Ричард Длинные Руки — бургграф - Гай Орловский

По сути, этот город, как и вообще все города такого типа, абсолютно самостоятелен в политическом смысле. Городской совет имеет свои вооруженные силы, заключает договоры с соседями, даже если те принадлежат к другому королевству, начинает и ведет войны, подчиняет себе окружающие территории.

Насколько я помню, короли и даже императоры не раз посылали войска для подчинения таких городов, и по большей части горожане успешно отражали все атаки и добивались независимости, закрепленной королевскими указами. Раззадоренные своей властью, такие горожане нередко срывали на фиг рыцарские замки, чтоб и намека не оставалось на возврат к прошлому, подчиняли соседние города помельче, а то и основывали колонии, как совсем уж заправские государства.

Так что я наблюдаю просто первый росток будущего мира. Чему я должен бы радоваться. В самом деле должен, ведь это шаг к прогрессу из мракобесия средневековости.

Я вытащил из мешка лук, показываться на глаза пока не стоит, но комнаты здесь просторные, отступил в самую дальнюю.

Эти новые ворвались с дубинками в руках, один с маху ударил по маленькому столику, тот разлетелся вдребезги, а глиняная ваза рухнула на пол. Он ликующе захохотал, еще больше опьяненный сладостью разрушения, мимо него с воплями пробежало еще пятеро.

Глава 14

Мои руки замелькали, как лопасти вентилятора: шесть стрел просвистели, догоняя одна другую, и шестеро рухнули на пол, сжимая в руках дубины и ножи. Из других комнат слышались крики, я торопливо выбежал и плотно закрыл за собой дверь. По коридору бегут еще пятеро, я вскинул лук и уложил всех пятерых. Если бы хоть один в доспехах, пришлось бы труднее, а так стрелы пронзали их, как гусей на подворье.

Еще в двух комнатах слышится треск ломаемой мебели. Я видел через распахнутые двери, как беснуется этот простой народ, получивший свободу, настоящие демократы, и, встав на пороге, вскинул лук. Десяток стрел сорвалось с тетивы, с зачатками демократии было покончено. По крайней мере, в доме.

Прислушался, в доме тихо, только снаружи всё еще крики и вопли. Как и рассчитал, никто Амелию с ее детьми тронуть не осмелился на виду у всех: даже самые разогретые вином проскакивали мимо в дом, чтобы оторваться на мебели, так что здесь она в относительной безопасности...

Я выскользнул из боковой двери в сад. Огромная серая толпа беснуется, размахивают горящими факелами.

Вдруг один отделился от толпы и побежал в сторону кузницы. За ним последовали еще двое с воплями и криками.

Я перебегал за деревьями, и хотя влез в личину исчезника, но кто знает — кто в толпе, здесь обязательно и те, кто незаметно руководит ею. Должны быть те, кто заводит, не дает угаснуть народному волеизъявлению. Любой энтузиазм надо чем-то подпитывать, эти неведомые кукловоды могут уметь больше, чем простые люди...

Человек с факелом вбежал в кузницу, за ним те двое, через пару секунд он выбежал с радостным воплем, а в кузнице вспыхнуло пламя.

— Хорошо, — сказал я тихо, — нам нужны вещдоки...

Стрела ударила его в раскрытый рот, он дернулся, сделал шаг и упал лицом вниз, крепко сжимая древко горящего факела. Из кузницы выбежали двое, один несет, прижимая к груди, полоски металла. Оперенный кончик стрелы возник у него в глазу. Этот рухнул навзничь, но награбленное не выпустил. Третий получил стрелу в живот и упал, перегнувшись и ухватив оперенное древко, но не решаясь выдернуть.

В толпе наконец поняли, что происходит не совсем то, что им обещано, да и я, прячась за деревьями, начал стрелять быстро и беспощадно: в спину, в голову, просто в пробегающие тени. Раздались вопли ужаса. Толпа начала шарахаться, топча друг друга, наконец с диким воем ринулась обратно, забыв о страстном желании насадить демократию и разграбить награбленное.

Я шел следом, мои пальцы одеревенели, а кисть распухла от частых ударов тетивы. Идиот, забыл надеть кожаную рукавичку, приходится гасить боль и заживлять рассеченную кожу, зато стрелы идут как пунктир, я то и дело переступаю через дергающиеся в агонии тела. Последние из убитых рухнули в распахнутых воротах, а уцелевшие мчались дальше, растеряв факелы, дико воя в смертном ужасе.

Я выпустил еще с десяток стрел вдогонку, вернулся в дом и торопливо упрятал лук в мешок. Амелия рыдает, обхватив столб на крыльце, Ганс и Фриц жмутся к ней, уговаривают не плакать, но у самих по щеках бегут слезы. Она подняла ко мне испуганное лицо, на щеках мокрые дорожки.

— Они...убежали?

— Я ничего не рассмотрел, — сказал я, — мельтешили, потом как-то враз исчезли. Похоже, что-то их спугнуло.

— Не что-то, — возразил Гансик. — Вон сколько их лежит! И в каждом — стрела.

— Наблюдательный, — сказал я одобрительно. — Да, тебе от армии не откосить!

Амелия проговорила через рыдания:

— Не могу поверить... Господь спас нас... Спасибо Ему!

— Не за что, — ответил я скромно. — А вон, кстати, сюда спешит городская стража. Как и положено, когда всё закончено. Вы видели, как пьяная толпа ворвалась и бесчинствовала, но не видели, кто их перебил...

Она смотрела расширенными глазами, я усмехнулся и скрылся в доме. Во дворе послышался конский топот, властные голоса.

Я сидел на своем ложе голый до пояса, зевал и тер кулаками глаза, когда на пороге вырос рослый человек в легких доспехах с большой золотой бляхой на груди, означающей, что он — начальник всей городской стражи.

Свет из окна упал на его суровое, обветренное и обожженное солнцем лицо, блеснули злые глаза. Я зевнул и сказал сонно:

— А, это вы, капитан Кренкель!.. Чё это вам не спится? — Он прорычал:

— Не прикидывайтесь! Кто там столько народу угробил?

— Там, — спросил я медленно и всё еще сонно, — это где? На Каталаунских полях или при Фермопилах?.. Да, я там повоевал, не спорю... И пирамиды повалил по пьянке...

Он рыкнул громче:

— Я говорю, кто убил столько народу в доме? И за домом?

За его спиной возникли двое крепких стражников и уставились на меня, готовые хватать и вязать, но во взглядах я заметил почтительную осторожность. Акселерация свое слово сказала, и хотя это не моя заслуга, но я выше обоих на голову, шире в плечах в полтора раза и намного тяжелее.

Я спросил с изумлением:

— Вы с ума сошли? Я спал себе преспокойно. А тут какой-то шум. Не успел проснуться, как вы на пороге... А что, кто-то убит?

Стражники даже не переглянулись, много всякого вранья слышали, а Кренкель прорычал злее:

— Не прикидывайтесь! — Я сказал надменно:

— Если моя вина доказана... именно доказана, вы можете со мной разговаривать подобным образом. А пока что у вас есть только предположения, не так ли? И потому обращайтесь со мной соответствующим образом.