Политика - Адам Тёрлвелл

“Грязно” означало “пописать”.

Ей надо сходить по-маленькому, сказала Нана, и она думает, пойти ей или нет. Пойти или не пойти? Дело в том, что она не знает, сможет ли дотерпеть. Она не знает, сможет ли донести до туалета.

Она назвала свое новое желание “свинячить”. В этот особый миг она сказала: “Хочу посвинячить”. В это утро Нана обернулась девочкой с мальчишескими замашками и инстинктами грудничка. А инстинкты неподвластны нашему контролю, это все знают.

— Хачуписть, — сказала Нана. Она произнесла это, закрыв глаза и напряженно выгнув шею. — Хочу, хочу писать. Можно выйти?

Она предлагала Моше наслаждение. Она предлагала свои извинения.

Нана изменила ему. Неверность любого из нас хоть на миг наполняет раскаянием. Но Нана чувствовала еще и вину, потому что у нее не было даже обычного оправдания неверности — катастрофически сильного сексуального желания. Нана была не слишком темпераментна. Если уж бросаться в секс с головой, думала она, так уж лучше с Моше. Поэтому Нана раскаивалась вдвойне. Вот почему она решила исследовать сексуальный аспект мочеиспускания. Из альтруизма.

Стоит заметить, что если это альтруизм, то в альтруизме есть кое-что хорошее. Если бы люди были альтруистичнее, их жизни стали бы куда сложнее. Их сексуальный репертуар мог бы обогатиться весьма пикантным образом.

— Бу-бу, — сказал Моше.

Честно говоря, он был поражен.

6

Сказать по правде, я не знаю, как следует относиться к писанию друг на друга. Не все относят это к разряду сексуальных манипуляций. Судя по всему, некоторых моча не возбуждает. Можно предположить, что мысленное зрелище журчащих, сплетающихся и расходящихся ручейков разной степени желтизны не способно оказать этим людям помощь в мастурбации.

Другие считают мочу триумфальной роскошью, частью сексуального пиршества. Для них это восхитительный момент, которому они отдают себя целиком, не забывая, как правило, приобрести непромокаемый наматрасник а “Заботливой мамочки” или, скажем, в “АСДА”.

Что до литературы, описывающей сей акт, у каждой из двух этих групп имеются свои идеи о том, о чем писать подобает, а о чем — нет. И те, и другие найдут что покритиковать в моем описании Наниных исследований. И тем, и другим будет трудно с ним сжиться. Для кого-то оно будет слишком откровенным, для кого-то недостаточно таковым. Я знаю. Но такой читатель меня не интересует. Меня не интересуют читатели, которые хотят отождествить себя с Наной или Моше. Меня интересуют читатели, которые хотят их понять. Особенно я хочу, чтобы они верно поняли позицию Моше.

Потому что позиция Моше была, видите ли, неопределенной. Он не был ни за, ни против. Позиция Моше состояла в том, что его можно было склонить к другой позиции.

Вначале Моше решил, что “свинячество” не для него. Он остановился и посмотрел на нее. Но Нана не могла оставить его в неуверенности. Она ловила кайф.

— Я не смогу сдержаться, — сказала она.

Нана и вправду хотела этого.

Существует психологический феномен, который недооценивают пропагандисты необычных сексуальных практик. Они верят, что каждый участник конкретного полового акта должен страстно желать именно этого вида секса. С их точки зрения нельзя, например, быть дилетантом в анальном фистинге. Нет, этому надо отдаваться с головой. Я так не думаю. Если вы не разделяете чью-то сексуальную фантазию, у вас могут возникать по этому поводу разные чувства. Некая фантазия может показаться вам неестественной и отвратительной. Или даже скучной. Но есть и еще один, довольно частый вариант.

Вас заводит то, что завело другого.

Моше завелся оттого, что завелась Нана. Теперь “свинячество” Наны стало воплощением его несбыточной мечты.

Она сказала ему, что не может сдержаться. И Моше парировал.

— Придется потерпеть, детка, — сказал он. — Придется потерпеть. Нельзя писать в постель.

Он говорил абсолютно серьезно. Эта фантазия ему неплохо давалась. Моше на самом деле не слишком не хотел, чтобы Нана описала его постель, потому что он так и не купил непромокаемый наматрасник. Он купил дорогой матрас “Данлопилло”, но без наматрасника. Так что он был не совсем в восторге от мысли, что обнаженная Нана сходит под себя. Нана вопила.

— Я не смогу, — провыла она, — не смогу.

А Моше становился все строже и строже.

— Если ты это сделаешь, — сказал он, — я буду очень зол.

— О-о-о-о, — проныла Нана с дрожью и покорностью в голосе.

