Волновая функция (СИ) - Катлас Эдуард

Сначала я не понял, что он делает, и звуки не подсказали мне ничего. Затем к моим губам прикоснулась его рука, мокрая и солоноватая.

— Давай, пей. Поможет тебе продержаться. Пей, у нас с тобой нет вариантов.

Похоже, он сумел разгрызть себе руку, глубоко, до крови. Хороший инстинкт выживания.

Только я знал, что это не поможет. Чтобы не спорить, я даже не сопротивлялся, да и не мог. Губы были открыты, кровь попадала в рот, немного. Но все это было слишком поздно, да и помогло бы вообще — большой вопрос.

Надо мной наклонился отец:

— Это ничего. Потерять один мир — это нестрашно. Зато теперь ты отправишься прямиком ко мне. В то место, где я тебя жду давным-давно. Отпусти здесь все и приходи.

Он благожелательно кивал, разве что не покачивал мою колыбель. Так мило. Я бы даже прослезился, если бы он был настоящим.

Сознание начало пропадать. Исчезать, словно я замерзал в зимнем лесу, и это было даже приятно, наконец то ощутить тепло, уют и свободу.

С другой стороны надо мной наклонилась мать. Я ее совсем не помнил, так что это был лишь собирательный образ, образ доброй матери, милой женщины, помогающей мне в трудную минуту. Она что-то напевала, тихо, наверное колыбельную, которой мне никто никогда не пел. Внутри напева звучало ожидание. Мать ждала меня на берегу, давно ждала, и готова была меня принять, окружить заботой, и уютом, которых мне так не хватало в детстве. Слов я разобрать не мог — я же не знал этой колыбельной. Но слова и не нужны. Важны лишь ощущения.

Каким-то последним усилием я взбодрил себя. И даже сумел поднять свою руку.

Не думаю, что он выживет, но все-таки подкину ему шансов. Последним усилием я наощупь взял его за руку, мокрую от капающей крови, и повернул ладонь назад.

— Я шел оттуда, очень долго. Хочешь попробовать выжить — иди дальше, вперед.

Возможно, я этого и не сказал, и не сделал. Сознание очень странная штука. Я точно хотел это сказать прямо перед смертью в этом мире. Но сказал ли?

II. Интерлюдия. Колмогоровская сложность

Не существует прямых путей. Особенно, если ты знаешь лишь, откуда отправился, но не знаешь, куда хочешь попасть.

Умирая в мире тоннеля, последнее, о чем я думал, так это о цели своего назначения. А компас будет сильно сбоить, если неожиданно окажется на планете без полюсов. Что-то он, наверное, покажет, но это не будет иметь ничего общего с маршрутом, или направлением.

Меня швырнуло в море. Я не прочь окунуться, но меня швырнуло не просто в море, а на глубину, настолько значительную, что я чувствовал, что меня сейчас просто сожмет и раздавит. Не знаю, что там могло быть на поверхности, может и там атмосферное давление зашкаливало, но я должен был попытаться.

Поднимаясь наверх, я одновременно проклял тот момент, когда вселенная заставила меня просыпаться в новых мирах слишком рано, а не умирать, не приходя в сознание. И с этим, я благословил свой наработанный рефлекс не дышать, пока не разберешься в ситуации.

Думаю, шансов у меня и не было, поэтому я даже не спешил. При таком давлении, и при том воздухе, который мне придали в момент появления в этом мире — том воздухе, который то ли оставался в легких, то ли являлся бонус-паком, выданным при перемещении, меня выталкивало, как шарик наверх. Пока я чувствовал, что меня стремительно тащит наверх, я не пытался ускориться еще. Потому что это было бесполезно, потому что это лишь сокращало оставшееся мне время, мгновения, чтобы подумать, и потому, что я понятия не имел, с какой скоростью безопасно подниматься с такой глубины.

Оказался не в материале. Нужно будет изучать, про кессонную болезнь, про разрешенные скорости погружения и подъема. Список для изучения у меня длинный, и как бы я не старался его сократить — но, в очередной раз вселенная показала, что у нее всегда найдутся для меня сюрпризы.

