Вепрь - Егоров Олег Александрович

— Сережа! Уходи, Сережа! — Настя сбросила одеяло на пол, и ее стало колотить. — Он плиту опустит, Сережа!

— Я здесь, дорогая. Я ушел. — Накрыв Настю упавшим одеялом, я прижался губами к ее мокрой щеке.

Кто бы ни был этот вепрь, он был виновен во всех наших страданиях. Виновен прямо и косвенно. И по большому счету. Счет перевалил уже за полсотни душ, если верить автору "Созидателя".

Я облачился в бордовый свитер, подаренный Ольгой Петровной, взял бубен, выключил ночник и пошел на кухню. Надел тулуп, снял с крюка Настину "вертикалку", повесил на плечо патронташ с латунными шляпками в кожаных гнездах. Обулся в серые, как жизнь каторжанина, валенки с калошами и погладил по спине дремавшего на своей подстилке Банзая.

Гаврила Степанович застал меня за хищением трофейного оружия, но мне было наплевать. Я особенно и не таился. Обнажив самурайский клинок, я тронул пальцем остро отточенное лезвие.

— Харакири хочешь сделать? — Не дождавшись ответа, егерь привстал на раскладушке, и я отпрянул.

— В сторону, полковник! — Меня душила ярость. Обрубков зевнул и, заскрипев пружинами, повернулся на бок.

— Нож возьми, — пробормотал он. — Я мечом капусту рублю. Шесть бочек засолил. До весны хватит.

Я и сам поначалу собрался обойтись ножом, но на подоконнике, где клинок обычно лежал под сенью столетника, доживавшего отмеренный век в треснувшем горшке, его не оказалось. Не оказалось его и в ящике обеденного стола. Так что пришлось мне потревожить чуткий сон Гаврилы Степановича. Я тихо вернулся на кухню, опоясался поверх тулупа офицерским ремнем и заткнул за него меч в ножнах. "Перекреститься, что ли?" — подумал я, мрачно озираясь. Перекреститься было не на что. Образа остались в углу гостиной. "За что угодников православных в угол ставят? Они-то чем не угодили?" Я перекрестился на чугунок и вышел во двор. Мне хотелось до рассвета поспеть на срединную пышку. В сарае тоскливо завыл Хасан. Как я уже ранее заметил, приметы в Пустырях большим разнообразием не отличались.

Сунув бубен за пазуху, я закурил и побрел на ратный подвиг. Отчего я был уверен, что этим утром все решится, — не знаю. Вепрь, гулявший сам по себе, мог вообще находиться в лесу по другую сторону Пустырей. Просто я так хотел. Просто история эта слишком затянулась. Я жаждал возмездия.

Все вышки, состоявшие у нас на обслуживании, были изготовлены по типовому образцу: четыре столба подпирали смотровую платформу, окруженную низкой оградой и накрытую шляпкой того фасона, какой носят обыкновенно "грибы" на детских площадках. Когда-то подобные вышки назывались дозорными. Потом их перевели в сторожевые. С похожих вышек немецкие пулеметчики расстреливали военнопленных, когда те бежали к своим, а русские автоматчики мочили врагов народа, когда те бежали от своих. И если в первом случае побег удавался, то военнопленных становилось чуть меньше, а врагов народа — чуть больше.

Я взобрался на смотровую площадку и осмотрел заснеженное болото в бинокль, также прихваченный из арсенала Гаврилы Степановича. Видимость была паршивая. Рассвет я таки обогнал. Отчетливо я видел только пустое деревянное корыто в двадцати шагах от моего укрытия. Но более ждать я не мог. Меня трясло, как припадочного. Сбросив варежки, я подышал на пальцы. Мертвая тишина окружала меня, но мертвая тишина меня совсем не устраивала. Только мертвый вепрь, и не меньше. Я ударил в бубен — сначала робко, затем сильнее. Его глубокий низкий звук прокатился над болотом. Он действительно — или так мне казалось? — превосходил силой звучания все подобные инструменты. "Сумасшествие, — подумал я, приплясывая. — Маразм. Последняя стадия адаптации. Осталось только песни запеть на поминках. Или записаться механиком-водителем в Кантемировскую дивизию. Что-то мы Прагу давно не утюжили".

