Двенадцать. Увядшие цветы выбрасывают (сборник) - Ирэн Роздобудько
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Потом повел ее в музей. Час два она неподвижно стояла перед полотном Нестерова, а потом еще столько же перед иконой Божьей Матери XII века. А потом в знак благодарности поцеловала меня в щеку. До этого мы ни разу не прикасались друг к другу. Так велел отец. Он знал толк в делах, которые могли бы помешать достижению нашей общей цели. Я ему доверял. Поэтому пытался замечать только «нужные» детали, чтобы «не размякнуть»: как она ест (не умеет пользоваться вилкой и ножом одновременно!), как говорит (произношение простолюдинки!), как ходит (походка постоянно уставшего человека!), как смотрит (животный преданный взгляд!)…
– Правда, противно? – подмигивал мне отец.
– Конечно, папа! – соглашался я.
– Вот и молодец! – говорила мама. – Потерпи еще немножко, уже скоро…
Когда Ася бывала у нас, ее окружали заботой и любовью. Поили чаем, угощали пирогами.
– Ты такая худенькая, – вздыхала мать, – ну ничего, – вот поженитесь, поедем на море, откормим тебя…
– Да, – подхватывал отец, – и, пожалуйста, брось ты свою работу! Жена моего сына должна жить достойно!
– А осенью поживете у нас на даче! – вступал в разговор дядя Петя (хотя дачи у него пока еще не было).
– А потом к нам, на Мальдивы! – приглашали дядя Володя и тетя Света (видимо, решили эмигрировать и уже выбрали то, что хотели).
И все весело смеялись своим шуткам. Ася смеялась вместе со всеми. И ее смех звенел, как тот велосипедный звонок из моего детства…
За две недели до свадьбы я начал плохо спать…
А потом написал письмо…
…День был солнечный, весенний. Я надел новый серый костюм-тройку в тонкую белую полоску. Как сказала мама, такой на все случаи жизни! Когда я стоял у зеркала и старательно причесывал волосы, засовывал в петлицу маленькую белую розочку, мама торжественно вошла в мою комнату и плотно прикрыла за собой дверь. Вынула из кармана две коробочки – одну плоскую, другую – круглую.
– Тут кольца, – сказала, протягивая мне круглую. – Для нее – с фианитом, но ты скажи, что это бриллиант. Она же не разбирается в драгоценностях! А потом будет уже все равно. А тут, – мама протянула плоскую коробочку, – то, что тебе понадобится утром: шприц и доза. И не забудь надеть перчатки! Потом шприц вложишь ей в ладонь. Все, как договаривались. Ты знаешь. И помни: мы гордимся тобой, сынок!
Мы отправились домой к невесте. Пока она собиралась, я ждал во дворе у машины, а ее братья-сестры снова повисли на мне и тыкались в лицо своими мокрыми носиками, как веселые щенки. Такие забавные!
Она выплыла из темного подъезда, как белая ладья. И ноги у нее были очень красивые. И открытое платье подчеркивало неожиданно длинную шею. А что произошло с глазами? Наверное, постоянные слезы их промыли, как промывают зимние окна, и засияли, как окна весенние… Я улыбнулся ей.
Мы торжественно расписались. Наши матери, как и все матери на белом свете в таких случаях, плакали. Дядья с тетками излучали радость и, поздравляя меня, шептали на ухо: «Мы в тебя верим! Ты наша надежда!»
«Помни о перчатках!» – наставлял отец.
Для брачной ночи нам заказали номер в лучшем отеле города. У порога Дома Счастья нас ждал белый лимузин, чтобы с шиком промчать нас по улицам города. Города, который она увидит в последний раз…
Перед тем, как сесть в автомобиль, Ася бросила букет флердоранжа через плечо, и его поймала моя кузина. И покраснела от удовольствия. Ведь скоро, очень скоро – уже утром! – она станет богатой невестой!
Лимузин тронулся с места, мы весело замахали руками гостям и родственникам…
…За углом я велел водителю остановиться. Мы быстро вышли и пересели в вишневый «фиат», стоявший на обочине.
– Ну как все прошло? – спросил нас мужчина, сидевший за рулем.
– Замечательно! – ответил я и посмотрел на свою жену. Она улыбалась. Теперь она всегда будет улыбаться! Потому что… Потому что я любил ее. С того самого первого дня, когда она так смешно запиналась за столом. Просто тогда я еще об этом не догадывался…
– Все хорошо, – повторил я и добавил: – Ну-ка, поддай газку, дедушка!..»
