Островитяния. Том первый - Остин Райт

Дорога, ведущая вниз, к реке, казалась почти отвесной и была высечена в скале. Скалы напротив отливали охрой в лучах солнца, и протянувшиеся по верху стены были того же цвета, а за ними виднелись кровли, крытые красной черепицей и серым шифером.

Помедлив мгновение, мы стали спускаться в ущелье. Там было солнечно и ветрено. Проехав по каменному мосту, под опорами которого слышался плеск воды, мы поднялись по дороге вверх и, миновав две каменные башни, въехали в город, очень похожий на столицу, с путаницей узких, мощенных плитняком улиц и тесно стоящими домами, фасады которых были украшены резьбой. Прохожих было мало, и улицы покойно лежали, залитые полуденным летним солнцем.

Мы, не задерживаясь, проследовали через город и въехали в узкие ворота между двух мощных башен, замыкавших толстую стену. Сразу за воротами шел небольшой спуск, а за ним плавно поднимался травянистый скат холма, на вершине которого, тоже обнесенной стенами, виднелись в беспорядочном нагромождении каменные зубчатые башни и старинные, незатейливой архитектуры постройки из серого камня. Это был Университет.

Непосредственно за въездом во двор помещались конюшни; сам двор, поросший изумрудно-зеленой на солнце травой, окружали крытые тенистые галереи. Слуга взял наших лошадей. Дождавшись, пока их расседлают, накормят и напоят, мы последовали за слугой сквозь запутанную сеть галерей, под множеством арок, через маленькие, залитые солнцем дворики, в приземистое здание на противоположной стороне и вошли в просто обставленную комнату с низким окном. Теплый ветер задувал в комнату, змеился в траве луга, подступавшего к самому подножию стены, — пустынного под пустынным синим небом. Тишина звенела в ушах.

— Мы опоздали к ленчу в большом зале, — сказал Дорн, — но нам принесут перекусить сюда. Правда, приятно учиться в таком месте?

По пути к портному мы снова прошли через университетские сооружения, и Дорн рассказал кое-что о месте, где мы оказались. Ривс был заложен в 815 году от Рождества Христова и стал первым крупным городом в Островитянии. И только когда этот стратегически важный пункт укрепился окончательно, вождь островитян, первый из династии Альвинов, провозгласил себя королем и короновался. Университет основал в 1035 году Альвин Великий, который сам шел за плугом, проводя борозду, отмечавшую границы университетских владений — примерно тридцать акров.

Студенты, число которых колеблется от двух до четырех сотен, почти все — из знатных родов, хотя колледж открыт для любого, кто обладает достаточным образовательным уровнем. Поступают в Университет в девятнадцать-двадцать лет, а курс обучения длится два или три года, если студент не будущий медик, юрист или военный — тогда он учится дольше, потому что Университет — это не только островитянский Йель или Гарвард, а еще и Вест-Пойнт, Медицинская академия имени Джонса Гопкинса и Аннаполис в придачу. Когда мы приехали, шли экзамены, но размеры здания были так велики, а планировка так сложна, что студентов почти не было видно — они терялись в длинных галереях и переходах, застывших и тихих, как сновидения, расчерченных геометрическими узорами солнечных пятен, падавших на темные полы.

В лавке у портного Дорн распоряжался всем сам, выбирая материю и определяя покрой, и через час тщательного отбора заказал мне костюм из тонкого темно-синего сукна для парадных случаев и пару из пестрой, похожей на твид материи для каждого дня, причем и то и другое состояло из куртки и бриджей. Помимо этого были заказаны: бриджи для верховой езды и кожаный плащ; дождевик наподобие того, что носил сам Дорн; несколько рубашек, шерстяные чулки, пара сандалий и пара гуттаперчевых сапог. Заказ оказался внушительный, так что портной даже несколько растерялся. Договорились, что весь комплект отправят на корабле в Исла-Файн, где мы должны были скоро оказаться.

Когда мы вернулись в Университет, солнце уже садилось, и в тихих, безмятежных лучах заката здание было полно безмолвной, одухотворенной прелести, казалось почти живым.

Немного погодя, умывшись и приведя себя в порядок, мы с Дорном отправились к Гилморам. Их дом выглядел вполне по-английски со своими коврами в восточном вкусе, большими и такими привычными фотографиями: Форум, соборы, портреты оксфордских коллег; с английской мебелью. Я уже настолько успел привыкнуть к островитянским домам, что вначале жилище Гилморов показалось мне излишне загроможденным, но вскоре его атмосфера всколыхнула во мне почти безотчетные воспоминания о многих подобных же домах на родине. И хотя Гилмор считался гражданином Островитянии, по сути, он оставался англичанином, особенно в своем обеденном фраке и с трубкой в зубах.

Общество за столом, помимо нас и хозяина, состояло из его жены, дочери — девушки лет семнадцати, — сына, примерно на год моложе, и университетского студента по имени Хис. Двери столовой были широко открыты, и легкий ветерок долетал из небольшого сада с высаженными в нем английскими цветами, чьих ярких красок не могли приглушить даже мягкие вечерние сумерки. Сын Гилморов носил островитянский костюм, и, хотя лицом походил на англичанина, в манерах его было больше островитянского, чем у родителей. А вот дочка была типичной английской мисс в строгой английской блузке, серьезная и чрезвычайно чопорная. Я сидел рядом с ней и невольно ощущал внутреннее тепло от близости этого юного, свежего существа с румянцем во всю щеку.

Хис был молодым человеком лет восемнадцати, с рыжеватыми волосами, соломенно-желтыми бровями, веснушчатый и очень важный, пытавшийся держаться шутливого тона в тех редких случаях, когда решался заговорить. Его тетка, ныне покойная, была женой двоюродного дедушки Дорна, и, совершенно очевидно, оба семейства многое связывало. Хис был знаком с нашими планами и сказал, что, когда мы будем гостить у его дяди — чего, честно говоря, я не подозревал, — я ни в коем случае не должен потакать его младшим братьям и сестрам. «Их семеро, — сказал Хис, — и у каждого свои причуды».

Поужинав и закурив свою первую сигару после многодневного перерыва (островитяне не курят табак), я вместе с другими поднялся наверх в просторную комнату, окна которой выходили прямо на пруд. Сидя в сгущающихся сумерках, старшие Гилморы, Хис, Дорн и я дружески болтали о несходстве национальных характеров, о географии и о прочих, самых разных предметах. Сквозь круглые окна в комнату дышала ночь, и, разморенный заботами дня, вином и обедом, я все глубже погружался в дрему и был рад наконец вернуться по тускло освещенным галереям в нашу комнату.

Наутро Дорн разбудил меня, и, накинув легкую одежду, мы спустились к реке по узкой тропинке, проходившей сквозь засаженные деревьями университетские участки. Человек с полсотни студентов купались обнаженными; многих из них Дорн знал и представил нас друг другу. В восемь часов мы, вместе со всеми студентами, сели за завтрак в большом университетском зале, просторном, старом, сумрачном, с высоким резным потолком и темными стенами. Снопы солнечного света падали из высоко расположенных круглых окон, и пылинки плясали в них. Вилки и ножи весело стучали о фаянсовую посуду, пахло беконом и горячим хлебом. Не было еще и девяти, когда мы, уже снова верхом, подъехали к городским воротам.