Горбатый медведь. Книга 2 - Евгений Пермяк

Шипящей гадюкой ползала Манефа по мильвенским улицам. Ее неутомимость восхищала штаб. На такую он мог положиться.

Был и в политехническом училище тайный кружок заговорщиков, именовавший себя ОВС — отчизны верные сыны. Его создали Игорь Мерцаев и Юрий Вишневецкий, поклявшиеся на крови быть верными друзьями, готовыми на смерть во имя жизни другого. На эти слова следует обратить особое внимание и припомнить их через несколько месяцев, когда один убьет другого, чтобы спасти свою шкуру. А пока они думают о самих себе как о благородных спасителях своей отчизны. В политехническом училище появилось оружие. Жалкое, но все же оружие. Кружок ОВС перестал стесняться, и говорилось во всеуслышание, даже при Толлине, считавшемся «промежуточной балаболкой», что хватит играть в молчанки.

Близились страшные дни…

Близились дни, которых потом будут стыдиться мильвенцы, которые проклянет каждый честный человек. Дни, которые изменят течение многих жизней, искалечив их у одних и отняв у других.

Мог ли рассчитывать на успех Вахтеров, опираясь всего лишь на разномастную публику, составлявшую ядро зачинщиков готовящегося мятежа?

Нет, это был бы гибельный расчет. Мятеж захлебнулся бы, едва начавшись. Вахтеров надеялся, что ему удастся вовлечь куда более широкие слои населения Мильвы, особенно после того, как будет пущен слух о закрытии завода по решению Совдепа. Это вызовет волнения в цехах и…

И тогда приходи, обещай, свергай и веди. А когда вовлеченные в ряды восставших окажутся в частях, тогда ими можно будет повелевать как угодно.

Были ли среди коренных мильвенцев такие, на чью поддержку мог рассчитывать Вахтеров?

Были! Послушайте, например, что говорит Яков Евсеевич Кумынин, почувствовавший, что за его спиной стоит тень Матвея Романовича Зашеина, в свое время из самых добрых побуждений поднявшего рабочих на добровольное снижение заработков, чтобы не дать закрыться убыточному казенному заводу.

Теперь Яков Евсеевич чувствует себя спасителем завода, преемником Зашеина. Кумынину кажется, что его устами говорит сама мудрость. Не отвергая Советскую власть, находит, что вся вина не в ней, а в том, что она состоит из людей, не видящих корней жизни Мильвенского завода. И он повторяет слова Матвея Зашеина:

— Товарищи, мы не какая-нибудь пролетария, мы коренной рабочий класс, на котором держится всё.

У Кумынина, рассуждающего на завалинке, находятся слушатели. В первую очередь слушают его выученики молотобойцы Семен Дятлов и Тихон Забавин. Они не только поддакивают своему мастеру-кузнецу, но и повторяют слышанное, беседуя с другими.

Яков Кумынин воскрешает давнее, почти забытое заблуждение.

— Ежели разобраться, — говорит он, — то Мильвенский завод наш, построенный отцами нашими от первого кирпича до последней стрелки на трубе. А ежели он кровный наш и каждая стена или там ферма состоит из нашего труда, так мы его и должны взять в свои руки. Зря, что ли, сам Ленин велел отдать фабрики рабочим, а землю — крестьянам?

Рассуждая так, добросовестно и благонамеренно заблуждающийся Кумынин уводит в дебри не только своих подручных, но и многих на заводе.

В цехах начинает бытовать теория, отредактированная не без провокационного умысла, о том, что завод должен принадлежать коллективу рабочих на артельных началах. Это значило, что заработал, то и разделил между работающими по цехам. Что ни цех, то артель. И даже в одном цехе может быть несколько артелей. А сам завод должен представлять из себя свободный союз свободных артелей.

Вахтеров великолепно понимал, насколько нелепа и практически невозможна идея превращения большого единого завода в конгломерат кустарных артелей. Однако же его агенты всячески муссировали затею Якова Кумынина и считали это единственным способом спасения завода, стоящего накануне неизбежного самозакрытия. И конечно, вахтеровские подстрекатели подсказали инициаторам превращения завода в союз артелей объявить об этом Совдепу и Кулемину, зная, что там решительно не примут подобную затею.

Так и произошло. В Совдепе прямо сказали о невозможности дробить неделимый завод на маленькие мастерские и назвали затею неслыханной глупостью.

Разъяренные инициаторы союза артелей, негодуя, кричали, что с ними не хотят считаться, что их называют глупцами, что большевики предпочитают видеть завод закрытым, но не работающим на святых кооперативных началах.

Недовольство облетело цеха. В цехах начались шумные споры и даже драки.

