Сволочи - Дмитрий Горчев

Надо готовиться, готовиться надо, а курить не надо, курить Вредно, от капли никотина умирает, блядь, Лошадь.

Детство

Когда меня восьми месяцев от роду отдали в круглосуточную ясельную группу и посадили в койку с верёвочной решёткой и двадцать лет подряд обоссаной холодной клеёнкой, я сразу же насрал им в колготки специально жидкого говна, а потом перетёр беззубыми дёснами веревку, дополз до кухни и обварился там кипятком нахуй, чтобы уволили блядских нянечек, которые, суки, полоскали меня под холодным краном, чтобы знали, проститутки, что за всё в этой жизни надо однажды заплатить, за каждую, блядь, слезинку младенца, то есть меня.

В средней группе я целовался с девочкой, больной свинкой. Воспитательница сказала, чтобы к ней никто не подходил, а я её любил, её звали Таня, она была толстая, а потом оплевал всех лучших друзей — и Вову Дудника, и Павлика Толстого, и Кайрата Жолдасбекова, потому что они не поверили, что я плюну, и они все тоже заболели свинкой, и вся группа заболела, и я заболел, и морды у всех потрескались на две недели нахуй. Ещё я их научил играть в игру На Кого Бог Пошлёт — это когда надо бросать в воздух совки, заводные машины и железные кубики, а голову руками закрывать нельзя, кто закрывает — тот Ссыкун, надо стоять и ждать, кому что по затылку ёбнется. Меня этой игре другой друг научил, не из нашего детсада. Он был Хулиган, мы с ним собирали Кар-бит и подкладывали под казахские дома.

Потом я принёс книгу Бидструпа с Голыми Женщинами, и Павлик Толстой рассказал, что у девочек бывает Пизда. Мы ходили к девочкам в туалет смотреть Пизду, девочки нам показывали, но там ничего интересного не было — пустое место и всё.

Менструация

Менструация — это очень непростая штука.

Женщины обычно носятся с ней так же трепетно, как мужики со своим Хуем. При этом если Хуй считается явлением во всех отношениях положительным, то с Менструацией ничего не понятно: с одной стороны — это Огромная Радость, а с другой стороны — это Огромная же Катастрофа, потому что наступает она всегда так же некстати, как зима в городском коммунальном хозяйстве. Готовиться к Менструации загодя считается плохой приметой, потому что её можно спугнуть и она тогда не придёт. Поэтому какому-то безответному существу, случившемуся рядом, приходится тащиться среди ночи неизвестно куда за Прокладками.

Кроме того, совершенно неизвестно, как себя правильно вести во время Менструации: нужно ли непрерывно ебаться или, наоборот, ни в коем случае?

Или же нужно сидеть с полными невыплаканных слёз глазами, а потом дать наконец по башке этому Чурбану, этому, блядь, Одноклеточному, у которого в жизни вообще всего три занятия: Нажраться, Поебаться и Захрапеть? Либо же всё это надо было проделать до, а не во время? Непонятно.

А вообще, Менструация — довольно удобная штука: выдрать у кого-нибудь пучок-другой волос, швырнуть в него утюгом, промахнуться, от этого разрыдаться, а потом развести руками: уж извините, это Цыкл такой.

Да и кругом у всех тот же бляцкий Цыкл, всё откуда-то снаружи: в новолуние — тоскуем, в полнолуние — гуляем по карнизу, травка зеленеет — по лужам скачем, ветер подул — бредём ссутулившись, петух прокукарекал — утро у нас, ворон каркнул — невермор пришёл, кирпич на голову упал — пора, стало быть, помирать, пожили, спасибо большое.

Ничего из своей головы, абсолютно ничего.

Рок-концерт

Какие мы всё-таки старенькие, какие мы дряхленькие, ножки слабенькие, палочкой тюкаем: на Рок-Концерт пришли.

А внутри ходят девушки, и у каждой девушки Колечко в Пупе. Если в такое колечко попасть с тридцати метров дартсом, то можно за него подёргать: дзынь-дзынь. И ещё раз: дзынь-дзынь.

Но девушки смотрят мимо наших одутловатых щёк, и дартсов никто не приносит, и мы натягиваем на уши поглубже чорные шляпы, чтобы никто не догадался про наши Тайные Плеши, огромные и безжизненные, как у артиста-боярского.

А потом все расходятся по домам, и мы тоже, и едем мы в сияющей изнутри маршрутке, такие сооблазнительные для Сумасшедшего Снайпера, но ничего, доезжаем куда нужно, какие там снайперы, все снайперы спят давно.

Озерки

Пошел гулять по улице ногами и решил дойти до прекрасных Озерков, потому что не может плохое место называться Озерками.

С первого раза, конечно, ничего не вышло, потому что, хотя я очень хорошо изучил карту, оказалось, что правая нога длиннее левой, и я вышел обратно к своему дому. Тогда я сообразил, что нужно отойти подальше и идти оттуда домой, и действительно пришёл на Озерки.

