Современный чехословацкий детектив - Войтек Стеклач

— А-а, — сказал Славик, — но это не последний номер. Это было неделю назад.

— Гертнер, — скривилась презрительно Богунка, — суслик — вот он кто.

— Конечно, — снисходительно согласился Славик, — но…

— Какие еще «но»! — Бодя явно рассердилась. — Если я говорю, что он суслик, значит, суслик, и Геда это подтвердит. Правда, Геда?

— Ну да, — улыбнулась моя бывшая жена.

— Но это еще не значит, что тебе надо так много пить, — отечески сказал Славик, пытаясь отобрать у Богунки очередную рюмку. Но он потерпел неудачу.

— Отстань! Суслик бы этого не посмел!

— Но я-то не суслик. — Славик элегантно сдвинул густые брови. — И сколько можно тебе повторять, что…

Я слышал только начало семейной сцены, потому что от продолжения меня отвлек Гедин шепот:

— Подождем, пока они выкатятся. Я должна тебе кое-что рассказать об алиби Бонди. А днем я брала интервью у Пилата. Узнала кое-что интересное…

28

Голова у меня раскалывалась, и я просто мечтал о воде. Об обычной, лучше всего ледяной и кристально чистой воде из колодца. Правда, в многоэтажном доме колодца не было, был только водопровод. Я с трудом поднялся с дивана. Свою вчерашнюю дорогу домой я помнил не слишком отчетливо.

Прежде всего я жадно напился, а потом уже с ужасом взглянул на будильник, который вчера вечером, а точнее, сегодня утром забыл в ванной. Здорово же я поспал. Сейчас четверг, половина одиннадцатого… Но то, зачем Геда позвала меня и что она не хотела говорить по телефону, я прекрасно помнил. В первый раз она позвонила мне вчера после того, как рассталась с Милонем. Но не застала меня дома. Милонь пригласил ее пообедать в «Палас-отеле» и был, как обычно, весьма общителен. Первая новость, которую я услышал от Геды, меня, к явному ее неудовольствию, не шокировала. Известие касалось алиби Пилата и Колды на субботний вечер. Я честно объявил Геде, что знаю обо всем от Богоуша, рассказ которого подтвердил капитан.

— Ну ладно, — кивнула Геда, — а о том, что Зузане кто-то угрожал, ты тоже слышал?

— Нет, — сказал я.

Что-то было все-таки в этой болтовне Пилата в понедельник в «Ротонде», но он был пьяный и не хотел говорить ничего определенного, так что я имел все основания считать — как оказалось, абсолютно ошибочно, — что Милонь ничего не знает.

Утолив жажду, я залез под душ. Под холодный душ: хотя я никогда не считал себя моржом, это сейчас был единственный выход.

Пилат, так же как и Зузанка, ездил в Либерец. И он рассказал Геде о том самом воскресенье, о котором я слышал от Добеша и Богоуша Колды. Да только то, что рассказывал Милонь, было наверняка не известно ни Колде, ни Добешу.

Я вытерся, причесался, почистил зубы — и при всех этих манипуляциях, к сожалению, видел себя в зеркале. Красные глаза, помятая физиономия и щетина, покрывшая подбородок. Надо обязательно побриться… И я, конечно, порежусь, потому что бритва новая, а кожа У меня после пьянки всегда приобретает особую чувствительность.

Зузана якобы призналась Милоню, что она все время боится. Что ей кто-то угрожает. Романтик Милонь доверительно поведал Геде, что эти угрозы имели, скорее всего, эротический характер, и тактично намекнул, что подозревает мою скромную персону.

— Что ты на это скажешь?

— Геда, — в порыве откровенности я взял свою бывшую жену за руки, — верь мне, это не я. Ты же меня знаешь!

— Я тоже думаю, — тихо сказала Геда, — что это не ты.

— Но постой, — осенило меня, — если Зузана открылась Пилату именно в Либерце… и если она была, как утверждает Пилат, взволнована, то не был ли это кто-то из тех, кто ездил с ней в Либерец?

— Гм, — сказала Геда, — итак, продолжаю. Я знаю об алиби Бонди, об этой самой «Акции „Дог"». — Она усмехнулась. — Далее. Заграничный контракт в «Прагоконцерте». Зузана его вначале подписала — на полгода, — но в тот понедельник, когда вернулась из Либерца, отправилась в «Прагоконцерт» и расторгла договор. Это еще можно было сделать, потому что его не успели отослать.

— Это тот самый понедельник, который она якобы, по словам Колды, весь проспала. Значит, опять Бонди и Добеш.

