За городом - Артур Дойл

Только тогда поняли старушки, что в то время, когда они смотрели на этот дом, в нем разыгрывалась трагедия. «Помогите!» — закричали они и затем опять: «помогите!» — своими пронзительными, тонкими голосами, сначала робко, а потом все громче и громче, так что, наконец, их крики были слышны во всем Эрмитаже. В домах напротив зажглись огни во всех окнах, загремели цепи, отодвинулись засовы, отворились двери, из которых выбежали на выручку друзья: Гарольд с палкой, адмирал с саблей; его седая голова и босые ноги высовывались сверху и снизу из его длинного коричневого пальто; наконец, явился и доктор Уокер с кочергой, и все они побежали на помощь к Уэстмакотам, у которых дверь была уже отворена, и шумною толпою вошли в комнату с окнами по фасаду.

Чарльз Уэстмакот, бледный как полотно, сидел на полу, положив к себе на колени голову своей тетки. Она лежала, растянувшись во весь рост, одетая в свое обычное платье, и все еще держала в руке погасшую восковую свечку. Не было видно никакой раны — она лежала в обмороке, бледная и со спокойным лицом.

— Слава Богу, что вы пришли, доктор, — сказал Чарльз, подняв глаза кверху. — Скажите мне, что такое с ней, и что я должен делать.

Доктор Уокер стал около нее на колени и, подложив ей под голову левую руку, начал правою щупать у нее пульс.

— Ей был нанесен сильный удар, — сказал он. — И надо думать, что он был нанесен каким-то тупым орудием. Вот в этом месте, за ухом. Но она — замечательно крепкая женщина. Пульс у нее ровный и медленный.

Сотрясения мозга нет. Я думаю, что она только была оглушена, и что тут нет никакой опасности.

— Слава Богу, что так.

— Ее нужно положить в постель. Мы внесем ее наверх по лестнице, а потом я пошлю к ней моих дочерей. Но кто это сделал?

— Какой-нибудь грабитель, — сказал Чарльз. — Вы видите, что окно отворено. Она, должно быть, услыхала, что он лезет и сошла вниз, потому что она никогда ничего не боялась. Отчего она не позвала меня?

— Но ведь она была одета?

— Иногда она сидит очень долго по ночам.

— Я и сидела очень долго, — сказал какой-то голос. Она открыла глаза и смотрела на них, щурясь от света лампы. — Какой-то негодяй влез в окно и ударил меня дубинкой. Вы можете так сказать полиции, когда она придет сюда, а также и то, что это небольшого роста толстый человек. Ну, теперь, Чарльз, дай мне твою руку, я пойду наверх.

Но ее дух был бодрее, чем тело, потому что когда она, шатаясь, поднялась на ноги, то у нее закружилась голова, и она упала бы, если бы ее не схватил в охапку племянник. Они все понесли ее наверх и положили на постель, где при ней оставался доктор. Чарльз пошел в полицейский участок, а Денверы охраняли напуганную прислугу.

Глава XVII

Наконец в гавани

Уже рассвело, когда жители Эрмитажа разошлись по домам: полиция сделала дознание, и все опять вошло в свою обычную колею. Когда они ушли, то миссис Уэстмакот, которой для укрепления нервов была дана небольшая доза хлорала, спокойно спала; ее голова была обвязана платком, намоченным в арнике. Поэтому адмирал немало удивился, когда около десяти часов утра он получил от нее записку, в которой она просила его сделать ей одолжение — прийти к ней. Он поспешно отправился, так как боялся, что может быть ей сделалось хуже; но успокоился, когда увидал, что она сидит на постели и за ней ухаживают Клара и Ида Уокер. Она сняла с головы платок и надела небольшой чепец с розовыми лентами и капот каштанового цвета с красивой отделкой у ворота и рукавов.

— Дорогой мой друг, — сказала она, когда он вошел к ней, — я хочу сделать вам несколько последних замечаний. Нет, нет, — продолжала она со смехом, видя испуг на его лице, — я и не думаю умирать и проживу по крайней мере еще лет тридцать. Женщине стыдно умирать раньше семидесяти лет. Сделайте милость, Клара, попросите вашего отца прийти сюда, а вы, Ида, передайте мне мои папиросы и откупорьте мне бутылку портера.

— Ну, вот, — продолжала она, когда к ним присоединился и доктор, — я, право, совсем не знаю, как мне сказать вам это, адмирал. С вами нужно говорить совершенно откровенно.

— Честное слово, сударыня, я не знаю, о чем вы говорите.

— Как могла вам прийти в голову мысль отправиться в ваши годы в плавание и оставить дома эту милую и терпеливую вашу жену, которая во всю свою жизнь совсем не видала вас. У вас будет деятельная жизнь, перемена места и развлечение, но вы не подумаете о том, что она умрет с тоски в мрачной лондонской квартире. Вы, мужчины, все одинаковы.

— Хорошо, сударыня, если уже вы так много знаете, то, вероятно, знаете и то, что я продал свою пенсию. Как же мне жить, если я не буду работать?

Миссис Уэстмакот вынула из-под одеяла большой пакет за номером и перекинула его старому моряку.