Я умер в мире Червя. На этот раз окончательно. Оставил наезднику шанс, может быть, ему повезет больше, чем мне. Прыгнуть за мной? Я не знаю, сильно сомневаюсь, по тому, как он волновался, что он умеет прыгать при смерти носителя в мире. Видимо, у него есть свои ограничения. Или эти ограничения есть у всех, может быть, после смерти мы уже не вполне шагаем между мирами, а происходит нечто более сложное.

И куда мне теперь? Я, почти наверняка, знал, что до поверхности я не доберусь. Да и что-то мне подсказывало, что на поверхности может оказаться и не лучше. Но пока я был в сознании, я мог представить, в какой мир я хочу. Наверное, я бы сказал, что правильней всего бы сейчас было попасть в мир лишайников и мхов, мир, девственный от природы, тот мир, где рыбы еще даже не вышли на сушу.

Но что-то мне подсказывало, что мой разум воспротивится. Слишком много там моря, и, оставив захлебнувшееся тело здесь, мое сознание будет старательно отводить меня подальше от воды, как бы бесполезна ни была эта осторожность.

Было еще кое-что. После такой теплой встречи со своим соплеменником, хотелось передохнуть. Скорее, мне нужен мир, где никто и слыхом не слыхивал ни про шагающих, ни про прыгунов. Как их не назови, суть не меняется. Хотелось чуть-чуть спокойствия и передышки. И особенно, где не было никаких охотников.

Где нет охотников? Там, где нет дичи. Маленькие, никому не нужные миры, бедные добычей.

Я бы сказал — Обитель подходит. Но у меня не было уверенности, что кто-то до сих пор не следует за мной. Когда за несколько последних прыжков тебя пытаются отследить уже дважды, сначала призрак, потом твой же соплеменник, неволей задумаешься. Святыня шагающих — последнее место, куда бы я хотел привести хвост.

Не существует гарантированного способа определить наилучший путь, самый лучший маршрут. Я просто никогда не узнаю, что мой путь был наилучшим. Всегда найдется какая-то другая тропинка, на один шаг короче, на одну минуту быстрее. Или виды на туристической тропе окажутся более притягательными.

Наверняка она где-то есть, эта наилучшая закономерность. Но также наверняка и то, что у меня нет способа ее определить.

Давление воды на меня медленно, едва заметно ослабевало, но грудь жгло все сильнее. Я держался уже на голой воле, сам по себе организм давно бы сдался и вдохнул наконец эту живительную воду.

Тихий загибающийся мир одиноких лордов подходил.

Но я выбрал мир холмов, монстров и туманов. Даже не потому, что он более спокойный — конечно нет. Но он подходил тоже, в моем маленьком мирке на моем Холме — о шагающих и слыхом не слыхивали.

А кроме того, нужно подчистить хвосты.

Я даже не уверен до конца, что в мире моей королевы я до сих пор жив.

Пора бы уже это выяснить.

II. Глава 2. Выше холмов, выше туманов

Грудь сдавило так, что я даже не сразу понял, что уже не в воде. И не задыхаюсь, хотя желание сделать вдох было сильно — и теперь шло уже не от тела, а от разума, который все еще пытался бороться с хлынувшей в легкие водой прошлого мира.

А там она хлынула, и я вполне прочувствовал, что это такое — тонуть. Впрочем, я даже не уверен, что утонул и захлебнулся. Возможно, еще до этого я отравился и умер. Как только вода попала в рот, я сразу понял, что это не обычная морская водичка, а что-то сильно, сильно более мерзкое.

Наверное, это и хорошо, потому что у меня будет меньше сожалений, что я не выжил еще в одном мире. Шансов выжить, судя по всему, там у меня не существовало.

Я встряхнулся, и понял, что по-прежнему лежу именно там, где и покинул этот мир — в крохотном закутке подземного лаза, у камня, который Слепой в прошлый раз долго обкапывал, чтобы мы пробрались дальше.

Просто место, на котором меня все это время не было, подзавалило землей, и мое возникшее из условного ниоткуда тело сейчас боролось за пространство вокруг. Ничего страшного, хотя кому я вру, на самом деле это страшно.

Особенно, если ты только что захлебнулся, умер от недостатка воздуха, какой-то странной жидкости в легких и возможно, одновременно, от отравления. На предыдущем полустанке похоже, причины смерти боролись между собой за первенство.