Фюрер, каким его не знал никто. Воспоминания лучшего друга Гитлера. 1904–1940 - Август Кубичек

Мы были убеждены в том, что присутствуем при рождении новой формы немецкого искусства. Этот вид музыкальной драмы был чем-то совершенно новым, о чем до этого никто и не думал; он впервые соединял в себе поэзию и музыку и помещал их в мифический мир, который стал и нашим миром.

У Адольфа было большое желание посетить Байройт, центр национального паломничества Германии, увидеть Ванфрид, дом, в котором жил гений, поразмышлять у его могилы и увидеть исполнение его произведений в построенном им театре. Если многое мечты и желания в его жизни остались невыполненными, то, по крайней мере, одно из них было полностью удовлетворено.

Эти приятные воспоминания для такого шестидесятичетырехлетнего человека, как я, которые делают сердце снова молодым и счастливым, то самое сердце, которое так неистово билось ради маэстро из Байройта! Я действительно не хотел бы пропустить эти юношеские впечатления, когда видел первый этап исступленного восторга Гитлера перед Вагнером. Несмотря на то что я был простым посредником в его отношениях со Стефанией, который докладывал ему собранную информацию, я был более близок ему в его увлечении Вагнером, так как у меня было более фундаментальное музыкальное образование, чем у него. Тайна его любви к Стефании, безусловно, больше приблизила меня к нему, так как ничто не скрепляет дружбу лучше, чем общая тайна. И к тому же у нас была общая высокая любовь к Рихарду Вагнеру.

Глава 9

Гитлер – юный фольксдойч

Когда я вспоминаю политические мысли и представления молодого Гитлера, я слышу его голос, который говорит мне: «Ты не понимаешь» или «С тобой нельзя обсуждать такие вещи». Часто он осуждал меня и в более сильных выражениях, как, например, в случае, когда во время одного из его монологов я кивнул невпопад, он взорвался от негодования: «С политической точки зрения ты, Густл, ничтожество».

Дело в том, что для меня только одно имело значение в жизни – музыка. Адольф соглашался с тем, что искусство должно иметь приоритет во всех сферах жизни, но за годы, которые мы провели вместе, политика постепенно вышла на первое место, не мешая его успехам в области искусства. Можно об этом сказать так: годы, проведенные в Линце, прошли под звездой искусства; годы, прожитые в Вене, под звездой политики. Я чувствовал, что я единственный человек, полезный ему в сфере искусства. Чем больше упор делался на политику, тем меньше наша дружба могла дать ему. Он ни разу не позволил, чтобы у меня сложилось такое впечатление от его слов, так как он принимал нашу дружбу очень серьезно; может быть, он просто не сознавал этого факта.

Политика стала испытанием для наших отношений. По вопросам политики у меня практически не было своего мнения, а те, которые были, я не отстаивал с достаточным пылом и не навязывал другим, так что я для Адольфа был слабым партнером. Он любил обращать людей в свою веру убеждением, а я с готовностью и без всякой критики принимал все, что он пропагандировал. Я обращал внимание на различные вещи и время от времени мог обсуждать их с ним довольно мастерски, но мои познания не распространялись настолько, чтобы я мог стать его оппонентом; он посчитал бы это полезным для словесного поединка. По сути, я был подобен глухому на концерте симфонической музыки: я видел, что играют что-то, но не имел ни малейшего представления о том, что именно. Природа не снабдила меня таким телесным органом, который мог обсуждать политику. Это могло довести Адольфа до отчаяния. Он считал, что не может на свете существовать человек с таким отсутствием интереса и знания политики, как у меня. Однако он не оставлял меня в покое. Я помню, как часто по какой-то причине ему бывало нужно, чтобы я был с ним в парламенте, даже если мне это было совсем неинтересно и я предпочел бы, скорее, остаться у фортепиано. Но Адольф не соглашался с этим и заставлял меня идти, хотя он знал, что парламентские дела были скучны мне до слез. Но я, разумеется, не осмеливался сказать об этом.

Люди склонны предполагать, что политики выходят из крайне политизированного домашнего окружения. Это не было справедливо в отношении Адольфа Гитлера – наоборот. Это еще одно из многочисленных противоречий, существовавших в нем. Его отец любил говорить о политике и не делал секрета из своей склонности к свободомыслию, хотя не поддерживал разговоров против монархии. Будучи таможенным служащим Австро-Венгрии, он был очень принципиален в этом вопросе. Когда каждый раз 18 августа, в день рождения кайзера из рода Габсбургов, он надевал свою парадную форму, он от пробора в волосах и до подошв своих ботинок являл собой идеальный портрет государственного служащего.

Я полагаю, маленькому Адольфу приходилось мало слышать разговоров о политике, так как, по мнению Алоиса Гитлера, таким разговорам место в баре, а не дома. Если в гостинице страсти накалялись, дома об этом ничего не знали. Не могу вспомнить, чтобы Адольф когда-либо упоминал своего отца в связи со своими политическими взглядами.

Еще меньше свидетельств этому можно было обнаружить в квартире на Гумбольдтштрассе. Клара Гитлер была простая, набожная женщина, не интересовавшаяся политикой. Когда был жив ее муж, она, вероятно, слышала, как он спорит о политике с другими мужчинами, но она никогда не участвовала в этом сама и не повторяла смысл услышанного своим детям. Вероятно, несдержанному мужу и отцу казалось правильным, что его спокойной жене не должно быть известно то, что он выкрикивал в гостинице, чтобы не взбаламучивать спокойные воды семейной жизни. В семье Гитлер не были рады ни одному человеку, который приходил в гости с политикой. Не помню ни одного случая, чтобы в семье Гитлер говорили на политическую тему. Даже если какое-нибудь важное политическое событие вызывало по всему городу волнение, в этом тихом доме оно оставалось незамеченным, так как даже Адольф уважал заведенное правило.

Я был свидетелем единственной перемены в семейных обстоятельствах, когда фрау Клара в 1906 году переехала с Гумбольдтштрассе в Урфар. Это никак не было связано с прежней привычкой отца бесконечно менять место жительства, это было, скорее, практическим расчетом. Урфар, который теперь является частью Линца, был тогда отдельным небольшим городком сельского типа, излюбленным местом уединения для тех, кто живет на хорошую пенсию. Так как в Урфаре не взимались налоги на многие вещи, такие как мясо, там жить было дешевле, чем в самом Линце. Фрау Клара надеялась, что ее скромная пенсия, составлявшая ежемесячно 120 крон, которую она делила как 90:15:15 между собой и своими двоими детьми, растянется на более долгий срок. В любом случае она чувствовала себя больше дома, живя вблизи зеленых полей и пастбищ. Дом на Блютенгассе, 9 не изменился на тот момент, когда я пишу эти строки, так что часто, когда я иду вниз по этой маленькой улочке в стороне от большой дороги, за которой начинается сельская местность, я почти жду, что на изящном маленьком балконе появится фрау Клара. Для Адольфа жить «на другой стороне реки» в одном городе со Стефанией имело особенное значение. Наша вечерняя прогулка до дома по окраинам Урфара теперь занимала больше времени, хотя она, по крайней мере, давала Адольфу и мне дополнительную возможность для обсуждения многих неотложных дел. Наш маршрут пролегал по мосту через Дунай, а если что-то особенно занимало нас, мы ходили взад и вперед через Дунай до тех пор, пока разговор не подходил к концу или, если говорить более точно, пока Адольф не истощал возможности своего монолога, который я слушал.