— Это извинение никуда не годится. Вот ваши пенсионные бумаги. Посмотрите, все ли они тут.

Он сломал печать, и из пакета выпали те самые бумаги, которые он два дня тому назад передал Мак-Адаму.

— Что же мне теперь делать с ними? — воскликнул он в замешательстве.

— Вы положите их в надежное место, или попросите сделать это одного из ваших друзей, а если вы захотите поступить, как следует, то пойдете к вашей жене и попросите у нее прощения за то, как вы могли хотя бы одну минуту подумать оставить ее.

Адмирал провел рукою по своему морщинистому лбу.

— Вы очень добры, сударыня, — сказал он, — очень добры и любезны, и я знаю, что вы — верный друг, но, чтобы выкупить эти бумаги, нужны деньги, и хотя за последнее время у нас было бурное плавание, но мы еще не дошли до такого бедственного состояния, чтобы подавать сигналы нашим друзьям. Когда мы дойдем, сударыня, то, конечно, прежде всего обратимся к вам.

— Не будьте смешным! — сказала вдова. — Вы в этом ровно ничего не понимаете, а хотите устанавливать законы. Я хочу, чтобы в этом деле вышло по-моему, и вы возьмете эти бумаги, потому что я делаю вам совсем не благодеяние, а только возвращаю украденную собственность.

— Как же это так, сударыня?

— Я сейчас объясню вам, хотя вы могли бы поверить даме на слово, не предлагая вопросов. Ну, теперь я скажу вам то, что должно остаться между нами четырьмя и не распространяться дальше. У меня есть свои причины скрыть это от полиции. Как вы думаете, адмирал, кто нанес мне удар прошлою ночью?

— Какой-нибудь негодяй, сударыня. Я не знаю его имени.

— Но я знаю. Это тот самый человек, который разорил или хотел разорить вашего сына. Это был мой единственный брат, Иеремия.

— Ах!

— Я расскажу вам о нем — то есть кое-что о нем, потому что он сделал так много, что мне не хочется рассказывать, а вы не захотите слушать. Он был всегда негодяем и хотя умел говорить гладко и как будто бы правду, но тем не менее был опасным, хитрым негодяем. Если я сурово отношусь к мужчинам, то причину этого надо искать в моем детстве, которое я провела с моим братом. Это — мой единственный оставшийся в живых родственник, потому что другой мой брат, отец Чарльза, был убит в Индии во время восстания. Наш отец был богат, и когда он умер, то оставил большой капитал как Иеремии, так и мне. Но он знал Иеремию и не имел к нему доверия, так что вместо того, чтобы отдать ему все, что он ему предназначил, он передал мне часть его капитала, наказав мне, почти перед самой смертью, сохранить это для моего брата и употребить на него в том случае, если он промотает или как-нибудь потеряет все свое состояние. Такое распоряжение моего отца должно было остаться тайною между ним и мною, но, к несчастью, его слова подслушала нянька, которая потом передала их моему брату, — вот почему он узнал, что у меня находятся на сбережении предназначенные для него деньги. Я полагаю, что табак не будет вреден для моей головы, доктор? Благодарю вас, — ну, так я попрошу вас подать мне спички, Ида.

Она закурила папиросу и, облокотясь на подушку, начала пускать изо рта струйки синего дыма.

— Я не могу и передать вам, сколько раз он пытался взять эти деньги у меня. Он грубил мне, льстил, угрожал, умасливал меня, словом — делал все, что только может человек. Но я все держала их у себя, предчувствуя, что придет такое время, когда они ему понадобятся. Когда я услыхала об этом гнусном деле, о его бегстве и о том, что он оставил своего компаньона выдерживать бурю, а главным образом, что мой старый друг был вынужден отказаться от своего дохода для того, чтобы заплатить долги моего брата, то я убедилась, что теперь наступило время, когда нужно пустить в ход эти деньги. Я послала вчера Чарльза к Мак-Адаму, и его клиент, услыхав о том, при каких обстоятельствах было сделано дело, очень любезно согласился отдать назад бумаги и взять выданные им деньги. Нечего благодарить меня, адмирал. Повторяю вам, что это благотворительное дело обошлось мне очень дешево, потому что оно было сделано на его собственные деньги. Скажите, могла ли я дать им лучшее употребление?

Я думала, что я скоро услышу о нем, — так и вышло. Вчера вечером мне подали записку, написанную в обычном слезливом и льстивом тоне. Он приехал из-за границы, подвергая опасности свою жизнь и свободу, только для того, чтобы проститься со мной, своей единственной сестрой, и попросить меня простить его за все причиненные им мне огорчения. Он никогда не будет больше беспокоить меня и просит только, чтобы я передала ему те деньги, которые у меня на сбережении. Этого, вместе с тем, что у него есть, будет достаточно для того, чтобы начать новое дело, как честному человеку, в другой стране, где он всегда будет помнить о своей дорогой сестре, которая спасла его, и молиться за нее. Вот в каком тоне было написано это письмо, а в конце он умолял меня не запирать окна на задвижку и в три часа утра был в этой комнате, окна которой выходят на дорогу, — он придет для того, чтобы я поцеловала его в последний раз и простилась с ним.