Цикл 'Пограничная трилогия'+Романы вне цикла. Компиляция. 1-5 - Кормак Маккарти

Джон Грейди вошел за ним, положил седло, затем опять вышел за ограду, забрал веревки и недоуздки и, присев на корточки, стал их разбирать.

Ролинс стоял и проверял петлю на лассо.

Тебе все равно, в каком порядке будем их объезжать, спросил он.

Попал в самую точку, приятель.

Хочешь, значит, покататься на этих бандитах?

Опять угадал.

Мой папаша всегда говорил: лошадей объезжают, чтобы на них ездить. Хочешь объездить коня ― заседлай его, садись ― и в путь.

Твой папаша имел диплом объездчика, с ухмылкой осведомился Джон Грейди.

Он мне его не показывал. Но пару раз я видел, как он забирается на мустанга, и тогда начиналась потеха.

Ну, тебе выпала честь увидеть такой же трюк.

Будем объезжать их в два приема?

Это с какой стати?

Я не видел лошади, которая усвоила бы эту науку с первого раза ― и забыла бы после второго.

Красиво говоришь, дружище. Но у меня они схватят все на лету. Вот увидишь.

Послушай старого опытного лошадника, парень. Нам попался крутой табунок. С характером.

А помнишь, что говаривал Блер? Не бывает жеребцов с плохим характером.

Не бывает, повторил Ролинс.

Кони снова зашевелились. Джон Грейди бросил лассо и заарканил одного из жеребцов за передние ноги. Тот грохнулся оземь, словно куль с мукой. Прочие кони сбились в кучу, неистово озираясь по сторонам. Жеребец лихорадочно пытался подняться на ноги, но Джон Грейди оказался тут как тут. Усевшись ему на шею, он притиснул к своей груди конскую голову. Из черных ноздрей жеребца вырывалось горячее пряное дыхание ― словно вести из какого-то таинственного мира. От этих созданий пахло не лошадьми, а дикими животными, каковыми, впрочем, они и являлись. Продолжая прижимать к себе конскую голову, Джон Грейди бедрами ощущал, как бешено колотится кровь в артериях жеребца. Ему показалось, что от жеребца исходит ужас, и тогда он прикрыл ладонью один его глаз, потом другой, а потом стал гладить его, тихим и ровным голосом рассказывая, что он собирается делать дальше. Он говорил и гладил, говорил и гладил, изгоняя все страхи.

Ролинс снял с шеи одну из веревок, сделал на конце петлю, закрепил на задней ноге жеребца повыше бабки, потом приподнял эту заднюю ногу и привязал к передней ноге, снял лассо, отбросил в сторону, взял недоуздок, и они стали нуздать жеребца. Джон Грейди засунул палец в рот коню, и Ролинс наладил мундштук, а потом привязал веревку ко второй задней ноге. Обе веревки они соединили с недоуздком.

У тебя все, спросил он Джона Грейди.

Да.

Джон Грейди отпустил конскую голову, встал, отошел в сторону. Жеребец кое-как поднялся, повернулся и стремительно выбросил заднюю ногу, но веревка развернула его, и он упал. Конь поднялся, снова попытался лягнуть невидимого врага и снова упал. Когда он поднялся в третий раз, то какое-то время мотал головой и дергался, словно исполнял какой-то танец. Потом застыл, постоял, пошел, потом опять остановился. Затем выбросил назад ногу и полетел на землю.

Он немного полежал, словно обдумывая ситуацию, потом поднялся, постоял с минуту, трижды подпрыгнул и снова застыл, злобно глядя на людей. Ролинс тем временем заново наладил лассо. Остальные кони с интересом следили за происходящим с дальнего конца загона.

Вот психи. Прямо как сортирные крысы. Такие же бешеные, бормотал Ролинс.

Выбери самого бешеного. А ровно через неделю в воскресенье получишь его в готовом виде, сказал Джон Грейди.

В каком смысле?

Он будет безропотно выполнять все твои пожелания.

Черта с два!

Когда они повязали четвертого жеребца, у ограды появились вакеро с кружками в руках. Они попивали кофе и с любопытством смотрели на американцев. К полудню уже восемь жеребцов были связаны, а остальные, перепуганные, словно олени, попавшие в неволю, то разбегались вдоль ограды, то снова сбивались в кучу. Они носились в облаке пыли, которое делалось все гуще и гуще. Коней охватывало ощущение страшной беды ― их текучая вольная целостность вдруг оказалась расчлененной на беспомощные одинокие островки. Это было жуткой напастью, от которой не существовало спасения. Вскоре и остальные пастухи высыпали из барака посмотреть, что происходит. К обеду все шестнадцать мустангов были связаны и стояли, уныло глядя в разные стороны, утратив былое единство. Теперь кони напоминали домашних животных, которых шаловливые дети связали потехи ради. Они стояли в ожидании чего-то неизведанного, и в их ушах еще звучал глас нового божества ― их укротителя.

За обедом в бараке пастухи держались с какой-то необычной почтительностью, хотя нельзя было сказать, является ли это признанием сегодняшних заслуг Джона Грейди и Ролинса, или, напротив, мексиканцы сочли их психами, которых лучше понапрасну не тревожить. Никто не интересовался их мнением насчет мустангов, никто не расспрашивал их о методах выучки. Когда, пообедав, Джон Грейди и Ролинс снова отправились в загон, у ограды уже толпилось человек двадцать мужчин, женщин и детей. Они с любопытством взирали на стреноженных животных и поджидали укротителей.

Откуда они возникли, удивился Ролинс.

Спроси меня что-нибудь полегче.

Когда приезжает бродячий цирк, об этом мигом узнает вся округа, так, что ли, дружище?

Ну, выбрал самого бешеного, спросил Джон Грейди.

Первое место я присуждаю вон тому справа, у него еще башка как ведро.

Мышастому?

Вот именно… Конь-огонь!..

Не перевелись еще знатоки конины.

Я знаток бешенства.

Джон Грейди подошел к указанному Ролинсом жеребцу и прикрепил к недоуздку веревку длиной в двенадцать футов. Затем вывел его из загона в корраль, где они собирались объезжать лошадей. Ролинс решил, что жеребец заартачится, встанет на дыбы, но ошибся. Он взял мешок и веревки, подошел к ним и пока Джон Грейди что-то втолковывал жеребцу, стреножил ему передние ноги. Потом передал мешок Джону Грейди и в последующие четверть часа держал коня, пока Джон Грейди водил мешковиной по его спине, брюху, морде и между ног, продолжая говорить с ним, низко наклонясь к его уху. Затем он взял седло.

Слушай, а что лошади оттого, что ты над ней кудахчешь, осведомился Ролинс.

Не знаю. Я не лошадь.

Джон Грейди поднял потник, разложил на спине мышастого, расправил, поглаживая жеребца, еще немного поговорил с ним, а потом нагнулся и взял седло с подпругами и водрузил ему на спину. Жеребец не шелохнулся. Джон Грейди наклонился, наладил ремень. Жеребец повел ушами, и Джон Грейди снова заговорил с ним. Потом он затянул подпругу. Он говорил с конем так, словно это было смирное, домашнее животное, неспособное на буйство. Ролинс