Дзержинский. От «Астронома» до «Железного Феликса» - Илья Ратьковский

На одном из первых этапов жандармы привезли еще одного арестованного. «Это был В. Е. Попов, прославившийся впоследствии своими корреспонденциями о Спиридоновой, о карательных отрядах и пр., журналист, известный под псевдонимом Владимирова. Он работал тогда как инженер и занимал в Москве видный пост. Он ехал с большим комфортом – с какими-то коврами, самоварами, несессерами, чуть ли не со специальными курортными нарядами, угощал нас ликерами и вообще нарушил своею особою наш арестантский стиль… Два жандарма, которые привезли Попова из Иркутска, послужили поводом для нашего третьего бунта. Дело было в том, что у нас готовился побег. Собирались бежать Дзержинский, Сладкопевцев и Скрыпник. Дзержинский и Сладкопевцев отложили свой побег до Верхоленска, а Скрыпник спешил осуществить свой план. Конвойные нисколько этому не мешали; жандармы, напротив, были зорки и опасны. И вот мы предъявили требование об удалении жандармов, которые, мол, напрасно нас раздражают. Не все были посвящены в план побега. Многие настаивали на удалении жандармов от избытка бунтарских чувств и настроений. Тогда выяснилось, что из Иркутска пришла бумага к нашему конвойному офицеру, на этот раз вовсе не двусмысленная, в коей рекомендовалось расстрелять партию, ежели она будет вести себя по-прежнему, то есть не считаясь ни с какими правилами сибирских этапов. Очевидно, у начальства лопнуло, наконец, терпение, и оно решило не церемониться со строптивыми арестантами. На одном из этапов была сходка, где мы решали вопрос о том, настаивать или нет на требовании нашем. В избе было мрачно, тускло горела коптящая лампочка. Настроение было подавленное. Все чувствовали, что дело идет на сей раз о жизни и смерти. Решено было, однако, не сдаваться и не уступать. Офицер терпеливо ждал конца сходки. Мы сообщили ему наше решение, поразившее его, по-видимому. Мы не знали, что будет. Солдаты стояли вокруг с винтовками и, кажется, тоже чувствовали, что дело принимает серьезный оборот. Тогда добродушный офицер, подумав, приказал жандармам следовать на каком-то почтенном расстоянии, чуть ли не десяти верст, что никак не могло помешать побегу. На это мы, разумеется, согласились. И Скрыпник благополучно бежал. Две ночи мы клали чучело на нары, и конвойные, пересчитывая арестантов, не замечали побега. А когда побег выяснился наконец, офицер наш запил горькую и на паузках уже ехал всю дорогу мертвецки пьяный. Моя жена догнала меня на пароходе, и я должен был получить разрешение на присоединение ее к партии, и вот страж наш долго не мог понять моего заявления, а когда сообразил, в чем дело, защелкал шпорами, не будучи в силах подняться с постели, выражая, очевидно, свое почтение к даме и согласие на присоединение ее к партии. Я по крайней мере так это понял, и жена моя села на паузок. Хороший был человек офицер. Его судили военным судом, но мы своими показаниями выручили его как-то, и он не пропал: служил впоследствии благополучно на железной дороге.

Где-то недалеко от Качуга встретила нас колония политических. Бронштейн-Троцкий опередил товарищей. Его я увидел первого. Он шел один, махая фуражкой и крича приветствия…»[383]. Л. Д. Троцкий, тогда еще не носивший своего известного партийного псевдонима, встретивший партию ссыльных с Дзержинским на пересылке в Качуге в 1902 г., также оставил воспоминание об этом событии: «Весной, когда по Лене прошел лед, Дзержинский перед посадкой на паузок в Качуге, вечером у костра читал на память свою поэму на польском языке. Большинство слушателей не понимало поэмы. Но насквозь понятно было в свете костра одухотворенное лицо юноши, в котором не было ничего расплывчатого, незавершенного, бесформенного. Человек из одного куска, одухотворенный одной идеей, одной страстью, одной целью»[384].

«Конвойный офицер на ночь передал охрану партии местной полиции, и наш отряд был окружен стражниками-бурятами, которые с зловонными трубками во рту сидели у костров, поджав под себя ноги, как будды, ко всему презрительно равнодушные.

Дрожали золотые ресницы звезд, и казалось, что небо смотрит на табор наш миллионами зорких глаз. На рассвете застучали топоры. Это достраивали паузки, на которых предстояло нам плыть по великой реке три тысячи верст.

Не все из нашей партии дошли до Качуга. Многих поселили по линии железной дороги. На паузок сели политические, которых отправляли в Якутскую область, – человек сорок, если не ошибаюсь. Среди нас были: Сладкопевцев, Дзержинский, Урицкий, Сыромятников, Ховрин, Игорь Будилович, Бибергаль, Швейцер, Касаткин, Сбитников, Столыпин, Попов и др.»[385].

