Мораль святого Игнатия - Ольга Михайлова

Потом их, издеваясь, процитировал Филиппу в коллегии Лоран. Д'Этранж почувствовал тогда, что земля уходит из-под ног, но сказать об этом отцу не решился, памятуя, что врач, лечивший графа, Эммеран Дешан, сказал префекту, чтобы он избегал волнений — любое может убить его.

С младших сестер Филиппа родители не спускали глаз, даже в пансионе префект держал наблюдательницу, солидно оплачивая её доносы. Лучше хорошо заплатить в начале, чем переплачивать в конце, считал теперь его сиятельство Люсьен д'Этранж. Девиц воспитывали в вере и строгости, при этом, замечая, как год от года хорошеют девочки, префект морщился.

Лучше были бы жабами!

Зная всё это, или почти всё, Гастон боялся задавать лишние вопросы. Иезуитское воспитание делало человека осторожным и ненавязчивым, но оно не могло победить того, что вложено в него Господом как инстинкт жизни. Потье стал грезить о Дениз днём, но хуже было то, что происходило с ним ночью. Он с ужасом, стыдом и восторгом ощущал мощь собственной мужественности, сладостная боль напряженной плоти изводила и опьяняла, Гастон подлинно начал сходить ума — и не хотел исцеления от этого упоительного, сладкого безумия. В снах он делал то, от чего просыпался в истоме наслаждения, но потом стыдясь поднимать глаза на иконы, плоть напрягалась только от одного помысла о Дениз, а думал Потье о ней поминутно. В голову теперь приходили мысли невообразимые, которые бросали его в краску, неимоверно смущали и волновали, и которыми, несмотря на полное доверие к другу, Гастон ни за что не согласился бы поделиться с Филиппом. При этом, стоило ему приблизиться к Дениз, он краснел, ощущал непонятную, сковывающую его робость, терял всё своё красноречие.

На устроенном префектом для молодежи танцевальном вечере Гастон осмелился пригласить Дениз танцевать, был покорён её изяществом и грацией, обходя в танце её хрупкую фигурку, едва его взгляд падал в декольте, где розовела нежная грудь, чувствовал, что душу опаляет пламенем, в глазах мутится и сбивается дыхание.

Всё время Потье, сам не понимая как, неизменно оказывался там, где была Дениз.

Что до девицы, то она знала все горькие подробности истории своей несчастной сестры, они с Коринн часто обсуждали случившееся. К чести их матери, рассказавшей им обо всем, сёстры знали не только о том, как дурно может поступить с женщиной мужчина, но и о том, как должна вести себя женщина, чтобы мужчина не мог поступить с ней дурно. И потому, восторженные взгляды друга её брата, хоть и были замечены, но понудили Дениз д'Этранж лишь к удвоенной осторожности. Она ненавязчиво расспросила Филиппа о молодом человеке. Сведения о его талантах, уме, и состоятельности отца были восприняты с вежливой улыбкой. Потье не происходил из аристократического сословия, как д'Этранжи, но после истории с Лианкуром отец смотрел на равных себе с некоторой злобой и понятным раздражением. Сам Филипп, заметив интерес сестры и впервые задумавшись о возможности породниться с другом, не имел бы ничего против, но тяготы дня нынешнего закрывали для него проекты дня завтрашнего. Сестре было только пятнадцать.

Две недели промелькнули незаметно, в последний день перед отъездом Дениз направилась в оранжерею. Вскоре там появился и Гастон. В душном розовом запахе голова его кружилась. Дениз попросила его срезать белую розу — за ней послала Коринн. Потье срезал и срывающимся голосом просил её подарить розу ему — любую, какую она захочет. Он загадал, если она срежет белую — она не любит его. Если розовую — то он нравится ей. Если алую… Дениз, усмехаясь, подошла к выходу, срезала цветок и протянула ему. Такие розы росли только на одном кусте — пурпурные, издалека казавшиеся почти черными. Он их не заметил… Гастон не знал, как истолковать это, но истолковал в свою пользу.

Засушенный цветок, как сокровище, Потье спрятал в шкатулку для писем и, трижды в день вынимая, целовал.

…Когда в опустевшей коллегии Гораций де Шалон поведал Дюрану о разговоре с Гастоном, как он и ожидал, друг не пришёл в восторг. Это был, по мнению отца Даниэля, страшный, неоправданный риск. Шалон не спорил, объяснив свои действия простым замешательством. Трудно сказать, удалось ли ему при такой спонтанности сказать достаточно, чтобы поразить воображение Потье, и в то же время не выдать собственной осведомлённости. На самом деле отец Гораций слишком мало знал, чтобы так крупно играть, и риск, что и говорить, был огромен.

По складу характера отец де Шалон был человеком, которому опасно было бросать вызов. Не то, чтобы он не умел прощать, скорее, он умел не замечать того, что могло нуждаться в прощении, но он любил… понимать, и то, чего не мог понять — всё замалчиваемое, скрываемое и просто по каким-то причинам неясное — считал вызовом себе.

Таким вызовом была для него и сложившаяся ситуация.

Теперь, когда де Венсан уехал, было разумно наведаться на мансарду. По необъяснимому внутреннему пониманию иезуит решил побывать там днём и выбрал время, когда Дюран был занят у ректора. Сам де Шалон, строго наказав Дамьену выучить Эмиля некоторым приемам защиты, причём — так, чтобы Котёнок стал настоящей Рысью, в одиночестве направился на мансарду. Обошёл несколько бочонков с дегтем, которые хранились под лестницей на площадке, и начал осторожно подниматься. Опасения отца Горация оправдались. Несколько ступеней были просто прогнившими, несколько проседали, маленькая же площадка была… Дьявол! Хорошо, что он не успел ступить на неё. Оказалось, хитрый шельмец вылил на неё слой дегтя, тем самым обеспечив себе контроль за нежелательными визитерами, могущими заглянуть туда в его отсутствие. Ночью бы де Шалон, не заметив его, наступил бы на площадку, а по его следам, их форме и размеру, можно было бы многое сказать…

При этом, вряд ли эта ловушка была последней.

Отец Гораций осторожно перебрался через перила, поднялся по второму пролёту. Безопасно миновал ещё два. Это насторожило его. Закрытая дверь и манила, и пугала одновременно. Он внимательно присмотрелся к ручке, но она была чиста. Не закреплено ли что-нибудь наверху, что при открывании двери может упасть? Эти старые трюки известны многим…

Какого чёрта? Есть куда более простой выход. Через слуховое окно отец Гораций осторожно вылез на крышу мансарды, обошёл угол и заглянул в окно. Над дверным пролётом и вправду громоздилось нечто, напоминавшее булыжник, удерживаемый старой шваброй. Ах ты, юная гадина…

Но ясно было и другое. Установлена ловушка могла быть только изнутри, значит, выйти на лестницу Лоран мог только через слуховое окно, а, следовательно, вылезти из самой мансарды к слуховому окну можно было только через оконный проём. Отец де Шалон методично осматривал рамы, пока не нашёл открытую. Пока все было не очень сложно. По-мальчишески. Но расслабляться, Гораций понимал это, было рано. Мальчонка настораживал отца Горация и не нравился ему — и это понуждало к утроенной осторожности, пусть даже излишней.