Газета День Литературы # 104 (2005 4) - Газета День Литературы

Среди этих рассказов был "Комендант порта", один из шедевров позднего Грина.

При публикации этого рассказа, уже после смерти Грина Корнелий Зелинский заметил, что Грин написал о самом себе. Можно и так сказать, и действительно никто Грина в русской литературе не заменил, но в Литфонде похоронили Александра Степановича уже при жизни. И в переносном, и в прямом смысле слова.

Сохранилось заявление, оставленное им в одном из московских издательств летом 1931 года: "Уезжая сегодня домой в Крым, я лишен возможности дождаться решения издательства, но обращаюсь с покорнейшей просьбой выдать мне двести рублей, которые меня выведут из безусловно трагического положения". Позднее это "безусловно трагическое положение" и использует в своих мемуарах Паустовский, который многое у Грина пытался перенять и был критикуем за это Платоновым.

А Грину оставалось надеяться лишь на помощь от Союза писателей. Осенью он подал заявление о пенсии.

"Теперь мне 51 год. Здоровье вдребезги расшатано, материальное положение выражается в нищете, работоспособность резко упала.

Уже два года я бьюсь над новым романом "Недотрога" и не знаю, как скоро удастся его закончить. Гонораров впереди — никаких нет. Доедаем последние 50 рублей. Нас трое: я, моя жена и ее мать, 60 лет, больная женщина.

О состоянии нашего здоровья, требующего неотложного лечения, прилагаю записку врача Н.С.Федорова, пользующего нас уже более года".

Ответа ему не было. Грин написал письмо Горькому, в котором просил о помощи, как просил в 1920-м. Ответа не было.

В воспоминаниях Шепеленко говорится:

"Получаю от Грина письмо из Старого Крыма: "Заболел. Туберкулез, осложненный воспалением легких. Нужны деньги. Присылаю подписной лист. Обратитесь прежде всего к моему другу Вересаеву, а потом в Союз.

— Мне жаль Александра Степановича, — ответил мне Вересаев, — но я не могу ему помочь. А в Союз мне идти противно!

— Подписные листы в частном порядке запрещены законом, — отрезал мне по телефону Петр Семенович Коган.

— Грин, — заявила на заседании правления Сейфулина, — наш идеологический враг. Союз не должен помогать таким писателям! Ни одной копейки принципиально!"

"Писательство — это раса с противным запахом кожи и самыми грязными способами приготовления пищи. Это раса, кочующая и ночующая на своей блевотине, изгнанная из городов, преследуемая в деревнях, но везде и всюду близкая к власти, которая ей отводит место в желтых кварталах, как проституткам. Ибо литература везде и всюду выполняет одно назначение: помогает начальникам держать в повиновении солдат и помогает судьям чинить расправу над обреченными", — писал в эти же годы Осип Мандельштам.

Справедливости ради надо сказать, что в фонде Грина всё же имеется письмо из Литфонда. "30/9 1931. Президиум литературного фонда РСФСР по поводу Вашего заявления от 17.09. с.г. постановил послать Вам в виде пособия на лечение болезни 200 р., что и выполнено телеграфным переводом от 26.09 с.г. К сожалению, полнейшее отсутствие в кассе Литфонда денег и невозможность удовлетворить не менее острую нужду других товарищей лишает нас в настоящее время удо- влетворить Вашу просьбу в полном объеме".

Когда нечем было платить за машину, чтобы ехать на рентген в Феодосию, прислал от себя 300 рублей Тихонов, весной 1932 года пришло 200 рублей от Вересаева. Тихонов же добился, чтобы "Издательство писателей в Ленинграде" заключило с Грином договор на публикацию "Автобиографической повести" и высылало ему по 250 рублей в месяц.

Но всё это было и нерегулярно, и слишком мало. "Нужда стала пыткой", — взывал Грин в апреле 1932 года к управляющему делами Союза писателей Григоровичу. А Нина Николаевна послала в Москву телеграмму, где говорилось о том, что Грин умирает от истощения. На этот раз Союз среагировал молниеносно.

"Из обещаний Союза помочь А.С. ничего не было выполнено, кроме посылки телеграфом 250 рб. на имя "вдовы писателя Грина Надежды Грин" в мае 1932 года, когда А.С. еще был жив", — записала Нина Николаевна в своих комментариях к письмам Шепеленко.