Они оказались никуда не годные. Сверху по ним плавает Говно, а внутри них утоплена Койка С Шариками. На берегу сидят два средних лет слесаря и жрут водку с колбасой. Между прочим, никогда не бывает старых слесарей с длинными белыми бородами — они все умирают как Пушкин — в тридцать семь лет.

Белая коза хотела спросить который час, потом подумала, что ей это в общем-то похуй, и ушла.

Я съел за пластмассовым столиком зеленоватый шашлык из несвежей человечины и выпил пива, проданного мне как балтика, но на самом деле это было самое настоящее жигулёвское, рецепт изготовления которого навсегда утерян после того, как демократы расстреляли старшего технолога 2-го ленинградского пивзавода.

В общем, наёбка всё. Нет никаких озерков. И вообще нихуя нет.

Соседи

О беззаветные труженики! О не покладающие рук домашние хозяева!

По шляпкам вбитых вами гвоздей можно два раза сходить до луны. Соструганным вами паркетом можно в четыре слоя покрыть Францию, Бельгию, Люксембург и Голландию. Рамами из застеклённых вами балконов можно накрыть Антарктиду и вырастить там огурцы. Если бы вы сверлили в одном месте, по этой дыре можно было бы пустить четырёхполосное метро от Бомбея до Лондона. Но почему, блядь, всё это происходит надо мной, подо мной, а также слева и справа от меня?

Почему эти трудолюбивые люди до сих пор не валят лес, не копают каналы, не шьют телогрейки, наконец? Почему они вообще не на работе?

Где, блядь, Сталин? Зачем уморили Андропова, суки? А? Я вас спрашиваю.

Гражданин Начальник

Вот за что люблю бомжей и всё время про них пишу: приятные они.

Какая-нибудь блядища с грязными ногами как скажет: «Молодой чеек, угостите меня сигареткой!» Тьфу ей в харю.

А бомж не так: он пройдёт мимо не торопясь, встанет в отдалении, чтобы не напрягать и спросит солидно: «Табачком не богат, Батя?». Или Бригадир. А то даже Гражданин Начальник.

Не дашь — не обидится, поковыляет дальше по своим важным делам. И даже не подумает про тебя ничего плохого. Не злой.

Культурная столица

Бомж: Извините пожалуйста, не будете ли так добры оставить мне бутылочку, я в сторонке постою, чтобы Вас не беспокоить.

Человек: Да пожалуйста, но боюсь, что моя бутылочка вряд ли Вас заинтересует. Ноль тридцать три, извините.

Бомж: Да, действительно. Я сегодня, знаете ли, за одной такой побежал через всю площадь, нога сами видите какая, еле добежал, а там такая же стоит, как у Вас. А что за пиво-то??

Человек: Три Медведя.

Бомж. Да уж. Но пиво-то хоть хорошее??

Человек: Так себе, в рекламе по телевизору лучше.

Бомж (мечтательно): По телевизору… Ну всего Вам доброго!

Человек: Ну и Вам всего доброго!

Про старух

Когда-то по молодости снимал я комнату за пятнадцать рублей у одной старухи.

Это была всем старухам старуха: к шести часам утра она уже Богу помолилась, два раза соседям через забор плюнула, что-то протухшее в сковороде разогрела и какую-то кислятину из одной бочки в другую перелила. Потом схватила тачку и неизвестно куда с ней поскакала.

Когда я вставал и шёл в нужник на огороде, она уже из этой тачки разгружала в сарай Сокровища: моток проволоки, сиденье от унитаза, младенческий красный ботинок и другие необходимые в хозяйстве предметы. Самое ценное она, конечно, в сарае не хранила, потому что ясно же, что соседи придут ночью с ломиком и замок сковырнут. Настоящие Сокровища она складывала к себе под матрац, поэтому она на него без табуретки даже не могла взобраться.

Рассказывали, что у одной такой же старухи, когда она наконец преставилась, нашли под матрасом семьдесят тысяч рублёвками и трёшками. Нынешнее поколение уже не знает, какие это тогда были невообразимые деньжищи. Их нормальному человеку даже и потратить-то было не на что.

Да. А ещё та старуха, у которой я жил, не сидела и не молчала ни одной секунды: она всё время чем-то лязгала, шипела, скрипела, что-то скоблила, бубнела: да и что ж это делается, и куда это годится, и до каких это пор, когда ж, наконец, я уже помру, да кто ж меня в гроб положит, всё по ветру пустят. И тёрла, тёрла страшной своей тряпкой, от чего всё вокруг было липким, скользким и жирным. С тех пор таких старух довольно долго не встречал. Но оказывается, все они до единой теперь живут в метро. Похоже, там они вполне счастливы: катают тележки так, чтобы их не обойти ни справа, ни слева, что-то зелёное течёт из их сумок.