Пособник - Иэн Бэнкс

Я очень медленно двигаюсь через подсобное помещение и вхожу в кухню (вспыхивает еще один красный огонек). Мои туфли хлюпают и поскрипывают на кафельной плитке. Я останавливаюсь, затем опускаюсь на корточки, снимаю туфли, ставлю их рядом с посудомоечной машиной. Поднявшись, вижу разделочную доску, на которой лежит множество ножей — они видны в лунном свете, отраженном металлической поверхностью раковины. Беру самый большой, затем поворачиваюсь и выхожу из кухни, направляясь по коридору мимо гостиной и кабинета прямо к лестнице. Впереди и сбоку — двухэтажный холл; в лучах оранжевого света, пробившегося с улицы через деревья в палисаднике, я вижу кожаные кресла, стулья, полки, полные видеокассет, компакт-дисков и книг, пару кофейных столиков и большой металлический колпак над камином в центре. Когда подхожу к нижней ступеньке лестницы, высоко в углу загорается красным еще один датчик.

Лестница устлана толстой и мягкой дорожкой, и я беззвучно дохожу до самого верха, а оттуда, включив еще один датчик, направляюсь к хозяйской спальне. Дверь спальни открывается, лишь едва слышно скрипнув.

В изголовье широкой двуспальной кровати слабое зеленоватое свечение. Обходя кровать, я вижу электронные часы. Известковый свет падает на белые простыни и единственное спящее лицо. Я очень медленно подхожу ближе, держа нож перед собой. Смотрю, как она дышит. Одна ее рука выпростана из-под одеяла и, бледная и обнаженная, свешивается с кровати. У нее короткие темные волосы и худое, немного мальчишеское лицо; тонкие темные брови, тонкий нос, губы бледные, чуть надутые, острый треугольный подбородок под стать резким высоким скулам.

Я подкрадываюсь ближе. Она шевелится. Я наклоняюсь вперед — в одной руке нож, другой, тоже в перчатке, я сперва притрагиваюсь к пуховому одеялу, а затем собираю его в кулак, резко сдергиваю и отшвыриваю за спину, а сам падаю вперед, вижу ее бледную наготу и в тот же момент зажимаю ей рот рукой; ее глаза широко открыты, она пытается подняться, но я прижимаю ее к кровати, моя рука все еще зажимает ей рот. Я поднимаю нож, чтобы она могла его увидеть. Она сопротивляется, ее глаза открываются еще шире, но я придавливаю ее к простыням своим весом и крепко прижимаю перчатку ей ко рту, хотя она и не кричит. Я приставляю лезвие ножа к ее горлу, и она замирает.

— Будешь шуметь — ты труп, ясно? — говорю я. Она таращится на меня и, похоже, ничего не слышит. — Понятно? — повторяю я, и на этот раз она быстро кивает. — Я тебя предупредил, — говорю я и медленно убираю руку с ее рта. Она молчит.

Я выпрямляюсь, не отводя ножа от ее горла. Расстегиваю молнию на джинсах. Трусов на мне нет, и елдак тут же вываливается наружу уже в полной готовности. Она смотрит мне в глаза. Я вижу, как она сглатывает слюну. На ее длинной белой шее под подбородком пульсирует жилка. Ее рука подбирается к краю кровати. Я смотрю на руку, и она замирает. Теперь в ее глазах настоящий ужас. Я снова приставляю лезвие ножа к ее горлу и бросаю взгляд на край матраца. Она дрожит. Я шарю рукой между матрацем и деревянной рамой необъятной кровати. Нащупываю деревянную ручку; вытаскиваю десятидюймовый охотничий нож с зазубренным лезвием. Я тихонько свищу, затем бросаю нож на ковер к окну. Она не сводит с меня глаз.

— На живот, — приказываю я ей. — На колени, по-собачьи. Быстро.

Ее дыхание становится прерывистым, рот открывается. Она дрожит всем телом.

— Быстро! — шиплю я.

Она переворачивается на живот, затем встает на колени, перенося вес верхней части тела на руки.

— Лицом в подушку, — приказываю я. — Руки сюда.

Она утыкается лицом в простыни и закидывает руки за спину. Я достаю из кармана наручники и защелкиваю у нее на запястьях. Пауза — чтобы надеть презерватив, потом забираюсь на кровать позади нее, кладу нож на простыни так, чтобы его можно было легко достать, хватаю обеими руками ее за бедра и насаживаю на мой елдак.

Когда я вхожу в нее, она издает вопль. Она наполняется влагой, и я через несколько резких движений готов кончить, а она стонет, бормочет что-то, потом выкрикивает:

— Еще! Шпарь! Шпарь!

И тут все кончается, я оседаю на нее, потом сваливаюсь на бок и чуть ли не оттяпываю себе ухо ледяным кухонным ножом, лежащим на простыне.

Она лежит на боку лицом ко мне, следя за мной, дышит еще неровно, руки по-прежнему за спиной, на ее лице странное выжидающее выражение, и спустя некоторое время она спрашивает:

— И это все?

