Повесть о братстве и небратстве: 100 лет вместе - Лев Рэмович Вершинин

несколько миллионов потратили на болгарскую корону, но что с того? Это всё равно были не наши деньги».

В самом деле, Вена и Будапешт, когда дело пошло всерьез, порадели своему человечку. Естественно, не напрямую, а при посредничестве надежного агента — банкира Филиппа Вальдапфеля, рекомендованного Ферди венгерским графом Зичи. «Расходы не представляют никаких проблем, — писал граф финансисту. — Убежден, что князь, реализовав свои амбиции, компенсирует Ваши расходы и усилия с монаршей щедростью. От себя же добавлю, что Вашу помощь в столь деликатном деле в Шенбрунне оценят и не забудут».

Впрочем, заняв престол, Фифи, с непривычки к достатку скуповатый, попытался «кинуть» посредника, и только угроза банкира сделать важные «раскрытия», способные «создать в Будапеште крупный скандал», подкрепленная копией рукописи «Купленный трон», заставила князя отдать Вальдапфелю комиссионные. Основную же сумму Кобург так «неизвестным друзьям» и не вернул, обязавшись «оказать важные услуги», когда власть будет вполне в его руках.

Это, однако, в скобках, для более полного понимания. Экспозиция, если угодно. Главное, что 2(14) августа 1887 года Болгария наконец обрела главу государства. Прибывший инкогнито (агенты царской охранки и наемные убийцы до такой степени волновали воображение избранника, что почти весь долгий путь он маялся от жары в мохнатом парике и «прятался, заперевшись на ключ, в качающемся купейном сортире») Фердинанд Саксен-Кобург-Готский принес клятву на верность Конституции как Фердинанд I, князь Болгарии.

В этот день, как вспоминают друзья, Стамболов «выпил много шампанского», пел песни — и был вполне вправе. Худо ли, бедно ли, опаснейший кризис хотя бы формально минул. Что бы там ни шипели еще остававшиеся злые языки вроде Ивана Вазова («Темный иностранец, тиранией начинает, позором кончит») и Константина Величкова («Ничто, кроме как агент Австро-Венгрии, избрание которого является предательством»), система власти наконец приобрела завершенность.

А поскольку завершилось и регентство, удалось на вполне законных основаниях, не дразня никаких гусей, отправить в отставку сделавшего свое дело, но самостоятельного и ставшего опасно активным Васила Радославова (после этого, правда, ушедшего в оппозицию и учредившего свою собственную, «под себя» партию, ну и хрен с ним).

Кто станет премьером, когда все формальности будут завершены, сомнений не было абсолютно ни у кого. Сюрпризов и не случилось: 1 сентября Его Высочество, даже не думая спорить, послушно выдало мандат на формирование кабинета Стефану Стамболову, и новый министр-президент, ни дня не умедлив, впрягся в работу.

ЧТО ДЕЛАТЬ?

А работы более чем хватало, ибо с избранием сразу возникли сложности: князь как бы и был, но исключительно «для внутреннего пользования», то есть князя, можно сказать, как бы и не было. Не будучи признан всеми гарантами Берлинского процесса, да еще и без утверждения султаном, он с точки зрения международного права оставался австрийским поручиком, авантюристом и наглым самозванцем, — и, соответственно, сама государственность страны, оказавшейся de jure[26] под непосредственным управлением султана, была не более чем фикцией.

При этом все понимали, что признания от «концерта» не дождаться, причем государь, сразу заявив «Ни-ког-да!», невольно подставился. «Nein!» — откликнулся Берлин, получивший возможность показать Гатчине, что радеет за ее интересы. «Non!» — отозвался Париж, в Болгарии вовсе не заинтересованный, радуясь случаю показать Александру III, что готов поддержать. Лондон же, теперь решивший, что Фифи уже не Фифи, а целый Фердинанд, с которым можно и поиграть, равно как и Вена, по факту державшая Ферди на поводке, объявили, что уж они-то «за», но только если согласна Порта.

А великий визирь Порты, чье мнение тоже положено было выслушать, и вовсе от имени султана сообщил, что возражений йок, но подпись Его Величество поставит только тогда, когда все гаранты договорятся, потому что в Берлинском трактате совершенно ясно прописано: «Князь болгарский будет свободно избран населением и утвержден Портою с согласия держав», и не иначе.

Таким образом, в ловушке оказалась не только Болгария, но, в связи с упрямым на грани мании царским «нет», также и Россия. Ранее, желая наказать Баттенберга, Гатчина требовала на основании Берлинского акта вернуть Восточную Румелию под власть Порты и была формально права. Но теперь, когда важнейший пункт насчет «свободного избрания» был соблюден, державы (к своему удовольствию) не могли дать султану «добро» на утверждение выбора, потому что султан боялся что-то делать без согласия России.

Как бы и красиво, вот только «концерт» получал широчайшее поле для «серых игр» с Софией, а Россия такой опции не имела. В итоге даже осторожнейший, панически боявшийся раздражать государя г-н Гирс, рапортуя Гатчине, назвал избрание Фердинанда и его ближайшие последствия «пощечиной для России», а сам Александр Александрович, ознакомившись, написал на первой странице доклада: «Какая отвратительная история!» — и запросил специалистов, что можно сделать в такой ситуации.

Царская воля — дело святое, специалисты не умедлили. Александр Нелидов, посол в Стамбуле, считавшийся лучшим экспертом империи по Балканам, предложил, высадив в Варне и Бургасе дивизию, занять страну, чтобы «удалить оттуда укрепившееся со времени филиппопольского переворота антирусское правительство, а равно и возвратить сам болгарский народ на путь правильного развития, с которого он был насильственно совлечен». Пояснения, как избежать при этом войны, заручившись поддержкой Парижа и Порты, прилагались.

Со своей стороны, Николай Гирс, глава МИД, убежденный «германофил», предложил изящный план смещения князя и замены его «временным управителем», генералом Казимиром Эрнротом, гарантируя, что сумеет убедить Бисмарка «ценою приемлемых уступок поддержать перемены к лучшему». Проект Нелидова по рассмотрении государь счел «излишне авантюрным», а проект Гирса в общем одобрил, велев передать в разработку, но ни до чего серьезного дело не дошло.

Не знаю почему, но, думаю, версия Рассела Дончева, полагающего, что «царь, считавший, что Болгария никуда не денется, проиграв войну нервов в 1886 году, морально иссяк и боялся связываться с упрямым премьером», все-таки чересчур экзотична. Хотя кто его знает, может, и так. Но, как бы там ни было, в итоге остановились на знаменитом: «Спешить некуда. Россия может обойтись без Болгарии, а вот Болгария без России никак. Пускай болгары вдоволь нахлебаются этих щей, авось поумнеют».

ВЕРТИКАЛЬ

С этого момента начался этап, вошедший в историю как «диктатура Стамболова» или просто «стамболовщина». Формально, конечно, премьер, которого князь теоретически мог отправить в отставку когда угодно, — это не всемогущий «первый регент», но при чуждом стране и не признанном державами главе государства, пока еще только присматривавшемся к ситуации, Стамболов вертел политикой и политикумом как хотел. Все рычаги были у него: слепо послушная тайная полиция, на содержание которой уходило до четверти бюджета, армия, руководимая верным Савой Муткуровым и