Автобиография красного - Энн Карсон

было? спросил кто-то,

поворачиваясь к нему много веков спустя.

XLI. Фотографии: Джейтс

На этой фотографии – левая штанина Гериона чуть ниже колена.

Положив фотоаппарат, Герион через заднее стекло автомобиля смотрит, как дорога

позади них падает в такой сверкающий свет,

что он кажется и холодным и горячим одновременно.

Машина, гремя,

почти вертикально едет по гравию и камням крутой горной дороги, ведущей к Иччантикас.

От путешествий на машине у некоторых людей начинается геморрой.

Каждый раз, когда машина подскакивает, у Гериона вырывается маленький красный крик.

Его никто не слышит.

Спереди Геракл и Анкаш обсуждают (на английском) Йейтса, которого

Анкаш называет Джейтсом.

Не Джейтс. Йейтс, говорит Геракл. Что? Йейтс а не Джейтс. Звучит одинаково.

Это как «Джелл-О» и йеллоу.

Джеллоу?

Геракл вздыхает.

Сраный английский, неожиданно говорит мать Анкаша, сидящая сзади,

на этом вопрос закрыт –

Анкаш дает по тормозам и машина резко останавливается. Раскаленное яблоко пронзает

Гериона болью от ануса вверх до самого позвоночника,

в то время как из ниоткуда появляются четыре солдата и окружают машину. Герион направляет

фотоаппарат на их автоматы,

но левая рука матери Анкаша накрывает кнопку и мягко опускает фотоаппарат

между колен Гериона.

XXLII. Фотографии: кроткие

На этой фотографии два ослика щиплют колючую траву на скошенном поле.

Что в осликах такого?

думает Герион. Кроме осликов, из окна машины смотреть особо не на что,

они с матерью Анкаша сидят

на заднем сиденьи и ждут. Полицейские увели Анкаша и Геракла

и исчезли с ними в маленькой глиняной хижине.

Ослики ищут и жуют, их длинные шелковистые уши вздернуты к горячему небу.

От их шей и коленей шишечками

Гериону становится грустно. Нет, это не грусть, решает он, но что? Мать Анкаша бросает в окно

несколько коротких жестких слов

на испанском. Похоже сегодня она, не стесняясь, говорит, что думает, может

и ему попробовать.

Что в осликах такого? произносит он вслух. Наверное они ждут когда унаследуют землю,

отвечает она на английском

с резким смешком, о котором он потом думает весь день.

XLIII. Фотографии: я зверь

На этой фотографии – морская свинка, лежащая в тарелке на правом боку.

Вокруг нее салат из капусты и большие круглые куски ямса.

Два безупречных белых зубика

выступают над почерневшей нижней губой. Ее плоть еще шипит после печи

и горячо рдеет, а левый глаз

смотрит прямо на Гериона. Он пару раз смущенно тычет вилкой ей в бок,

потом кладет вилку

и ждет, когда обед закончится. Геракл, Анкаш, мать

и четверо солдат

(которые пригласили их на обед) с аппетитом режут и жуют. Герион

разглядывает комнату. Полуденные тени

опускаются от отверстия для света в потолке. Большая черная чугунная печь еще потрескивает.

На полу лежат циновки

из пальмовых листьев, возле печи резвятся несколько выживших морских свинок.

На трех ящиках из-под «Инка-колы» напротив стола

стоит телевизор. На экране «Опасность!», почти без звука. У двери – четыре автомата.

Иччантикас действующий да

(говорит Гераклу один из солдат) сами увидите когда приедете в Джуку.

Город врос в склон

вулкана – там в стене есть отверстия через которые видно огонь.

В них пекут хлеб.

Не верю, говорит Геракл. Солдат пожимает плечами. Мать Анкаша поднимает голову.

Нет это правда. Лавовый хлеб.

Делает страстным. Сальная ухмылка пробегает по лицам солдат.

Что значит это слово, Иччантикас? спрашивает Герион.

Анкаш смотрит на мать. Она говорит что-то на кечуа. Анкаш поворачивается к Гериону,

но тут один из солдат

быстро говорит что-то на испанском матери Анкаша. Она какое-то время смотрит на солдата,

потом резко отодвигает свой стул.

Muchas gracias hombres, говорит она. Мы идем. В остывающем левом глазу морской свинки

все встают, отраженные,

отодвигают стулья, жмут руки. Глаз пустеет.

XLIV. Фотографии: старые времена

На этой фотографии голая мужская спина, длинная и голубоватая.

Геракл стоит у окна, всматриваясь в предрассветную темноту.

Когда они занимались любовью,

Гериону нравилось медленно, по очереди, дотрагиваться до каждой косточки на спине Геракла,

аркой уходящей от него в

кто знает какую темную мечту, он проводил обеими руками

от основания шеи вниз

до конца позвоночника, который он мог заставить дрожать как корень под дождем.

Геракл издает

низкий звук и поворачивает голову на подушке, медленно открывает глаза.

Он начинает.

Герион что не так? Господи ненавижу когда ты плачешь. В чем дело?

Герион думает изо всех сил.

Когда-то я тебя любил, теперь я тебя даже не знаю. Он не говорит этого.

Я думал о времени – он нащупывает –

как отделены друг от друга люди во времени вместе и в то же время отдельно – останавливается.

Геракл одной рукой вытирает слезы с лица Гериона.

Ты не можешь просто трахаться и не о чем не думать? Геракл встает с кровати

и идет в ванную.

Потом возвращается и долго стоит у окна. К тому времени как он ложится

обратно, начинает светать.

Ну что Герион еще одно субботнее утро я смеюсь ты плачешь,

говорит он, забираясь в кровать.

Герион смотрит, как он натягивает одеяло до подбородка. Прямо как в старые времена.

Прямо как в старые времена, повторяет Герион.

XLV. Фотографии: похоже и непохоже

Эта фотография была прямо как в старые времена. Или нет?

Он быстро выскользнул из постели. Повсюду шипы, черные и блестящие, но

он прошел через них невредимым

и вышел из номера, на ходу надевая пальто. Коридор был пуст, только в конце

красная табличка с надписью ВЫХОД.

Он с силой толкнул дверь и вышел в кроваво-красный рассвет.