Когда поют сверчки - Чарльз Мартин

За последние четыре года Дэвис задал мне достаточно наводящих вопросов, чтобы понять – у меня есть тайна, о которой не знает никто, кроме Чарли. Бармен «подкапывался» под меня довольно усердно, но, убедившись, что я не собираюсь делиться с ним своим секретом, был столь любезен, что почти оставил меня в покое. Почти – ибо при случае Дэвис не упускал шанса меня подколоть.

– Ну-с?.. – проговорил он сейчас и перегнулся через стойку, так что его лицо оказалось дюймах в трех от моего. – Как мы сегодня поживаем?

С этими словами Дэвис бросил мне салфетку и стал ждать, как я отреагирую.

Взяв салфетку, я поднес ее к свету. Та-ак… Первое послание Иоанна, глава 1, стихи 8-й и 9-й… Я знал, о чем там говорится, поскольку однажды Дэвис уже проделывал этот фокус.

Термит тронул меня за плечо и, подавшись в мою сторону, словно школьник, списывающий на экзамене, прошептал:

– Что у тебя?

Я положил салфетку на стойку и глотнул спрайта. Не глядя ни на нее, ни на Термита, я процитировал по памяти:

– «Если говорим, что не имеем греха, – обманываем самих себя, и истины нет в нас. Если исповедуем грехи наши, то Он, будучи верен и праведен, простит нам грехи наши и очистит нас от всякой неправды».

Термит залпом допил пиво, вытер губы рукавом и изрек:

– Вам, парни, надо лечиться. Успокоительное принимать!

Услышав это заявление, Чарли только покачал головой. Сэл улыбнулся, потрогал вилкой еду на тарелке, согласно кивнул и продолжил размеренно двигать челюстями. Я молча разделил лежащий передо мной чизбургер на несколько небольших кусочков, а Дэвис открыл себе бутылку минеральной воды и подмигнул Термиту, который, судя по его виду, пребывал в полном недоумении.

Не отрывая взгляда от тарелки, я вытер губы уголком салфетки.

– Мои грехи велики и многочисленны, Монах, – сказал я, – но они умрут со мной.

Дэвис наклонился еще ближе.

– Так-так, дай-ка вспомнить… – проговорил он. – На чем мы остановились в прошлый раз? Я что-то запамятовал. Кажется, ты рассказывал, где ты заканчивал школу?..

Ничего такого я ему не рассказывал, и Дэвис это отлично знал.

Чарли повернулся к Термиту.

– Не позволяй Монаху относиться к тебе как к пустому месту, приятель. Он когда-то жил в монастыре вместе с сотней других мужчин в рясах, вот и… В общем, ты понимаешь.

Термит удивленно воззрился на Дэвиса.

– Правда, что ли?

Тот серьезно кивнул, не забывая одним глазом следить за бифштексами, которые были почти готовы.

– Да, – подтвердил он. – Наш монастырь находился в горах, в двух часах езды от Севильи.

Вмешательство Чарли оказалось на редкость своевременным. Во-первых, теперь мне не нужно было отбрехиваться от Дэвиса, во-вторых, его слова невольно придали мыслям бармена иное направление. В каком-то смысле мой родственник меня подстраховал. Хотел бы я только знать, поступил бы он так, если бы знал всю правду?

– Ты, значит, был в монастыре… – задумчиво повторил Термит. – И какого черта тебя туда занесло?

На этот раз Дэвис обернулся и, задумчиво подвигав губами, изрек:

– Я вел спор с Господом.

– Это особенно трудно, если пять лет ни с кем не разговаривать, – снова вставил Чарли.

– Как это? – Термит совсем растерялся.

– Дэвис принял обет молчания, – пояснил я.

Глаза парня стали совсем большими и круглыми. Он посмотрел сначала себе под ноги, потом на нас и снова уставился на Дэвиса.

– То есть ты за пять лет не сказал ни слова ни одному живому человеку? Даже шепотом?

– Не совсем так. В определенное время и в определенной ситуации мне можно было говорить, поскольку обет молчания подразумевает, скорее, жизнь в тишине, нежели отсутствие разговоров, но в общем и целом – да. Я действительно молчал пять лет, четыре месяца, три дня, восемнадцать часов и… – Дэвис на мгновение задумался. – Ну и несколько минут.

Термит явно заинтересовался, но на нас он по-прежнему смотрел как человек, который твердо решил не дать обвести себя вокруг пальца.

– А что ты сказал, когда тебе снова можно было говорить? Ну, самое первое?

Дэвис задумчиво посмотрел в пространство, словно припоминая.

