо было идти. Этому слово молвить — государыня тут же распорядится.

— Неужто так ценит?

— Месяц от месяца дороже любимец становится. А ты — Потемкин!

— Видишь, а певца «Фелицы» государыня, несмотря на все мои грехи, вспомнила. Устно велела в Сенате распорядиться, чтобы дело мое решенным считать, а в каком смысле — неизвестно. То ли виновным посчитать, то ли оправдать вчистую. Сегодня и вовсе повеление, опять же устное, передано мне было на обед к государыне явиться.

— Поздравляю, брат! Это ли не победа?

— Лучше бы назначение…

— Мало ли лучше! Да ты теперь сам себе любую должность выберешь. Подумай наперед да между делом государыне и подскажи. Не теряйся, Гаврила Романович. Смелость города берет, а уж второй раз такого приглашения наверняка не удостоишься, поверь мне.

— Тут, знаешь ли, по чистой случайности с графом Николаем Ивановичем Салтыковым за обедом одним встретился. Знакомство шапочное, а дернул черт за язык, разговорился я, дурак, все свои беды и выложил.

— А про приглашение государыни упомянул? Тогда не казни себя. Николаю Ивановичу такая милость императрицы всего дороже. В его глазах одним им ты прав со всех сторон.

— Да я не о нем сказать тебе хотел. На обеде Салтыков с адъютантом своим был. Такой красавец, что и на поди. Чистый Аполлон в гвардейском мундире. Где только таких выращивают?

— Так это Зубов Платон. У них все семейство такое — видное. Четыре брата и сестра — глаз не оторвешь. А вот папаша, хоть и захудалый дворянчик, в гору пошел. Благодетеля своего Николая Ивановича который год обкрадывает — поместьями своими тот его управлять назначил. И так ловко шельма плутует, что граф еще его и благодарить за верную службу не успевает. Всех сыновей ко двору представил. Остальные-то братья побойчее, а Платон поскромнее будет.

— Обходительный молодой человек — ничего не скажешь. Так вот он с великим вниманием горестную повесть мою слушал, а потом так это скромнехонько подошел. Говорит, стихи мои все наизусть знает, великим поэтом почитает. И вот теперь не то что присоветовать — такое, мол, ему бы и в голову не пришло, — а так просто, мысль у него мелькнула, может, на пользу мне пойдет.