Навола - Паоло Бачигалупи

Истина заключалась в том, что мы выдали парлу колоссальные ссуды — на строительство роскошного дворца в Мераи, на содержание любовниц и тому подобное, — а взамен получили преимущественное право на мерайскую пшеницу и разрешение на не облагаемую налогом торговлю на его территории. Это оправдывало затраты на причуды парла, если учесть объемы товаров, проходивших через его земли, и охранные письма, которые мы продавали купцам, направлявшимся в те края.

В политическом смысле мой отец считал Мераи существенным буферным государством против Шеру и хотел, чтобы оно зависело от нашего влияния, а не было верно королю Андретону, как в прошлом, когда мерайцы разрешили армиям Шеру пройти через перевалы в наши земли. Красный город, как иногда называли Мераи, располагался на перекрестье путей, его влажные, плодородные речные земли с трех сторон были окружены горами. Мы с юга, Шеру с запада, Вустхольт с севера. И Весуна с востока, вдоль морского побережья. Перевалы Мераи становились труднопреодолимы, если мерайцы хотели их защитить, а налоги разрушительны, если мерайцы считали кого-то своим врагом. Дешевле было инвестировать в дружбу.

— И потому Давико сидит, запутавшись в хитрых сетях своего отца, с пожелтевшими гроссбухами и тремя счётами, погрязнув в плесневелых тенях, пока бедная госпожа Ленивка чахнет. — Челия еще энергичней почесала собаку за ушами и под подбородком. — Бедная госпожа Ленивка.

— Рядом со мной найдется местечко для юной сиа, если она не будет соблюдать осторожность, — предупредил Мерио.

В ответ Челия только рассмеялась.

— Терци абакасси, сенци гаттименси.

Трое счётов, но нет мозгов. Или, точнее, нет кошачьих разумов. Сенци гаттименси. История из нашего детства.

Мерио грозно посмотрел на нее, но она лишь подмигнула мне и вновь произнесла:

— Терци абакасси, сенци гаттименси.

— Я и в первый раз тебя услышал, — проворчал я.

Она начала мурлыкать мелодию, потом запела:

Жил да был человек,

Который считал,

Что сможет разбогатеть.

Он был мастером чисел,

Повелитель чернил и незримых вещей.

Он брал в руки счёты — и деньги сами собой

Возникали в гроссбухах.

А люди верили, о, как они верили...

Но!

Три его кошки тоже умели на счётах играть,

И играли, как кошки

С мышами.

А потому мыши возникли —

И стали пищать, и бегать, и есть, и плясать...

— Я не трое счётов и не три кошки, — перебил я. — Меня ждет серьезная работа.

— Ай, маэстро Не-Три-Кошки! Итак... — Она забрала у Туллио стул и подтащила его к моему столу. Уселась. Переплела пальцы и положила на них подбородок, изображая серьезность. — Какое еще дело заставляет нашего молодого Быка считать, что ему необходимо испортить этот весенний день?

— Ну, я должен написать письмо нашему капо ди банко32 в Торре-Амо и пригласить его отправиться на север в честь моего дня имени. Я должен польстить ему и навести на мысль, будто я тот человек, которого он сможет уважать, когда мой отец отойдет от дел.

— Но его щека уже отмечена твоим отцом. К чему льстить?

— Мерио говорит...

— Дружба не менее могущественна, чем деньги и договоры. — Мерио наставительно поднял палец. — А иногда более могущественна, сиа. Слова, которые человек произносит, пачкая свою щеку, подобны сухим пустынным ветрам Зурома, если он не смочит их кровью своего сердца.

— Сиа Наветта говорит, что любое слово мужчины — лишь сухой ветер, — возразила Челия. — Это в лучшем случае, а скорее — ветры из задницы.

— Сфай, сиалина! Вы слишком молоды, чтобы видеть мир в столь мрачном цвете!

— Этот человек, Филиппо, — продолжил я, — судя по всему, любит шутки про шлюх и священников. Он их собирает и обменивает.

— И про козлов, — добавил Мерио. — Не забудьте, что особенно ему нравится про козлов.

— И про козлов.

— Какой очаровательный мужчина. — Челия задумалась. — Тогда расскажи ему историю про нашего каноника Гарагаццо. Что-нибудь про религиозного толстяка, который заставляет монашек вылизывать складки жира на его животе.

