Твоя (не) родная семья (СИ) - Устинова Мария

— Они сказали, что ты не моя мама, — шепчет Сенька.

Глава 18

Ощущаю себя так, словно меня неожиданно ударили. Этот гад со своей мамочкой пошли ва-банк. Вывалили ребенку всю правду, чтобы он ко мне не просился. А я чего ожидала? Что со мной сыграют честно и благородно?

Я сглатываю слезы, качаю головой.

— Они же врут, да, мам?

Нижняя губа дрожит, как у маленького. Слезы вот-вот прольются из глаз. Как можно было такое сказать? Как?

— Я всегда буду твоей мамой, — шепчу я.

— Не врут… — продолжает он. — Ты обещала, что не уедешь, и уезжаешь, да? Ты бы забрала меня с собой, если бы была моей мамой. И железную дорогу они спрятали…

— Послушай, сынок, — я беру себя в руки и решаю ни в коем случае не плакать при ребенке. — Я была твоей мамой и навсегда ей останусь. Я не могу тебя забрать сейчас, это правда. Но обещаю тебе, я за тобой вернусь и мы уедем отсюда вместе, чего бы мне этого не стоило. Никому не рассказывай об этом, просто всегда помни. Я твоя мама, что бы тебе не говорили. Ты кому веришь — им или мне?

— Тебе…

Сенька начинает рыдать взахлеб, и я крепко его обнимаю.

Почему жизнь так несправедлива, я не знаю. Но иногда плохие и несправедливые вещи случаются с теми, кто этого не заслуживает. То, что случилось с биологической мамой Сени. Им самим — ребенок не должен переживать такое. То, что случилось со мной. Столько несчастий из-за равнодушия одной семьи и их уверенности в собственной правоте.

— Ты обещаешь, мама?

— Ты мой сын, — я целую мокрую щеку и прижимаю к себе теплое тельце. Как не хочется отпускать! — Я тебя люблю.

— И я тебя тоже, мам… — шепчет он тихо, словно по секрету.

Я обещаю, когда-нибудь мы сможем сказать это громко-громко, чтобы все слышали. И пусть сейчас я не знаю, как это случится. Но верю — так и будет.

Я снова целую его. Мне не хочется отпускать малыша — и ему меня тоже. Жаль, что я не могу уйти, просто забрав его с собой и растолкав все препятствия.

— Я обещаю, — шепчу я. — Клянусь, что вернусь за тобой. А пока обещай не расстраиваться, не плакать и не верить злым языкам, что я тебя бросила, понятно? Потому что этого просто не может произойти.

— Ладно, мам, — он отпускает меня.

Я рассматриваю его глаза с нескольких сантиметров, и не могу наглядеться. Во взгляде Сеньки появляется уверенность, даже какая-то решимость. Он все понял, и в сердце сохранит веру в меня, а значит, она спасет его от боли, которая бы ждала его неминуемо. А так вместо того, чтобы тосковать и плакать перед сном, он будет думать обо мне и наших обещаниях.

В ладошку вкладываю черную машинку из ТЦ.

— Это тебе, — шепчу я, и предупреждаю. — Только никому не говори, что я тебе подарила.

Иначе машинку постигнет та же участь, что и железную дорогу. Скоро разорвут и выбросят мои фото. Выбросят или отдадут маме мои вещи. Спрячут игрушки. Уничтожат все, что напоминает Сеньке обо мне. Словно это сотрет меня из его памяти. Ведь нет. Он всю жизнь будет об этом помнить, даже в глубокой старости.

Маму люди помнят всю жизнь.

И если в сердце на том месте, где должен был остаться ее лик, останется рана, это не значит, что ребенок ее забудет. Просто на всю жизнь вместо мамы запомнит боль по ней.

Сенька прячет машинку под подушку.

— Давай пообещаем друг другу, что больше не будем плакать? — предлагаю я.

— Обещаю, мам…

Мы обнимаемся и долго держим друг друга в объятиях.

Коленями на полу стоять больно, но объятия не хочется разрывать. Хочу держать Сеньку, как можно дольше. Закрываю глаза, зажмуриваюсь от эмоций, но не плачу. Нужно держать слово.

— Мне пора, — я смотрю Сеньке в глаза.

Он кивает с серьезным видом.

Мы договорились.

— Помни, я заберу тебя, — шепчу я на ухо, крепко целую в щеку, и поднимаюсь.

Он вскакивает и берет за руку.

— Я тебя провожу, мам!

Не обращая внимания на Игоря, мы доходим до входной двери.

