Боттичелли - Станислав Зарницкий

Но при всем своем всесилии Содерини все-таки не мог не прислушиваться к голосу народа, а в этом споре флорентийцы явно были не на его стороне. Им представился благоприятный повод доказать «жирным» свою силу, и они не преминули воспользоваться им. Томмазо пришлось отступить — после долгих переговоров с Пьетро он договорился с ним, что живописцы разделят заказ поровну. Боттичелли не получил бы и этого, если бы Антонио не уговорил брата проявить сговорчивость: ведь он имеет дело с самим Содерини, не стоит портить с ним отношения.

Казалось, теперь все были довольно. Томмазо вручил Сандро и Пьетро гравюры с изображением Сивилл, которые художники должны были использовать при написании своих аллегорий. Тем не менее Сандро понимал, что его положение не столь уж блестяще. Хотя он и был знаком со стилем, в котором работали братья Поллайоло, ему приходилось лишь догадываться, как Пьетро будет рисовать свои картины, — отныне вход в мастерскую соперника был для него закрыт. Конечно, можно было бы пойти на поклон, помириться, урегулировать ссору, но гордость ему не позволяла. Поэтому над доставшейся ему «Силой» он должен был работать, не видя, что же создает его соперник.

Но, пожалуй, не это было главным, что омрачало сейчас его жизнь: главным стало то, что прежние дружеские отношения с братьями-живописцами были бесповоротно разрушены. Хотя у него и в мыслях не было отнимать у Пьетро заказ, но кто теперь этому поверит? В глазах у всех он оставался виновником затеянной ссоры. Более того, он восстановил против себя почти всех флорентийских живописцев, вставших на сторону младшего Поллайоло, а стало быть, его вступление в компанию святого Луки отодвигалось на неопределенное время. Быть же вне ее, полагаться лишь на свои собственные силы становилось все труднее; цехи и гильдии для того и создаются, чтобы отстаивать интересы и права своих членов, помогать им в трудных ситуациях. А здесь, как ни верти, он пошел против правил компании. Оставалось одно: работой доказать свое мастерство. Задача почти неразрешимая, ибо после случившегося ничего, кроме хулы, от своих будущих коллег он услышать не надеялся.

Ко всему прочему, теперь он не мог рассчитывать и на поддержку своего покровителя. Мир во Флоренции продолжался недолго. Весна 1470 года разрушила хрупкое спокойствие: зашевелились изгнанные противники Медичи. Бернардо Нарди, выступивший четыре года тому назад вместе с Никколо Содерини и Нерони против Подагрика, поднял восстание в Прато. Это было почти под боком — над Флоренцией нависла серьезная угроза, ибо повстанцам было достаточно одного-двух дней, чтобы появиться под ее стенами. А в городе у них было немало сторонников. Томмазо Содерини понимал, в каком опасном и двусмысленном положении он оказался. В начавшейся междоусобице он мог потерять не только состояние, но и жизнь. Дошли вести и о том, что Нерони собрал большое войско, чтобы поддержать Нарди, а потом вместе с ним идти на Флоренцию. Те, кто еще совсем недавно поддерживали Томмазо, на всякий случай отошли в сторону. И Сандро, поддавшись общим настроениям, счел за благо отказаться в пользу Пьетро от написания второй из своих аллегорий.

Он явно поторопился. Вскоре пришло сообщение от подесты (городского головы) Прато: он собственными силами разгромил восставших еще до прихода флорентийского войска. Теперь подеста спрашивал, что делать с попавшими в его руки заговорщиками. Лоренцо рекомендовал их повесить, и более сорока человек было предано смерти. И хотя в это время жестокостью мало кого можно было удивить, флорентийцы осудили действия своего правителя. Говорили о том, что распоряжение Лоренцо было вызвано страхом, впитанным им еще в детстве, когда семья Медичи была постоянно вынуждена опасаться того, что в ее дом вломятся многочисленные враги. Но большинство придерживалось иного мнения, и, может быть, они были правы: Лоренцо руководил не страх за свою жизнь, а желание внушить его другим. Так поступали все тираны, и юный Лоренцо, начитавшись исторических хроник, взял из них не то, как древние отстаивали республику, а то, как враги демократии губили ее.

Выступление сторонников Содерини внесло охлаждение в отношения между Лоренцо и Томмазо. Похоже было, что Медичи усомнился в его преданности. Теперь Сандро был почти рад, что отказался продолжать работу для Торгового суда — не хватало еще попасть между двух жерновов! Для борьбы и интриг он не был создан и хотел только, чтобы его оставили в покое. Но «Силу» он все-таки закончил и сдал заказчику. Героиня картины восседала на резном троне с высокими подлокотниками, выписанном не менее тщательно, чем сама фигура — здесь сказывалось влияние Верроккьо с его суховатой точностью. Внутреннее напряжение Силы, нервность ее тонких рук, сжимающих меч, отражали уроки Антонио Поллайоло, а простоватое румяное лицо напоминало Мадонн Липпи. Даже золотых дел мастер Антонио виден в искусной отделке оружия синей эмалью, в передаче игры света на металле. Но нежно-печальная улыбка, изящный полуоборот тела, едва заметная отрешенность выражения — все это принадлежало Сандро и только ему.

Когда все четыре добродетели выставили в зале суда, стало ясно, что его аллегория выпадает из общего ряда. Не так чтобы очень, но все-таки она отличалась от работ младшего Поллайоло. И дело было не только в том, что живописцы писали свои работы, не общаясь друг с другом — просто Сандро в своем мастерстве обогнал Пьетро. Он стремился к этому и доказал, что в честной борьбе превзошел своего соперника. Можно было не кривя душой восторгаться этой величественной женщиной, восседающей на троне, ее гордо поднятой головой, прихотливой игрой света и тени. От фигуры исходили достоинство и уверенность в себе. Гравюры Сивилл, откровенно говоря, были здесь ни при чем: Сандро не следовал им так покорно, как это сделал Пьетро.

Но случилось то, что и следовало ожидать. Флорентийские живописцы не были на его стороне и не сказали о картине ни одного доброго слова. Пропорции явно не соблюдены — разве это Сила! Это же просто флорентийская девка, взгромоздившаяся на чужой трон! Почему эта идиотка держит скипетр на коленях? Это ведь все-таки не шутовская погремушка! И это были не самые худшие упреки, которые дошли до ушей Сандро. Зато коллеги сверх всякой меры хвалили аллегории Поллайоло. Ко всему прочему был пущен слух, что своей картиной Сандро стремился выслужиться перед Лоренцо, увековечив таким образом его победу в Прато. Если и так, в этом не было ничего предосудительного: не он один поступал таким образом. Но Сандро, сам того не желая, нарушил корпоративную этику и теперь расплачивался за это. О приеме в компанию святого Луки пока что нечего было и мечтать.