— Но если к нам нагрянет враг матерый, — запел я тенором, — он будет бит повсюду и везде!

Голос у меня красивый. В школе по пению была твердая пятерка. Бубен в моих руках гудел, не умолкая.

И тут он показался на дальнем краю болота.

Увлеченный исполнением песни, я не заметил, как рассвело, потому вначале принял действительное за желаемое.

В одном из старых словарей — а Настина библиотека имела достаточный запас полезных справочников — я прочел статью под заглавием "Дикая охота". Там, в частности, упоминался и миф об охоте короля Артура на ужасного вепря Турх Труйта, свирепствовавшего в Ирландии и Уэльсе. Как сообщал справочник, он все время уходил от погони, "оставляя за собой мертвецов и разрушения". Представить его себе я не мог. Теперь — представлял.

"Труйт" отделился от темного леса, словно уголек от прогоревшего бревна, и стал отчетливо виден на белом фоне. Испугавшись, что он вдруг исчезнет или, потеряв ко мне интерес, так и останется торчать в последнем ряду, недосягаемый для выстрела, я отбил правую ладонь о рабочую поверхность магического инструмента и орал, уже путая все слова, но стараясь из последних сил поддержать хотя бы мотив. Страхи мои оказались напрасны. Вепрь медленно двинулся через болото. То есть сначала медленно, а затем — набирая скорость. Вспарывая широкой грудью девственную равнину, он мчался прямо на вышку. И тут я понял, что вепрь не свернет. Бубен сыграл свою роль. Бубен выбил из меня последние сомнения в иррациональной природе вещей. "Тын-бура" нагонял своего Сакана. Дремавший в бубне сотни лет голос хозяина звал его.

Бросив под ноги бесполезный уже колдовской инструмент, я снова схватился за бинокль. Цейсовские стекла позволили мне как следует рассмотреть мощный загривок. Голова зверя была опущена столь низко, что, казалось, он шел по следу. Не представляю, какие он использовал гормональные стимуляторы, но масса его была действительно фантастической.

— Одним патроном, — заряжая ружье, процедил я сквозь зубы.

Я опустился на колени, положив ствол ружья на ограждение платформы. Вепрь уже был в сотне метров, и дистанция между нами сокращалась с каждой секундой. Я слегка тронул пальцем спусковой крючок. После долгого пребывания на холоде я не чувствовал даже легкого озноба. Я вообще ничего не чувствовал. Пустое сердце билось ровно, хотя на карту было поставлено нечто большее, чем моя честь. Все мое воображаемое будущее зависело от этого выстрела. Тем более странным казалось мне впоследствии мое спокойствие. Впоследствии, но — не тогда.

Тогда оставались только мы двое: черный убийца и я, далеко не снайпер. Я понимал одно: он должен притормозить. Стрельба по летящему снаряду хотя бы и такого исключительного калибра была совершенно бессмысленна. Догадывался ли об этом зверь — Бог весть. Вероятно, да, ибо он не остановился. Страшной силы удар потряс вышку до основания. Левая ее передняя опора толщиной с телеграфный столб треснула и подломилась. Но еще раньше я успел подхватить ружье и прыгнуть через ограждение площадки. Дальнейший путь я проделал по воздуху, после чего угодил в сугроб за спиной разъяренного людоеда. Накренившаяся вышка мгновение простояла и с треском рухнула. Вепрь между тем, подчиняясь вполне земному и доказанному закону инерции, промчался вперед еще метров десять, прежде чем смог развернуться для повторной атаки. Наступил, как говорят в таких случаях, момент истины. С тяжелым сопением вепрь замер, вынюхивая или высматривая единственным оком кратчайшую до меня прямую. Но я уже поднял ружье. Между нами было примерно такое расстояние, на каком я уже сумел некоторое время назад поразить банку из-под частика, а заодно и воображение Анастасии Андреевны, моего тренера.

— Кто бы ты ни был! — прошептал я, мягко, как учили, утопив спусковой крючок.

Целился я, слегка откинувшись назад, и отдача свалила меня в сугроб, тогда как мой враг даже не дрогнул. Не знаю, сколько времени я пролежал на спине, пока набирался сил и мужества взглянуть на последствия этого безумного поединка. Но сколько бы я ни лежал, время больше не имело значения.