Учение дона Хуана - Карлос Кастанеда

- А как же с тем, что я пережил? Разве это совсем не важно?

- Нет. Если с дымком, то не важно. Со временем, когда ты научишься путешествовать, тогда и поговорим. Сначала ты должен научиться проникать внутрь вещей.

- Как это - «проникать внутрь вещей»?

- Ты что, забыл? Ты вошел в стену и прошел сквозь нее.

- А по-моему, в действительности я сошел с ума.

- Нет, ты не сошел с ума.

- А когда ты курил впервые, дон Хуан, с тобой происходило то же самое?

- Нет, у меня было по-другому. Мы с тобой разные.

- А что с тобой было?

Дон Хуан не ответил. Я задал этот вопрос в другой формулировке. Но он сказал, что не помнит, что испытывал и что при этом делал: это все равно что спрашивать у старого рыбака, что он чувствовал, когда в первый раз был на рыбной ловле. Он сказал, что дымок это несравненный союзник, и тут я ему напомнил, что то же самое он говорил о Мескалито. Он возразил, что и тот и другой - несравненный союзник, но каждый по-своему.

- Мескалито - это защитник, потому что он говорит с тобой и показывает, что делать, - сказал он. - Мескалито учит, как правильно жить, его можно видеть, потому что он вне тебя. Напротив, дымок - это союзник. Он преобразует тебя и дает тебе силу, ничем при этом себя не обнаруживая. С ним не говорят. Но у тебя не остается сомнений, что он существует, потому что он убирает твое тело и делает тебя легким как воздух. Однако ты никогда не увидишь его. И все же он присутствует и дает тебе силу для осуществления казалось бы невозможных вещей, например, убирая твое тело.

- Я в самом деле чувствовал, что тела больше нет.

- Так оно и было.

- Ты имеешь в виду, что у меня действительно не было тела?

- А ты сам что думаешь?

- Да откуда я знаю. Я могу сказать тебе только то, что я чувствовал.

- Вот так оно и есть в действительности: то, что ты чувствовал.

- Но каким видел меня ты, дон Хуан? В каком я был виде?

- Каким я тебя видел - это неважно. Это похоже на то, как ты ловил столб. Ты чувствовал, что столб не здесь, но все же ходил вокруг него, чтобы убедиться, что столб здесь. Но когда ты прыгнул на него, то вновь почувствовал, что в действительности его здесь нет.

- Но ты меня видел таким как сейчас, или как?

- Нет, не таким как сейчас.

- Ладно! Допустим. Но у меня ведь было мое тело, пусть я - лично я - его и не чувствовал, а?

- Нет! Проклятье! Не было у тебя такого тела, как сейчас!

- А что же тогда с ним было?

- Неужели не ясно! Его взял дымок.

- Но куда же оно девалось?

- Откуда же, по-твоему, мне это знать, черт побери?

Бесполезны были все мои упорные попытки получить рациональное объяснение. Я сказал, что вовсе не желаю спорить и задавать дурацкие вопросы, но если я соглашусь с мыслью, что можно терять свое тело, то я попросту потеряю рассудок.

Он сказал, что я как всегда преувеличиваю и что от дымка я не теряю и не потеряю ничего.

Вторник, 28 января 1964

Я спросил, что будет, если дать дымок кому-нибудь, кто захочет его попробовать. Он безапелляционно сказал, что дать дымок кому угодно - все равно что убить его, потому что у него не будет руководителя. Я попросил объяснить, что он имеет в виду. Он обронил, что я нахожусь здесь, живой и здоровый, только потому, что он меня вытащил, восстановив мое тело. Иначе мне бы никогда не вернуться.

- Как же ты все-таки восстановил мое тело?

- Об этом как-нибудь потом, когда ты научишься все это делать самостоятельно. Вот почему я хочу, чтобы ты научился как можно большему, пока я рядом с тобой. Ты потерял достаточно много времени на свои дурацкие вопросы о всякой чепухе. Хотя, может быть, это в самом деле не твоя судьба - научиться всему, что дает дымок.

- Ну, и что же я тогда буду делать?

- Пусть дымок даст тебе столько знания, сколько ты сможешь взять.

- Выходит, дымок тоже учит?

- А что же еще!

- Учит так же, как Мескалито?

- Нет, дымок не такой учитель, как Мескалито. Он показывает другое.

- Что именно?

- Он показывает, как управлять его силой и как научиться принимать его столько, сколько понадобится.

- Твой союзник, дон Хуан, уж очень устрашающий. То, что я испытал, уж вовсе из ряду вон.

Почему-то я не мог отвязаться от этой мысли, от мучительного воспоминания. Сравнивая дымок с предыдущими галлюциногенными опытами, я вновь и вновь приходил к выводу, что дымок просто сводит с ума.

