Грамматические вольности современной поэзии, 1950-2020 - Людмила Владимировна Зубова

Давид Паташинский. «вечерняя рыба» [318] ;

Мы знаем верные приметы, когда рассветы не в цене,

когда кричишь, а крика нету, но есть рисунок на стене,

когда летишь, и сон хрустален, и короток, как я привык,

он ускользнет, минуя спален, где мы останемся в живых.

Давид Паташинский. «Пока пишу я, оживаю, меня танцует Саломея…» [319] ;

Мои слоеные словесы сливовым салом веселы,

в лесу не замечая леса, ложимся мертвыми в стволы.

Не знаем сами за слезами, кто писем наших пролистал,

когда жестокими отцами соразмеряли пьедестал.

Давид Паташинский. «Зима несчастная пришла хрустящим утром в тонком насте…» [320] ;

Они живут по ночам, они читают сучар,

они печатают книг, что было гадко из них,

потом сбирают оброк, берут тебя поперек,

за обруча мягких ребр, за голоса кратких строк.

Давид Паташинский. «сочельное…» [321] ;

Скрипит во мне тишина, слова цедить голодна.

Рассвет, но снова закат, когда он сам виноват.

Река и снова клюка, когда мне ровно идти.

Когда порвали смычка на позабудь да прости.

Давид Паташинский. «сочельное…» [322] ;

Клей конверта языком, и письмо готово,

слов в нем оказалось больше сотни,

несколько нежных, несколько печальных,

слова, слова, ничего кроме.

Давид Паташинский. «сердце – ловкий охотник» [323] ;

Пальцы лапают ключа. Догорит твоя свеча.

Две девицы под окном как медовые цвели.

Скрипка душит скрипача на окраине Шабли,

между радостью и сном выбирая палача.

Давид Паташинский. «Пальцы лапают ключа. Догорит твоя свеча…» [324].

Ненормативная неодушевленность

Ненормативная неодушевленность в ряде случаев отражает колебания, свойственные узусу при обозначении микроорганизмов, мелких существ и существ, употребляемых в пищу:

Новое оледененье – оледененье рабства

наползает на глобус. Его морены

подминают державы, воспоминанья, блузки.

Бормоча, выкатывая орбиты,

мы превращаемся в будущие моллюски,

ибо никто нас не слышит, точно мы трилобиты.

Дует из коридора, скважин, квадратных окон.

Поверни выключатель, свернись в калачик.

Позвоночник чтит вечность. Не то что локон.

Утром уже не встать с карачек.

Иосиф Бродский. «Стихи о зимней кампании 1980‐го года» [325] ;

…Вселенная похожа на минтай,

вокруг менты, под мышками – икра…

В гусиных перьях – акваланг: «Взлетай,

ныряй, мой ангел, ужинать пора».

Александр Кабанов. «Представь меня счастливым в пятьдесят…» [326] ;

Так выйти бы – на улицу, где шум

невнятностью своей членоразделен,

так нет ведь, я не выйду, я груш-шу,

и алчно дома тишиной владею.

Она регенерируется враз,

и дыры от шагов уже бесследны,

затянуты, неслышимы для глаз,

и для ушей невидимы и слепы.

Так вязко в ней захлебываться ей —

ей-ей, уп-уп и буль – не задохнуться,

расхлопнуть жабры, превратиться в лещь,

рехнуться, тихо-тихо распахнуться.

Я вышла бы – на улицу, где шум,

где в воздухе висит его берлога,

но я уже твоей водой дышу,

и немотой не перейти порога.

Надя Делаланд. «Так выйти бы – на улицу, где шум…» / «Тишина» [327].

Во всех приведенных примерах грамматическая неодушевленность создает художественный образ. У И. Бродского она указывает на прекращение жизни человека, у А. Кабанова говорится об исчезновении мироздания и сравнение вселенной с минтаем сопровождается словами ужинать пора.

В стихотворении Н. Делаланд сочетание превратиться в лещь созвучно выражению превратиться в вещь. Название рыбы деформировано орфографическим преобразованием слова лещ в слово женского рода, чему способствует рифма со словом вещь – не только звуковая, но и зрительная, с мягким знаком. Кроме того, языковым подтекстом сочетания превратиться в лещь может быть глагол лечь, приближенный к старославянской огласовке (в старославянском языке – лéщи): в стихотворении описывается ситуация, которая фразеологически обозначена словами лечь на дно, т. е. ‘затаиться’, – речь идет о тишине и немоте, поэтому грамматическая неодушевленность мотивирована и образами отказа от жизни. Фонетический образ слова лещь, актуализированный мягким знаком (не меняющим нормативного произношения, но подчеркивающим его), противопоставлен ироническому звучанию груш-шу в начале стихотворения. Авторская форма груш-шу рифмуется со словом шум (а стихотворение называется «Тишина»). Огласовка на [ш] многих семантически значимых элементов стихотворения больше соответствует образу тишины, чем шума – ср. междометие шш, побуждающее к молчанию.

В следующем тексте грамматической неодушевленностью обозначается потенциальная добыча:

Не гонися за два зайца —

оба зайца не споймаешь,

оба зайца не споймаешь —

только ноженьки истопчешь.

Уж как первый будет заяц —

это любушка твоя,

а и другий будет заяц —

это матушка с отцом.

Александр Величанский. «Росстань стилизации» [328].

Обратим внимание на то, что зайцы из поговорки становятся здесь образами самых родных людей, а семантическая несогласованность подлежащего и сказуемого в числе (а и другий будет заяц – / это матушка с отцом) концептуализирует существительное заяц, в результате чего формы существительных во фрагменте Не гонися за два зайца – / оба зайца не споймаешь можно понимать и как формы с абсолютивным (грамматически изолированным) употреблением именительного падежа.

В современной поэзии обнаруживается и тенденция придавать грамматическую семантику неодушевленности названиям существ, которых принято истреблять:

А редактор – сухофруктом

смотрит, словно на микроб:

– Помашите-ка продуктом,

да не этак, чтобы в лоб!..

– Чтой-то будто странновато,

ну-ка, ну-ка, на просвет…

Вы же, батенька, новатор,

наш ослябя-пересвет!

Михаил Дидусенко. «Автор, сиречь „не-повторник“…» [329] ;

Но вспомним, братья, про таракан безусый,

Когда по переулкам серым, словно Бусов,

Мы пятимся, слепые, вслед

Слепому таракану на обед.

Владимир Кучерявкин. «И в шесть часов утра метро забилось дыбом…» [330].

У Марии Степановой встречается и название крупного животного, используемого в хозяйстве, в винительном падеже, совпадающем с именительным:

Во селении то было, в поле, в лесе,

Прокатилася карета, колесничка,

Быстроходная крылатая пролетка.

То из города едут, из Казани,

С новым годом, с богатою казною,

И будут ревизию делать:

Уж и лес населен, и поток населен,

И погост населен, и дуб не пустой,

И гуляет, наветренный, по зелени

День-деньской, обгоняющий елени.

Мария Степанова. «Во селении то было, в поле, в лесе…» / «Киреевский» [331].

Ненормативная неодушевленность часто наблюдается при обозначении различных