— Добеша можешь исключить, — тихо сказала Геда. — А тебе не приходило в голову, что Гуго во время своего гурманского турне по Малой Стране мог выкроить несколько минут, чтобы заскочить к Зузане?…

Я побрился, как ни странно, не порезавшись, оделся и стал размышлять, приготовить ли мне завтрак, а точнее, обед из того, что отыщется в холодильнике, или же отправиться в кафе напротив.

После ухода супругов Славиковых — если только можно так корректно назвать завершение их визита — мы с Гедой продолжили тот алкогольный марафон, бешеный темп которому задала непослушная Богунка. Но она же Первая и поплатилась. Ссора с мужем кончилась было относительным примирением, но через минуту, когда этот бесенок предложил мне перейти на ты и обменяться телефонами, вспыхнула с новой силой.

У меня бурчало в животе, и я выбрал кафе. К консервам душа как-то не лежала.

Геда предложила, естественно, чтобы я оставался. Это было уже после того, как она выпроводила супругов Славиковых, которые тумаками гнали друг друга вниз по лестнице. Но я отказался. Ни разу не ночевал у своей бывшей жены. И сейчас не стал.

Мы говорили уже не только об убийстве. Мы говорили обо всем. О том, например, почему Геда не хочет работать в «Подружке». И о ее литературных амбициях. Она писала вполне приличные рассказы, и некоторые из них были опубликованы. Собиралась писать роман о проблемах молодежи. Материала благодаря «подружкам» было предостаточно. Так она, во всяком случае, уверяла.

У каждого должна быть цель в жизни… Вера в себя… Деньги, в конце концов… У меня все как-то перемешалось в голове. Я был злой. И грустный. И пьяный.

Улицу заливало полуденное солнце, было холодно, и я сначала съел обжигающий суп, а потом взял гуляш и пиво. Между прочим, это выгодно — питаться в кафе, а не дома. Хотя бы ради алиби, подумал я с усмешкой.

Из кафе я вернулся в начале первого, закурил свою первую на сегодня сигарету и сварил кофе. На столе все еще стояла не вымытая со вчерашнего дня чашка — так я торопился к Геде. Я включил магнитофон, на столе передо мной лежал чистый лист бумаги, и я слушал музыку, на которую должен был написать тексты. Меня ни с того ни с сего обуяло желание взяться за работу. Дело пошло. Меньше чем через час первый текст уже был готов, причем самый важный для меня текст, тот, который по рекомендации Вашека Крапивы заказала мне одна начинающая группа. И тут же я занялся вторым текстом. Группа хотела тексты под чужую музыку. Это были баллады Леонарда Коэна и Булата Окуджавы.

«Хорошие произведения искусства всегда страшно похожи друг на друга, но при этом каждое выглядит по-особому». Кто и когда это сказал? Я не мог вспомнить. Был четверг, два часа дня.

Я подумал о Яне, об этой веснушчатой девице, которая будет ждать меня в полшестого перед кинотеатром «Бланик». Пойти туда? Но есть еще Бонди… Прошлое. Зузана. Я взглянул на часы. В который уже раз сегодня с момента моего неприятного пробуждения… В это время Бонди наверняка в «Ротонде».

29

— Продолжай, Честмир, — Бонди неторопливо попыхивал сигарой. — Тебя интересно слушать.

— Бонди, — слова давались мне с трудом, — Бонди, будем откровенны.

— Придет время — будем, — иронически произнес Гуго, — а ты пока давай дальше.

— Тебе этого мало?

— Мало, — сказал Бонди, — расскажи мне, пожалуйста, все, что пришло тебе в голову. С самого начала. И на этот раз, — Бонди, подтрунивая, поднял руку с сигарой, — все по порядку!

И я рассказал Бонди историю о компании ребят из маленького, полудеревенского городка, который назывался Врбов, и о девушке. Девушка эта, может быть, не во всех своих поступках бывала права, но она жила — и умерла. Умерла бессмысленно. По-другому не умирают в этом возрасте, когда человек многое еще может сделать.

— Труднее всего оказалось отыскать мотив, — сказал я, с высоты своих двух метров пристально глядя в глаза толстому менеджеру. — Но потом я его нашел.

И я отвел глаза, мне не хотелось больше рассказывать — ведь я не видел своими глазами продолжения, только догадывался, как все произошло, и мне было плохо от этих догадок.

Но Бонди ждал, и я заговорил снова:

— Бывает, что несколько ручьев образуют реку. Прямо на глазах у человека они, извиваясь, сливаются в единый поток, а его-то человек и не замечает.

— Поэт, прирожденный поэт! — не удержался Бонди от комментария, заерзав в кресле.

— Какой там поэт, — сказал я, — у всех остальных были только мотивчики, зато у тебя — мотив. Заграничный контракт. Зузанка, — я вел с ним честную игру, — а мне известно об этом от Геды, должна была подписать на полгода контракт — без ансамбля.