— Это богохульство.

— Вовсе нет. Все монашки об этом твердят. Говорят, что его складки воняют, как бани Скуро. Уверена, ты можешь добавить что-нибудь про козлов и не погрешить против истины. — Челия вновь занялась Ленивкой. — То, что Давико назвал тебя Ленивкой, — настоящее преступление, — заворковала она, энергично почесывая собаку. — Ужасная клевета про такую хорошую девочку. Хорошую девочку, которая только и хочет, что бегать на воле и играть, вместо того чтобы сидеть здесь, в темноте, среди гроссбухов и чернил.

Хвост Ленивки застучал сильнее. Она посмотрела на меня с отчаянием.

— Знаешь, она больше ни для кого так не делает. Даже хвостом не виляет.

— Если бы ты ее не пленил, она бы вмиг стала моей, — заявила Челия, продолжая чесать. — Она хорошая девочка и чует мое чистое сердце.

— Она чует, что ты скормила ей под столом мантольскую ветчину двенадцатимесячной выдержки.

— Снова клевета, — проворковала Челия, еще активней почесывая собаку. — Я встану на защиту твоей чести, о дражайшая Ленивка!

И с этими словами она вскочила и выхватила перо из моей руки, прежде чем я успел ее остановить. Потом отпрыгнула, стремительная и хохочущая. Я бросился за ней.

— Идем со мной, Давико! Идем вместе с госпожой Ленивкой! Золото обесценится! Города падут! Скипианцы ограбят тебя поутру! Мы все станем пылью на драконьем глазу твоего отца! А завтра Шеру отчеканит новую порцию своих проклятых монет, и тебе придется снова все пересчитывать, пока твой капо в Торре-Амо видит сладкие сны про козлов!

Ленивка, пыхтя, смотрела на меня жалостливыми, умоляющими глазами, виляя хвостом так сильно, что ее крестец дергался из стороны в сторону.

Я снова попробовал отнять перо, но Челия спрятала его за спиной. Я обернулся за помощью к Мерио, однако тот замахал руками, шутливо сдаваясь.

— Эта юная сиа мне не по зубам, Давико. Идите и наслаждайтесь жизнью. Скоро вы станете мужчиной, и ваши обязанности возрастут. Думаю, сегодня счёты могут подождать.

— Ты дерешься нечестно, — проворчал я.

— Меня учили Регулаи, — весело ответила Челия, салютуя мне пером. — Идем! Покатаемся! Свет ярок, воздух мягок, и абрикос в цвету!

Глава 11

Вскоре мы уже ехали верхом по лабиринту узких мощеных улочек в сопровождении Агана Хана и небольшой охраны, лавируя среди овощных тележек, стражников, слуг, паланкинов, дам и тружеников. Повсюду вокруг нас возвышались каменные стены величественных палаццо.

Навола всегда была гордым городом, в котором жили гордые благородные семейства, и потому палаццо выглядели внушительно, а их высокие стены скрывали жизнь обитателей от посторонних глаз. Но поскольку это была Навола, самые гордые семьи походили на нашу — то есть были связаны с банка мерканта. Согласно трудам амонского историка Никкоса, Навола издревле являлась центром торговли, удачно расположенным рядом с широким устьем реки Ливии и защищенным прибрежными островами, которые смягчали приливы и отливы, что способствовало путешествиям по реке вверх и вниз.

Согласно Никкосу, торговые дома всегда процветали в этом средоточии сырья, квалифицированного труда и транспорта, куда привозили мрамор, и пшеницу, и ячмень, и железную руду, и шерсть, и лён — и где копили свою продукцию гильдии ткачей и кузнецов и мастерские художников. И потому по пути от палаццо Регулаи к южным городским воротам мы проехали мимо всевозможных торговцев, укрывшихся в тени городских портиков с колоннами, кричавших о только что прибывших товарах и деловито паковавших в ящики предметы для отправки к далеким берегам.

Мы проехали Золотой переулок и Серебряный, Изумрудный и Нефритовый рынки, расположенные рядом и по приказу калларино находящиеся под охраной люпари, готовых кинуться на крик торговца о помощи, высматривающих известных карманников и налетчиков, способных лишить мужчину золотых монет, а женщину ожерелья в тесном переулке. Миновали Тканевый квартал с его искусно вытканными шелками, шерстью и льном, чьи выставленные напоказ