— Если ты сделаешь это, я буду очень, очень недоволен, — сказал Моше.

Нана не хотела, чтобы Моше был недоволен, но ей было любопытно, как он выразит свое неудовольствие.

Накрытая телом Моше Нана принялась ласкать себя. Он чувствовал, как тыльная сторона ее руки трется о его живот.

— Если ты сделаешь это без разрешения, — сказал он, — мне придется тебя наказать.

— Наказать?

— Наказать.

— Ммммм, — сказала Нана.

Моше положил свою левую руку на ее мохнатый лобок. Нана зажмурила глаза. Она тяжело дышала. Она дышала носом с присвистом. Она повернула голову набок. Он смотрел на нее в упор. Глаза зажмурены, губы сжаты.

По руке Моше что-то потекло.

Нана насвинячила. Нана так хитро насвинячила. Перепонки между пальцами Моше мокро пощипывало. Нана прижала его руку своей. К своей мокрой пизде. По ней потихоньку текло. Моше беспокоился о том, как его экзема отреагирует на мочу. Вряд ли моча смягчит ее, думал он. И нужно было что-то делать с простыней. Моше не хотел выглядеть чересчур расторопным. Но его волновали деньги. “Данлопилло” — недешевый матрас. Ему хотелось сорвать простыню и сунуть ее в стиральную машину. А тут еще он вспомнил, что на дворе утро. Утренняя моча, как всем известно, гораздо ядреней вечерней.

Нана распахнула свои невинные глаза и взглянула на него.

— Ты отвратительна, — сказал Моше.

Нана хихикнула.

7

Мне это вот что напоминает.

Есть небольшой роман под названием “Философия Терезы”. Любимый роман маркиза де Сада. Он был издан примерно в 1750 году. Автор романа достоверно не известен. Рассказчицу зовут Тереза. В одном из эпизодов она описывает, как наблюдала за м-ль Эрадис, обнажающей свои ягодицы, дабы получить епитимью от своего духовного наставника отца Дирага. Вначале священник сечет ее розгами. Потом он говорит ей, что будет умерщвлять ее плоть “вервием святого Франциска”. Вервие святого Франциска — это его член. Она не знает, что это его член. Обдумав вариант проникновения в анус, священник в конце концов решает просто заняться с ней любовью сзади.

Вот цитата из “Философии Терезы”:

Голова его была наклонена, а блестящие глаза сосредоточены на работе мощного тарана, чьими ударами он управлял таким образом, что, выходя наружу, тот не покидал совсем своего тоннеля, а при обратном движении его живот не приходил в соприкосновение с ягодицами его подопечной, каковое могло бы, при размышлении, навести ее на мысли о действительной природе предполагаемого вервия. Какое присутствие духа!

Это важная цитата.

В итоге м-ль Эрадис кончает. Она понимает свой оргазм как божественное воздаяние: “О, я ощущаю неземное счастье! Дух мой совершенно отделился от плоти. Сильнее, отец, сильнее! Изведите все, что во мне нечисто…”

Мне понятно, что пытается сделать автор “Философии Терезы”. Он — разумеется, это именно он — нападает на безнравственных священников. Еще он хочет высмеять религиозные тексты, в которых девственницы так часто впадают в религиозный экстаз. Он желает высмеять притязания духовенства на духовность. Все, чего хотела мадмуазель, понимаем мы, так это хорошего траха.

Все это ясно. И все же мне кажется, что наш автор, увлекшись политическим остроумием, упустил прекрасную возможность. В моей версии м-ль Эрадис знала бы о том, что священник занимается с ней сексом с самого начала. И просто притворялась, что не понимает этого. Это все бы изменило. В “Философии Терезы” м-ль Эрадис не притворяется. Она позволила себя одурачить. Но ведь это совершенно неправдоподобно? Совершенно неправдоподобно. И писатель об этом знает. Именно поэтому он так старательно описывает нам, как мастерски священник управляется со своим членом. Именно поэтому он так настаивает на том, что священник касается ее только лишь членом. Пытаясь оправдать неправдоподобие, он выдает подделку за настоящее извращение. Поэтому меня не удивляет, что маркиз де Сад, которого ближайшие друзья называли Донасьеном, решив написать в 1797 году свой собственный политический порнороман “Жюльетта”, взял “Философию Терезы” за образец. Он называл ее “очаровательным сочинением”. Очарование заключалась в том, что эта книга была единственной, где “милым образом пышность сопрягалась с нечестивостью”. Этой загадочной фразой, если вы еще не поняли, Донасьен хотел сказать, что в книге изображены трахающиеся монахи. Именно об этом хотел читать Донасьен. Именно об этом он хотел писать. Ему не нужны были реалистические извращения. Его больше занимали извращения политические.