— Береги себя, — говорит Сенька, прощаясь с таким серьезным видом, словно он тут старший.

Думаю, так и есть. Ментально он взрослее собственного отца. Во всяком случае лучше осознает последствия за поступки. Снова становлюсь на колени, чтобы расцеловать малыша.

— Пока, мам, — без слез говорит он.

Игорь мрачнеет, как туча, но молчит. Кидаю на него взгляд — помни, о чем предупреждала. Обидит его снова и выцарапаю ему глаза.

— Пока, сынок, — снова целую в щеку и выхожу.

Нет ни слез, ни горечи прощания. Мы обо всем договорились, и Сенька принял это, как взрослый. Он будет ждать меня. Я не имею права его подвести.

Дома не выдерживаю и какое-то время реву в подушку.

Уже не так, как раньше. Мне намного лучше.

В обстоятельствах почти ничего не изменилось, но теперь я ощущаю надежду. Все будет хорошо. Я справлюсь. Найду способ помочь себе и ребенку. К моменту, как возвращается мама, слезы уже высохли.

— Завтра улетаю, — говорю я.

Мама ахает.

— Уже?

— Мне заказали билет. Вылет в шесть утра.

— Тогда ложись пораньше, — суетится она. — Важно, чтобы ты хорошо выглядела!

Под ее давлением делаю пилинг и освежающую маску для лица. Ложусь пораньше. Думаю, что буду ворочаться, но засыпаю мгновенно. В половину пятого просыпаюсь от ароматного запаха блинчиков с кофе, и встаю.

Удивительно, но я выспалась. И прекрасно себя чувствую. Меня ждет новая жизнь и это тонизирует и будоражит. Привожу себя в порядок и делаю деловой макияж. Мама была права… Кожа выглядит чудесно.

Она встречает меня на кухне с блинчиками и кофе.

— Ешь, потом не будет времени. Как устроишься, позвони.

— Обязательно, мам, — пробую тонкий кружевной от дырочек блинчик, выпиваю чашку кофе и вызываю такси.

Перед выходом смотрю в зеркало. Я оделась по-деловому: юбка-карандаш, лодочки, черная блузка и чулки. Волосы уложены в красивый узел. Макияж неброский, но подчеркивает достоинства. Выгляжу на все сто.

— Дочка, — мама целует в щеку, совсем, как я Сеньку вчера. — Ну, удачи.

— Я позвоню, — обещаю я.

В аэропорт прибываю заранее, рейс еще не объявили. Жду у панорамного окна, глядя на оживленную парковку и высокие елки, высаженные вокруг здания аэропорта.

Наконец, объявляет рейс до Москвы.

Без проблем регистрируюсь и уже скоро оказываюсь в самолете. Под ложечкой сосет от страха перед взлетом. «Взлетаем!», пишу маме. Может удастся подремать, будет не лишним…

Я пристегиваюсь, стюардесса проводит инструктаж и самолет отрывается от полосы после разбега. Ну вот и все: исполнила свою мечту, не испугалась. Могу гордиться собой.

Уже скоро буду в Москве.

Вставляю наушники и включаю в телефоне урок французского, чтобы занять время. Попрактикую до посадки. Когда самолет идет вниз, с непривычки меня вжимает в кресло, пока мы пикируем на посадочную полосу, дыхание перехватывает. Внутри холодок от страха, но постепенно его сменяет деловой настрой. Ко многому готова и не дам сбить себя с цели.

Я многое прошла, чтобы получить вот это.

Этот вид из иллюминатора. Перспективы. Сногсшибательный вид на столицу сверху.

Я это заслужила.

После посадки, пока еще гудят турбины, я включаю телефон.

«Встречу вас сам. Жду в зоне прилета».

У меня замирает сердце. Давыдов — богатый, статусный мужчина — встретит меня сам? Я не видела его с собеседования и у меня замирает сердце. Да, этот путь определенно стоило пройти.

Вместе с другими пассажирами выхожу из самолета.

Встречающие толпятся за прозрачными дверями. Я еще не вижу его, впереди стена пассажиров. В кармане звонил телефон. Отвечая не глядя, рассчитывая, что это Олег.

— Камилла Андреева, — произносит мужчина.

Незнакомый. Не тот, что в прошлый раз. Другой. Голос сильный, но звучит, как стекло — холодно и без чувств.

— Вы отказались от нашего предложения.

— Да, отказалась, и… — вздыхаю я. — Я не стану на вас работать. Кем бы вы ни были, прекратите. Не стану. Я не предам Олега.