— Нет, — тяжело дыша, отвечаю я.

Я грубо ставлю ее на колени, снова уткнув лицом в простыни, раздвигаю ягодицы, запускаю свой указательный палец в ее анус и быстро ввожу его наполовину. Она стонет. Я располагаю голову над ее задницей и пускаю слюну в то место, где сустав моего пальца зажат кольцевой мышцей, а затем ввожу его целиком. Она снова стонет, а я начинаю ритмичные движения пальцем туда-сюда, одновременно другой рукой лаская ее клитор. Проходит немного времени, и я уже работаю двумя пальцами, а мой елдак снова готов, я сдергиваю с него первый презерватив и надеваю новый, проделав это, плюю на свой конец в резиновых ножнах и, направляя его пальцами, медленно ввожу в ее прямую кишку.

Она стонет, сотрясаясь в оргазме; мне кажется, что во второй раз мне не кончить, но вот дохожу и я.

Мы без сил падаем на кровать, дыша в унисон. Отстраняюсь от нее. Чувствуется слабый запах говна. Я расстегиваю наручники и ложусь, обнимая ее. Она стягивает лыжную шапочку с моей головы.

— А где твои туфли? — шепчет она спустя некоторое время.

— На кухне, — отвечаю я. — Они все в грязи. Не хотел наследить.

Она тихо смеется в темноте.

— Но я вовсе не потеряла головы, — говорит она, намыливая мне спину и плечи и стараясь перекричать шум льющейся воды. — Мне было достаточно назвать тебя по имени, и все на этом бы кончилось. Мы так с тобой договорились. Я тебе верю.

— Какая разница? — спрашиваю я, стараясь увидеть ее через свое плечо. — Любой, кто это увидел бы, тут же решил бы, что я — насильник, а тебя насилуют.

— Но мы-то знали, что это не так.

— Неужели в этом все дело? Я хочу сказать — в том, что ты думаешь? А если бы это был настоящий насильник?

— А что было бы, если бы ты перепутал дом?

— Я сверил обстановку.

— А ты так и остался самим собой, ты двигался, как ты, разговаривал, как ты, и запах был твой.

— Но…

— Знаешь, мне понравилось, — говорит она, намыливая мне поясницу и ягодицы, — Не скажу, что хочу повторить это еще раз, но пережить такое было очень интересно. А ты? Что ты при этом чувствовал?

— От страха чуть не обосрался… я был уверен, что не смогу довести это до конца, именно уверен, в особенности еще и потому, что у меня не прошло вчерашнее — как меня мордой в грязь, а потом… потом начал возбуждаться, наверное, когда… когда почувствовал, что ты возбудилась.

— Ага. И не раньше.

— Нет!

— Нет.

— Я хочу сказать, что мне долго было просто жутко; я чувствовал себя настоящим насильником.

— Но ты им не был. — Она проводит рукой между моих ягодиц, потом намыливает мои бедра и ниже. — Ты делал то, что я видела в своих фантазиях.

— Вот здорово. Значит, этот старый хер Джеймисон был прав и все женщины действительно тайно мечтают, чтобы их изнасиловали.

Ивонна хлопает меня по икрам:

— Не говори глупостей. Никто не хочет, чтобы их насиловали, просто у некоторых бывают фантазии на эту тему. Не терять голову — это тебе не какая-нибудь мелочь, Камерон… Если знаешь, что это кто-то, кому ты доверяешь, это не ерунда, это все.

— Хмм, — говорю я; меня ее аргументы не убеждают.

— Мужчины типа Джеймисона ненавидят женщин, Камерон. А может, они просто ненавидят женщин, которые не испытывают священного трепета перед мужчинами, женщин, которые отказываются им подчиняться. — Она скользит руками по моим ногам вверх, заводит пальцы мне между ягодицами и дотрагивается до моего ануса, отчего меня всего пронизывает дрожь, затем ее руки снова спускаются по моим ногам. — Может, таким мужчинам самим бы надо пройти через это, — говорит она. — Нападение, изнасилование. Интересно, как бы им это понравилось.

— Ага, — соглашаюсь я, и меня внезапно, несмотря на жару в ванной, пробирает дрожь, потому что мы затрагиваем очень щекотливую тему. — Все эти их парики, подвязки, забавные мантии. Они как бы сами напрашиваются, да? Ты меня понимаешь? — В горло мне попадает пар, и я кашляю.

Я спрашиваю себя — стоит ли рассказывать ей о полиции и о «нападении» (что бы там это ни означало) на отставного судью Джеймисона. После пьянки с Элом я уже не испытываю прежней потребности излить перед кем-нибудь душу и теперь не могу решить — нужно ли впутывать в это дело Ивонну.

Она моет мне ноги.

— А может, — говорит она, — Грир, Дворкин, Пиклс, Джеймисон и иже с ними правы: все мужчины действительно насильники,[47] а все женщины мечтают, чтобы их изнасиловали.