– Извините, вы не разменяете мне двадцатку?

Термит рассмеялся и, прикурив очередную сигаретку, которая уже некоторое время болталась у него на губе, ухарским движением затушил «Зиппо» о бедро. В течение следующих десяти минут Дэвис рассказывал ему слегка сокращенный вариант своей истории, который он до этого рассказывал сотням других термитов. Самым примечательным в этом повествовании было его разительное несходство с любой из множества «рыбацких историй», которые мне доводилось слышать. Но главное отличие заключалось в том, что от раза к разу рассказ Дэвиса не становился нисколько длиннее. Сегодняшний вариант был в точности таким же, как и история, которую я слышал несколько лет назад, что косвенным образом подтверждало символ веры Дэвиса: истина хороша сама по себе.

Термиту понравились все части рассказа: и о путешествиях по всему миру, и о далеких, экзотических странах, и о том, как Дэвис тайком возил Библии в страны за железным занавесом, когда тот еще существовал. Услышав это, Термит задумчиво нахмурился.

– Ты ведь был в Испании, правда?

Дэвис кивнул.

– Это, кажется, совсем рядом с Италией?

– Приблизительно… – У Дэвиса достало такта не улыбнуться.

– Скажи, у них там были нудистские пляжи?

Дэвис снова кивнул.

– Наверняка были, хотя я и не видел их собственными глазами.

– Ты столько путешествовал – и ни разу не побывал на нудистском пляже?!

Дэвис покачал головой.

– А тебе не приходило в голову, что этим… что нудистам тоже нужны Библии?

– Согласен, но я уверен, что есть какой-то способ познакомить этих людей со Священным Писанием, пока они еще одеты. – Дэвис поставил перед Термитом небольшую тарелку. – Вот, попробуй-ка мои обжаренные луковые кольца.

Пока Термит лакомился жареным луком, Дэвис рассказал ему, как перешел Альпы, спасаясь от восточногерманской полиции, как благополучно вернулся в Англию и похоронил родителей, как прилетел в Штаты и приобрел этот бар. Упомянул он и о своих соинвесторах, утреннем кружке изучения Библии и даже – в этом месте Дэвис постучал кухонной лопаточкой по бокалу – о своем безалкогольном пиве.

Некоторое время Термит растерянно озирался по сторонам, словно заново изучая обстановку, посмотрел на стоящие перед ним семь пустых бокалов и перевел взгляд на меня и Чарли.

– Да вы, парни, совсем охренели! – воскликнул он и стукнул кулаком по столу.

Похоже, где-то в мозгу Термита произошло короткое замыкание. Парень никак не мог связать только что услышанную им историю о человеке, который с риском для жизни переправлял Библии в коммунистические страны, с местом, где он ее услышал – со стриптиз-баром. Грудастая женщина на крыше, объявления в окнах, столы для пула, «Харлей» у входной двери, полные окурков пепельницы и желание глотнуть холодного пива и полюбоваться на голых женщин сыграли с ним злую шутку. Решить эту простенькую задачку, в которой по большому счету не осталось уже неизвестных, ему не удавалось, и в конце концов Термит поднял руки вверх, словно сдаваясь.

– Это все шутка, правда? – спросил он жалобно. – Ну признайтесь, вы меня разыгрываете и скоро я почувствую опьянение и увижу настоящие сиськи. Правильно?..

Чарли обнял меня за плечи.

– Извини, приятель, но в этом заведении ты сможешь увидеть натуральные сиськи, только если мы с Ризом расстегнем рубашки. Впрочем… – Он постучал по стойке сложенной тросточкой. – Я мог бы станцевать на столе, если тебя это утешит.

– Да, – поддакнул я. – Кто этого не видел, тот, считай, и не жил на свете. Чарли исполняет танец живота. Только представь, сначала он раскрашивает пузо губной помадой, а потом…

Термит выпрямился на стуле. Глаза у него стали огромными – величиной с печенье «Орео».

– Вы хотите сказать, что… вы не любите женщин?! – Последние слова он произнес шепотом.

Вместо ответа Чарли привлек меня к себе и крепко поцеловал в щеку.

– Нет, вот невезуха! Уехать за столько миль и оказаться в гей-баре!.. Да ребята там, дома, мне ни за что не поверят! – Термит соскользнул на пол и встал так, что высокий барный табурет оказался между нами. Глаза его метались и бегали – ему требовалось какое-то сильное защитное средство. – Мне нужно в сортир. Надолго, – заявил он и двинулся к туалету, ежесекундно оглядываясь. – И пожалуйста, сладкие мои, никто за мной не ходите! – добавил Термит почти жалобно.