В мае 1932-го Грин еще не умер, но был уже на исходе. Он почувствовал себя плохо весной 1931 года. Обратились к старому, заслуженному врачу Федорову. Тот не нашел ничего серьезного: небольшое раздражение и увеличение печени, но с алкоголем велел покончить. Грин только усмехнулся. "Еще в молодости мне этим грозил врач, лечивший меня от алкоголизма, а я всё живу и живу!" В конце августа, после того, как Грин, вернувшись из Москвы, потерял сознание, пришлось звать Федорова снова. Выслушав больного, врач нашел воспаление легких, но на рентген почему-то не послал. А температура не спадала всю осень.

В ноябре 1931 года Н.Н.Грин писала И.А.Новикову: "Положение А.С. очень тяжелое. Два месяца высокой температуры его съели, а теперь еще выше стала температура, и я боюсь всего страшного, так боюсь, у него мало сил, и есть почти ничего не может. Здесь нет врачей, нет средств для исследования больных; как в яме. Он всё время жестоко волнуется и беспокоится теперь тем, возьмут ли его в клинику. Как во время этой тяжелой болезни выявились все высокие качества его души, как он стал терпелив, прямо сердце разрывается. И так страшно за него".

Нина Николаевна и ее мать втайне от Грина стали вязать платки и береты и менять их на продукты. Много приходилось платить врачам, еду готовили отдельно — Грину давали всё лучшее, но лучше ему не становилось.

"Это расплата, алкоголизм требует к ответу, — сказал он однажды жене. — Я хочу, чтобы ты поняла, что я считаю нормальным свое теперешнее состояние. Мне 52 года, я так изношен, как не всякий в таком возрасте. Ты знаешь, что жизнь грубо терла меня, и я её не жалел. За водочку, дружок, все расплачиваются. Твой отец тоже расплатился. Жаль мне тебя — беззащитен ты, мой малыш, а книги мои не ко времени. Трудно тебе будет. Я внутренне готов к тому, чему быть предстоит. И больше об этом, родная, говорить не будем.

Это был первый и последний раз, что Александр Степанович так твердо и отчетливо заговорил о своей смерти".

Весной он уже почти не вставал. Чтобы выносить его в сад, наняли сильную женщину Степаниду Герасимовну. Однажды она вынесла его из дома вперед ногами. "Видишь ты, Александр Степанович, я тебя сегодня как покойника выношу". Как пишет Нина Николаевна, душевно эта женщина стала ему после ее слов противна, но вслух он ничего не сказал.

Болезнь вообще изменила его. Он стал интересоваться здоровьем посторонних людей, чего прежде не делал никогда. "Куда делась его строптивость и грубость 31 года? А.С. в постели стал чудеснейшим из людей. И почти год его лежания не сделал его ни капризным, ни нетерпеливым. А.С. с марта не хотел есть, таял на глазах, рак еще не был определен. Он сам говорил, что без еды можно умереть, а есть не хотел. После этой записки 6 дней он ел всё, что я давала. А потом со слезами попросил не мучать его пищей".

Записка, которую упоминает Нина Грин, в архиве сохранилась:

"Сашечка, милый!

Если ты не хочешь больше жить — скажи мне это прямо, я тогда ничем тебя тревожить не буду. Делай всё как хочешь. Но, если хочешь жить, то надо к этому приложить какое-то усилие. Если у самого нет сил сделать это усилие, отдайся на мою волю, я ничего тебе кроме добра не желаю. А так терзаться я больше не могу. Твоя любящая Нина".

Всё было, как с ястребом Гулем, которого они так же пытались насильно кормить. Нина Грин просила мужа выздороветь к Пасхе, самому любимому его празднику. Не вышло.

"— У вашего мужа рак желудка. Я это увидел, как вошел в комнату. Года два работал в клинике профессора Оппеля, и у меня есть некоторый опыт в распознании раковых больных даже по внешнему виду.

Хотелось кричать от боли — ведь это же полная безнадежность, а мне надо было молчать, чтобы в открытые окна Александр Степанович ничего не услышал, надо было сделать спокойное лицо. Я только тихо сказала врачу: "Пошлите меня в аптеку".

По дороге врач сказал мне, что он уверен, почти уверен, что это рак.

— А операция?

— Безнадежно. Далеко зашедший случай".

Она предложила собраться всем врачам, лечившим ее мужа. Через несколько дней Грина осмотрели трое докторов, а потом в саду под большим ореховым деревом прошел консилиум, на котором с диагнозом согласились все.

"Вчера я долго говорила с врачами — от чего же умирает Саша. Они все-таки находят, что от рака, но где зарождение его — в легких ли, в желудке или печени метастазы, или наоборот, сказать ничего нельзя без рентгена. Такой бурный темп истощения, говорят они, бывает только при раке…" — писала она в эти дни Калицкой.