Дон Хуан раскритиковал мое сравнение, сказав, что то, что я испытал, было его невообразимой силой. И для того, чтобы ею управлять, сказал он, нужно жить сильной жизнью. Такая жизнь предполагает не только подготовительный период, но и общую позицию человека по отношению ко всем вещам после того, как он удостоверился в ее реальности и необходимости. Сила дымка, сказал он, такова, что человек может сравняться с ним только своей стойкостью, иначе его жизнь будет разбита вдребезги.

Я спросил, одинаково ли действие дымка на каждого. Он сказал, что дымок преобразует, но не каждого.

- Тогда с какой стати он сделал это со мной?

- Это, я думаю, совершенно дурацкий вопрос. Ты послушно исполнял в должной последовательности все, что нужно, и в том, что дымок тебя преобразовал, нет никакого такого чуда.

Я еще раз попросил рассказать, как я выглядел. Мне хотелось это знать потому, что мысль о бестелесном существе, для него совершенно естественная, была для меня, разумеется, невыносимой. Он сказал, что, по правде говоря, смотреть на меня боялся: он чувствовал то же самое, что чувствовал, должно быть, его бенефактор, когда впервые курил сам дон Хуан.

- Почему ты боялся? Я был таким страшным? - спросил я.

- Мне никогда раньше не приходилось видеть кого-нибудь курящим.

- Ты не видел, как курил твой бенефактор?

- Нет.

- - Ты никогда не видел даже себя самого?

- Как это, интересно знать?

- Ну, скажем, если бы курил перед зеркалом.

Он молча на меня вытаращился и замотал головой. Я опять спросил, можно ли смотреть при этом в зеркало. Если бы это и было возможно, сказал он, то совершенно бесполезно, потому что попросту, наверно, умрешь от страха, если не еще от чего-нибудь. Я сказал:

- Значит, тогда в самом деле выглядишь устрашающе.

- Я сам всю жизнь гадал об этом, - сказал он, - и все же ничего такого не спрашивал и в зеркало не глядел. Мне это и в голову не приходило.

- Но как же мне тогда узнать?

- Надо ждать, вот как ждал я, пока не передашь кому-нибудь дымок, - конечно, если когда-нибудь его освоишь.

Тогда и увидишь, как при этом выглядит человек. Таково правило.

- А если я, скажем, буду курить перед фотоаппаратом и сам себя сфотографирую?

- Не знаю. Но думаю, дымок обратится против тебя. А ты, похоже, считаешь его столь безобидным, что полагаешь, будто с ним можно играть.

Я сказал, что не собираюсь играть, но ведь, помнится, он сам говорил, что дымок не слишком строгий, вот я и подумал, что не будет большого греха поинтересоваться, как от него выглядишь. Он возразил, что имел в виду отсутствие необходимости соблюдать, в отличие от «травы дьявола», определенный порядок действий: однако дымок, разумеется, требует должного к себе отношения. В этом смысле правило не знает исключений. Например, не имеет значения, какой ингредиент собран в первую очередь, если вся смесь составлена правильно.

Я спросил, не будет ли вреда, если я расскажу кому-нибудь то, что пережил. Он ответил, что разглашению не подлежит следующее: как готовить и использовать курительную смесь, как себя вести и как возвращаться; все остальное неважно.

Глава 8

Моя последняя встреча с Мескалито длилась четыре дня и состояла соответственно из четырех сессий. На языке дона Хуана это называлось «митота». В пейотной церемонии принимали участие ученики и peyoteros (т.е. люди, имеющие опыт в обращении с пейотом) - двое мужчин в возрасте примерно дона Хуана, один из которых был ведущим. Кроме меня, было еще четверо молодых людей.

Церемония происходила в мексиканском штате Чиуауа, вблизи техасской границы. Это было угощение пейотом и песнопения ночи напролет. Днем приходили женщины и приносили воду: ежедневно мы съедали в качестве ритуала лишь чисто символическое количество специальной пищи.

Суббота. 12 сентября 1964

В первую ночь церемонии, в четверг 3 сентября, я сжевал восемь бутонов пейота. Результата я не заметил - возможно, он был очень слабым. Всю ночь я сидел с открытыми глазами - так было легче. Я не спал и не чувствовал усталости. К самому концу сессии пение стало совершенно необычным. На какое-то мгновение я ощутил такой подъем, что захотелось плакать. Но песня закончилась, и все прошло.

Мы все встали, вышли во двор. Женщины дали нам воды. Одни прополоскали горло, другие пили. Мужчины не говорили ни слова, зато женщины без умолку болтали и хихикали. В полдень нам приготовили ритуальную пищу - вареный маис.