Он замолчал. Я не знала, верить всему этому или нет. Наверное, они просто подшучивают надо мной. Сговорились и подшучивают в свое удовольствие!
– Почему же вы тут? – спросила я. – И почему ваш дед так поступил со своей семьей?
– Можно начать с последнего вопроса? – вежливо спросил мужчина. Я кивнула и снова включила запись.
«В том письме, которое я написал перед свадьбой, я тоже проклял его. Он казался мне монстром или безумцем, которому захотелось стать богом для отдельно взятой семьи. И получил ответ. Почти сразу. Я помню его дословно…
Дед писал, что женился он очень рано, ему едва исполнилось восемнадцать. Или точнее – его женили, как это было принято в аристократических семьях. Правда, уже тогда родовые корни тщательно скрывались. Он не хотел жениться, но отец невесты занимал высокий пост – и это могло уберечь членов его семьи от гибели. Ему пришлось покориться. Жена была старше него, и у нее было двое маленьких сыновей от первого брака. Вскоре, перед войной, появился третий – общий. «Что я могу сказать о той жизни, – писал дед, – наверное, это звучит ужасно, но я был рад, что иду на фронт…»
Вернулся он совсем другим человеком. Родной дом, на удивление, выглядел довольно благополучным (видимо, благодаря положению тестя) – жена в шелковом кимоно с драконами, в папильотках, с трофейной сигаретой в зубах, упитанные мальчики, которые отвыкли от отца и поэтому всегда насторожены. Клетка захлопнулась навсегда. Он не знал, что делать, как жить дальше. Он видел смерть, знал мир, был свидетелем настоящих человеческих страстей. И начал задыхаться. Пока не появилась ОНА. Та, что стала ему настоящей женой, радостью и смыслом его жизни. Они встречались тайком. Иначе и быть не могло! И они не ждали лучших времен – для них они уж наступили.
Для семьи он старался делать все, что мог. Но, наверное, что-то чувствуя, жена делала все возможное, чтобы отдалить от него детей. Он не знал, как развязать этот узел. Пока он не развязался сам…
…Только намного позже, когда прошло немало времени, он вспомнил три склоненные головки над клочком школьной бумаги. Но это было позже, когда он снова смог думать, ощущать, анализировать. А тогда он был полностью раздавлен. ЕЕ арестовали! Дома он не мог выказать своих настоящих эмоций. Сначала – до и после работы – он бегал от одного чиновника к другому, стоял под воротами тюрьмы, носил передачи. А когда решился рассказать обо всем тестю, тот спокойно сказал: «Она – враг народа. Это доказано. Если ты не перестанешь дергаться, я не смогу помочь даже тебе!»
А потом, очень скоро, она умерла. Умерла при родах в тюремном лазарете.
Ему удалось выехать после 53‑го. Это решение пришло после очередной ссоры с женой. Точнее, это была даже не ссора. Просто с улыбочкой она сказала, что вырастила порядочных сыновей, и если бы не они, он бы до сих пор отрывал последний кусок от семьи ради какой-то предательницы! «Мальчики спасли тебя!» – сказала она. И он вспомнил три склоненные головки над клочком школьной бумаги…
Он вычеркнул их из своей жизни.
А потом придумал это завещание.
Придумал, глядя на мою фотографию, присланную отцом, которой тот пытался его растрогать. «Признаюсь, – писал дед, – сомнения терзали меня. Я прикладывал фотографию к зеркалу и рассматривал нас обоих. В кудрявом мальчике я видел себя – таким, как я был в детстве… Неужели и этот будет способен на убийство, думал я…»
Получив мое письмо, он обрадовался. Мой отказ от наследства, каким бы он ни был, мои проклятия звучали для него как небесная музыка».
– Остальное я вам уже рассказал… – закончил мужчина.
– Вы не ответили, как оказались тут… – напомнила я.
Неожиданно он рассмеялся.
– Вы мне поверили! Вы мне поверили!
Я молча ждала, пока он не перестал повторять одно и то же. Потом продолжил рассказ:
«Все просто, несколько лет мы беззаботно прожили там, куда нас забрал дед. У нас родился мальчик – дедов наследник. Дед еще успел подержать его на руках. А потом меня вызвали сюда, на похороны отца. Пока я был тут – жена и сын погибли в автокатастрофе. Я чувствовал, что так и случится, – нам нельзя было расставаться ни на минуту… Теперь мне все равно, где и как быть…»