На корабельной палубе было утверждено красное знамя, за которое отвечал Дзержинский и Сладкопевцев. В Верхноленске они высадились 22 мая и остались там, сказавшись больными, оставив красное знамя на паузке в распоряжении Ховрина. Следует отметить, что Дзержинский не симулировал болезнь, дорога его сильно изнурила, хотя он и писал сестре Альдоне из Верхоленска про места своего пребывания, что «…климат здесь довольно хороший. Вообще Сибирь влияет на легкие неплохо»[386].

12(25) июня 1902 г. по пути следования к месту ссылки в город Вилюйск Якутской области состоялся второй побег Феликса Дзержинского. Он бежал вместе с эсером Михаилом Дмитриевичем Сладкопевцевым[387], членом террористического крыла в эсеровской партии. Позднее об этом побеге Дзержинский напишет рассказ, который высоко оценил с художественной точки зрения М. Горький.

Согласно Дзержинскому, он и Сладкопевцев, погасив огонь в избе, после полуночи вылезли через окно во двор. На берегу реки они в полной темноте нашли лодку: им предстояло проплыть до 9 часов утра не меньше 15 миль по Лене. Около 6 часов утра их лодка налетела на сук, торчавший из воды. Дзержинский оказался в быстрине, пальто стало вмиг тяжелым; он ухватился за ветку, но она сломалась. Собрав последние силы, Дзержинский выпрыгнул из быстрины и ухватился за второй сук, но и она сломалась… Сладкопевцев, каким-то чудом выброшенный на камни, ухватил Дзержинского за воротник пальто, когда тот уже тонул, и поднял его к дереву. Едва не утонув, беглецы оказались на речном острове. Утром за 5 рублей крестьяне перевезли их на берег. Дзержинский и Сладкопевцев представились потерпевшими крушение купцами, ехавшими в Якутск за мамонтовой костью. На телеге они доехали 10 верст до села, а затем на перекладных до следующего населенного пункта. Их история также следовала с ними. В одной из деревень их пытались остановить, но Дзержинский накричал на старосту «посмевшего» задержать «честных купцов», грозя всяческими бедами. Затем он присел писать жалобу генерал-губернатору, комментируя каждое написанное слово, в конце призвав крестьян поставить подписи как свидетелей чинимых препятствий. В результате мужики разбежались, а староста пошел на попятную, выделив сразу же лошадей для «господ купцов». Это было последнее испытание для беглецов. Через несколько дней они уже сели в поезд, и вскоре Дзержинский уже был в Литве. Весь путь продолжался 17 дней, в отличие от двух месяцев поездки в ссылку[388].

Получив сведения о побеге Дзержинского, Департамент полиции принял меры к розыску сбежавших. 26 июня 1902 г. был разослан Циркуляр Департамента полиции № 4317 начальникам губернских жандармских управлений, в котором говорилось:

«Подлежащие по высочайшим повелениям, за государственные преступления, высылке под гласный надзор полиции в Восточную Сибирь: Феликс Дзержинский и Михаил Сладкопевцев с пути следования на места водворения скрылись.

О названных лицах имеются следующие сведения:

1. Дзержинский, Феликс Эдмундович, дворянин г. Вильны, вероисповедания римско-католического, родился 30 августа 1877 года в имении Дзержиново, Ошмянского уезда, Виленской губернии, воспитывался в 1-й Виленской гимназии, откуда вышел в 1896 году из VIII класса; холост, родители умерли, братья: Станислав – окончил курс в С.-Петербургском университете. Казимир – бывший студент Юрьевского ветеринарного института, где проживает, неизвестно; Игнатий – студент Московского университета; Владислав – ученик 6-й С.-Петербургской гимназии и сестры – Альбина, по мужу Булгак, проживает в имении мужа близ города Бобруйска Минской губернии, и Ядвига, по мужу Крушелевская, живет в имении в Поневежском уезде.

В 1897 году привлекался при ковенском губернском жандармском управлении к дознанию по обвинению в распространении среди рабочих социально-революционных идей и, по высочайшему повелению 12 мая 1893 года, выслан под гласный надзор полиции в Вятскую губернию на 3 года и водворен на жительство в с. Кайгородском, Слободского уезда, откуда в августе 1899 года бежал, 23 января 1900 года арестован в числе участников сходки рабочих в гор. Варшаве и вновь привлечен при варшавском губернском жандармском управлении к дознанию по обвинению в социалистической пропаганде среди фабричных рабочих, и, по высочайшему повелению, последовавшему в 20 день октября 1901 года по вменении в наказание предварительного содержания под стражей, подлежал подчинению гласному надзору полиции с высылкой в Восточную Сибирь на пять лет и оставлением без дальнейшего исполнения воспоследовавшего о нем высочайшего повеления, 12 мая 1893 г. По пути следования на водворение в Вилюйский округ Якутской области 12 июня 1902 года из Верхоленска скрылся.