Ночью был созван штаб заговорщиков. Вахтеров произнес речь:

— Товарищи, настает наше время… Вчера опять ушел отряд добровольцев на фронт. Большевиков в Мильве горстка. На заводе разлад. Пленные чехи и словаки готовы поддержать нас. Необходимо умно и доказательно пустить слух о закрытии завода.

А на завалинках Кумынин и подобные ему рассуждали:

— Покосы не отобрали. Это верно. Не дали отобрать. Но могут отобрать и, пожалуй что, отберут. Не на тот год, так через год. Что тогда? Как быть с коровой?

Да, в самом деле, как быть с коровой, а корова теперь главная кормилица.

— Покосы покосами, — рассуждает Яков Евсеевич, — но ведь могут отобрать и дома. У нотариуса же отобрали. Положим, у него не дом, а терем. Но ведь могут потом взяться и за теремки, поскольку они тоже собственность, как, и огород. Так что есть над чем нам задуматься и чего бояться…

Яков Евсеевич, не предполагая, как и другие, похожие на него, готовил почву для вахтеровской авантюры.

Мильва, доверчивая, малограмотная и отсталая Мильва, захлестывалась мелкобуржуазной, мелкособственнической волной, тонула в пучине добронамеренных заблуждений.

И одна ли Мильва?.. В одной ли Мильве действовали умело маскирующиеся враги, носившие другие имена, но такие же в своем подлом существе.

В каких-то других заводах события были гуще, в каких-то бледнее, но все они, разные по деталям и оттенкам, были схожи очарованием честных тружеников лживыми посулами мнимых свобод и благополучий.

ВТОРАЯ ГЛАВА

С колокольни мильвенского собора Игорю Мерцаеву и Юрию Вишневецкому видно, как по лучам дорог, ведущих в Мильву, идут крестьяне с красными флагами. Они идут к Совдепу, занявшему теперь часть дома управления завода на Соборной площади.

Отпрыски, достойные своих отцов, ждут сигнала для набата.

Сигнальщик на площади. Он в синем нитяном зипунишке и в лаптях. Кто узнает в нем мятежного офицера?

В городском комитете РКП (б) и в Совдепе узнали о событиях, когда они начались. На Соборной площади уже появились «мирные» демонстранты деревень с флагами и винтовками. Агенты Всесвятского в последний час предупредили их, что для острастки не помешает оружие. Ими же был пущен слух, что Мильву окружают многочисленные войска армии «Свободной России».

Такой же слух был пущен и на Соборной площади. Говорилось, что прибыли гонцы народной армии «Свободная Россия». Что многие видели их. Что они просят соблюдать спокойствие и помочь разделаться с теми, кто захватил власть, принадлежащую всем.

Артемий Гаврилович Кулемин, узнав, что творится неладное, наскоро оповестил своих и отправился в Совдеп. На площади было пестрым-пестро. Пестрыми были и требования на полотнищах. Кулемин, не медля, решил вмешаться. Он появился на трибуне и, подняв руку, обратился ко всем:

— Товарищи! Нельзя же такие серьезные и такие разные вопросы решать скопом!..

В ответ на это раздался выстрел. Затем другой. Взвилась ракета. Где-то на Мертвой горе застучал пулемет. За прудом застучал другой, а затем загрохотали разрывы гранат.

— Наступают! — оповестил голос.

— Наступает армия «Свободной России»! — послышался второй, женский голос. Это кричала Манефа.

Раздалась команда:

— Полыхни по окнам!

Загремели винтовочные выстрелы, зазвенели стекла окон дома заводоуправления. Взлетела вторая ракета — сигнал к набату. И набат начался на соборной колокольне. Набатом ответили и другие колокольни. Всесвятский и на этот раз продумал все необходимое, чтобы оглушить, ошарашить, поразить.

Певучая звонкая труба, еще так недавно звучавшая в оркестре Мирослава Томашека, теперь что-то провозглашала, куда-то тревожно звала. Все повернули голову в сторону крикливой трубы и увидели трубача, а затем барабанщиков, идущих перед большим воинским соединением в шинелях австро-венгерской армии.

Это Мирослав Томашек поднял пленных под лозунгом возвращения на родину. Поэтому на красном полотнище было каллиграфически выведено белой краской: «Долой большевиков, мешающих нам вернуться на родину».

Томашек в офицерской форме шел во главе своего отряда. На его лице была написана решимость драться до последней капли крови, пробиваясь на родину. Тут же был и милый школьный столяр Ян — чех. Он покинул свою столярную мастерскую политехнического училища, тоже хотел вернуться домой, прихватив с собой бывшую сторожиху гимназии, а теперь его жену и мать двоих сыновей.