Дом с золотой дверью - Элоди Харпер

— Ты ее не заслуживаешь. И никогда не был ее достоин.

— Я мог бы сказать то же самое. Даже не представляю, зачем богачу понадобилось так переплачивать за тебя.

— Меня выкупил адмирал, — слишком поспешно отвечает Амара. Голос ее звучит чуть более встревоженно, чем ей хотелось бы.

Феликс вскидывает брови.

— А потом он оставил тебя здесь, чтобы ты досталась другому. Или однажды Плиний пошлет за тобой, чтобы ты присоединилась к его флоту в Мизене? А? Мне в это не верится.

Амара молчит. Она видела, как Феликс общается с клиентами: влезает в их жизни, дергает за нужные ниточки, нащупывает слабые места. И сейчас он, конечно, чувствует, насколько Амара беззащитна, хоть и не понимает почему.

— Ты говорила, что богач суров. Какая же ты врушка.

— Может, и вправду такой.

— Да, если достаточно умен. Только так можно присмирить женщину.

Амару накрывает волной жгучей ненависти.

— Руфус не такой, как ты, — произносит она, хотя уже и не уверена, что это действительно так.

— Будем надеяться, — отвечает Феликс. — А по поводу Виктории я тебе совсем не завидую. Я знаю, что на самом деле ты хотела выкупить не ее.

Амара готовилась к тому, что речь зайдет про Дидону — Феликс всегда метит в самое больное, — и ей удается сохранить спокойствие.

— Где ты ее похоронил?

— С чего ты взяла, что я ее похоронил?

— Даже ты не смог бы оставить ее тело на городской свалке. Не смог бы. Особенно получив за меня от Плиния такую сумму.

— Похоронил я ее или нет — этого ты никогда не узнаешь.

Амара открывает рот, чтобы возразить, но Феликс опережает ее:

— Хватит болтать. Давай сюда деньги.

Амара в бессильной ярости смотрит на Феликса. Она представляет себе портрет Дидоны с мстительно поднятой рукой. Что бы Феликс ни сделал с телом ее обожаемой подруги, она надеется, что тень Дидоны будет преследовать его до самой смерти. Феликс щелкает пальцами, словно хочет вывести Амару из забвения.

— Ну? Где они?

Потянувшись через весь стол, Амара ставит перед Феликсом кошельки, которые несли Филос и Ювентус. Ей становится дурно, когда Феликс начинает пересчитывать деньги, запуская пальцы в монеты, накопленные с таким трудом.

— Для первого платежа слишком мало. — Феликс резко вскидывает глаза. — Где остаток суммы?!

Амара поднимается с места и обходит стол. Феликс с трудом скрывает удивление, которое возрастает с каждым шагом Амары. Когда она оказывается совсем рядом, он встает. Раньше Амара никогда не подходила к нему так близко по собственной воле. Феликс неотрывно смотрит ей в глаза; в эти минуты ни ей, ни ему не ясно, кто из них хищник, а кто — жертва. Амара достает из-под платья кошелек, еще хранящий тепло ее кожи, и швыряет его на стол, сняв шнурок через голову. Затем она наклоняется вперед и, не отводя взгляда и не закрывая глаз, целует Феликса в губы. В этом поцелуе нет нежности и тем более страсти: огонь ненависти горит в Амаре жарче, чем огонь влечения.

Феликс не закрывает глаз и не пытается коснуться Амары, но она чувствует, что у него учащается дыхание. Ей вспоминаются слова Фабии: «Мне всегда казалось, что Феликс влюблен в тебя». Полагаться на старухину болтовню слишком рискованно.

— Я скучала, — выдыхает Амара, когда их с Феликсом губы расплетаются.

И прежде чем Феликс успевает хоть что-то сказать, она разворачивается и выходит из комнаты.

Флоралии

Глава 11

Она стояла на берегу без одежды, осыпаемая насмешками покупателей; они осматривали каждую часть ее тела — и пробовали на ощупь.

Сенека Старший. Контроверсии, 1.2

Невольничий рынок в Помпеях куда меньше огромного рынка в гавани Поццуоли, где Феликс купил Амару с Дидоной, но при виде того, как на помост выставляют человеческий товар, у Амары сжимается сердце. Запах множества потных, немытых тел почти перекрывает морскую свежесть, хоть и доносится издалека. Стоит волшебный день: волны в солнечном свете поблескивают серебром, а у горизонта разливаются синевой. В центре гавани высится богиня любви: она невозмутимо стоит на колонне посреди брызг и пены, из которой когда-то и родилась.

Венера Помпейская бдит за своим городом, повернувшись к невольничьему рынку спиной, и не видит этого омерзительного зрелища. Но до ушей Афродиты наверняка долетают голоса торговцев, выкрикивающих цены, хриплый смех и ожесточенные споры. Амара чувствует, как вокруг нарастает напряжение: оно висит в воздухе, словно дым от дров, которые вот-вот разгорятся.

Амара смотрит на Друзиллу. На красивом лице подруги нет ни малейшего признака стеснения или беспокойства. Но ведь Друзиллу в последний раз продали еще совсем ребенком. Быть может, она этого даже не помнит. Воспоминания Амары, напротив, так свежи, что в висках у нее стучит кровь, а глубоко в груди просыпается боль. Друзилла с улыбкой поворачивается к Амаре.

— Я велела Иосифу, чтобы для нас приберегли несколько человек, пока их не облапали сутенеры, — говорит она. — Он проверит, хорошо ли о них отзывались прежние владельцы.

Британника, идущая рядом с Амарой, вздрагивает. Нагретое ярким апрельским солнцем лицо британки раскраснелось и покрылось капельками пота. Амаре кажется, что Британника слишком взволнована. Наверное, в качестве охранника нужно было выбирать Филоса. Амара устремляет взгляд прямо перед собой. Недавно привезенных рабов без лишних церемоний расставляют рядами в тени ближайшего корабля. Кто-то из женщин рыдает не скрываясь, а одна из них даже пытается сопротивляться, когда у нее со спины сдергивают покрывало. Торговцы расхаживают из стороны в сторону, развешивая людям на шеи таблички, на которых значится имя, страна происхождения и история порабощения. Покупатели, раскрыв рты, таращатся на живой товар, а иногда даже щупают безответные тела, выставленные на продажу. У Амары при виде всего этого по коже пробегают мурашки и в памяти воскресают давно забытые картины. Как Дидона — тогда еще незнакомка — взяла Амару за руку, когда они оказались рядом на рынке в Поццуоли.

Друзилла замечает своего эконома Иосифа, который машет ей, стоя возле одного из торговцев. Он, должно быть, обо всем договорился.

— Все готово. — Друзилла направляется прямиком к Иосифу.

На мгновение Амаре кажется, что она не сможет пойти за Друзиллой, не сможет больше ни на шаг приблизиться к рынку. Ее охватывает безрассудный страх того, что стоит ей приблизиться к шеренге рабов, как какой-нибудь торговец сорвет с нее плащ, и тогда ей придется стоять на помосте голой и она снова станет товаром.

— Я пойду с тобой. — Британника, морщась от солнца, косится на Амару. — Пойдем, пойдем. Я тоже иду.

Амара берет Британнику за руку, испытывая одновременно