Песнь одного дня. Петля - Сигурдардоттир Якобина

Портниха снова вздыхает и начинает накрывать на стол. Трудно быть вдовой, ведь она еще совсем не старая. У тридцатипятилетней женщины еще есть свои желания. И не так-то просто устоять перед натиском такого человека.

И все-таки портнихе жаль, что она не устояла. Потому что он больше похож на животное, чем на человека… Впрочем, об этом лучше не думать. У него прекрасная квартира, и живет он совершенно один. Она пойдет на все, лишь бы это принесло счастье Лине. Беда в том, что она слишком старомодна, однако следует попытаться.

— Идем есть, доченька! — зовет она. И голос ее звучит ласково и радостно, как всегда, когда она обращается к дочери.

* * *

Пока обитатели дома сидят за вечерней трапезой, небо неожиданно затягивается облаками. Становится прохладнее, и чуть заметный ветерок, не поднимая пыли, быстро и нежно пробегает по сухим листьям деревьев, по нагретым стенам и крышам домов, по траве и цветам. Постепенно солнце скрывается. Вот-вот появятся тучи. И дому становится легче. Трудно сохранять достоинство в палящую жару, когда воздух напоен весной, которая до того полнокровна и готова на крайности, что опьяняет всех, кто способен дышать. Дом чувствует на себе взгляды соседей, ведь рядом с ним стоит новенький автомобиль, а главное — несколько минут тому назад умирающего старика пронесли на носилках из подъезда в «скорую помощь». Вряд ли можно не обратить внимания на «скорую помощь», все люди испытывают жгучий интерес к болезням и к смерти. Соседние дома с соболезнованием поглядывают на угловой дом, и он высокомерно, не торопясь, отвечает им — у него хватает своих забот, ему не до приветствий. Но он знает, что на него смотрят, и радуется, когда на город обрушивается проливной дождь, настоящий летний ливень, потоп, в котором невозможно различить отдельные капли. Дождь грохочет по мостовой, его громкие кап-кап-кап сливаются в пленительный шум, словно танец и смех душат друг друга в объятиях. Трава и деревья не забывают пить дождь большими глотками, земля тоже старается впитать в себя как можно больше влаги. Цветы дрожат от наслаждения под тяжестью капель. И дом чувствует, как дождь смывает с его крыши и стен дневную пыль. Ему приятно. Он распрямляется и стоит еще тверже, чем раньше. Его фундамент внушает доверие, он надежен и прочен, он не боится жары, и к нему не проникает яркий дневной свет. А то, что творится внутри стен, посторонних не касается. Мать и дочь, живущие в подвале, сидят за столом на кухне, девочка ест угрюмо и молча. Мать хлопочет возле нее: хочешь того, хочешь этого? Но девочке все безразлично. Какая разница? В хозяйской квартире тоже едят на кухне, они запоздали с ужином, но есть не хочется никому, кроме Лоулоу. Хозяин только что уехал к отцу, ему разрешили дежурить у него всю ночь.

Может статься, это последняя ночь старика. У Инги глаза слипаются от слез, он плакал, потому что дедушка заболел и не сможет поехать с ними в деревню показать ему ягнят. В кухне царит грустное молчание, маленький Огги хнычет и не хочет есть. У Аусы, как всегда, болит сердце от этих слез, от этого невыносимого хныканья, нарушающего торжественный покой, необходимый людям в присутствии смерти.

На верхнем этаже тихо. Учительница ест одна за кухонным столом, как привыкла. Ее соседи, влюбленные, отдыхают после долгой прогулки. Говорят, что беременным женщинам полезно много двигаться и бывать на свежем воздухе. Эта пара только и делает, что развлекается. В данную минуту они лежат, ничего не видя и не слыша, кроме шума дождя. Они сами не знают, чему улыбаются. Студент никогда не ест дома. Он ушел в середине дня и еще не возвращался. И учительница невольно время от времени поглядывает в окно, не идет ли он. Она видит кого угодно, только не его. Дождь кончился так же внезапно, как и начался. Капли оторвались друг от друга и теперь падают поодиночке. Наконец дождь иссякает, между облаками проглядывает солнце, оно отражается в лужах, чистое, словно франтиха, выходящая из ванны, это старое, новое, милое солнце. И в саду становится еще оживленнее, чем раньше, потому что дождевые черви вылезли на поверхность, и крыса осмелилась шмыгнуть в тень, и все они невольно вторят друг другу: «Жизнь! Жизнь!» Даже паршивая крыса. Дом насупился, он пытается не слушать их. Но ведь он слышит. Хорошо, что хоть на фундамент можно вполне положиться.

* * *

Вот какие мысли занимали дом, когда к юноше с верхнего этажа позвонил гость. У него темные волосы, бледное лицо, приличный костюм, он ничем не отличается от сотни других молодых людей, которые в этот день после ужина вышли из дому, чтобы использовать вечер, каждый по своему усмотрению. Это не причина, чтобы и без того озабоченный дом растревожился еще больше. Наверно, дом встревожился в основном из-за его сумки, в каких почтальоны обычно носят письма, дом смотрит на гостя злыми глазами.

Юноша с верхнего этажа только что вернулся, чтобы переодеться. Он намерен пойти развлечься. Приход непрошеного гостя немного удивил его, даже напугал, но он все-таки улыбается ему:

— Привет, Оули! Давненько мы с тобой не виделись.

Гость здоровается.

— Мне надо сказать тебе несколько слов.

— Пожалуйста. Только я собираюсь уходить, так что, к сожалению, нам не удастся поболтать как следует.

Это ясно и без слов, он весел, как герой волшебной сказки, получивший любимую принцессу и полкоролевства в придачу.

— Я вижу, у тебя хорошее настроение, — говорит гость, входя в комнату.

— Ты угадал. Можешь меня поздравить, — отвечает молодой человек.

— Кто же эта несчастная? — спрашивает гость тем тоном, каким они разговаривали друг с другом в те времена, когда были друзьями и виделись ежедневно.

Молодой человек смеется и приглашает гостя сесть.

— Не спеши. Ты ошибся. Это не женщина.

Гость, серьезный, бледный, обремененный невидимой ношей, смотрит на этого веселого человека.

— Тогда не иначе, тебе дали стипендию, чтобы ты поехал учиться в Америку, — говорит он все тем же шутливым язвительным тоном, но увидев, как молодой человек краснеет, гость понимает, что уже невозможно говорить в прежнем тоне. И ему неловко.

— Прости, я пошутил, — говорит он, заставляя себя улыбнуться.

Но молодой человек смеется и хлопает бывшего друга по плечу.

— Молчи! Я же знаю, что ты говоришь серьезно. Ты, скотина, всегда был ехидным.

Но оба понимают, что прежний сердечный тон уже невозможен между ними. Воцаряется недолгое молчание.

Гость откашливается.

— Ты хорошо знаешь жильцов этого дома?

— Да не сказал бы, большинство я знаю только в лицо и не имею представления, чем они дышат. В сущности, я знаком только с хозяином дома и его женой. — Он замолкает: к чему пытаться вернуть утраченное с помощью этого фальшивого тона? — А зачем тебе?

— Ты, наверно, слышал, что сейчас идет кампания по сбору подписей? — спрашивает гость.

Молодой человек хмурится. «Какого черта?» — думает он и готовится к отпору.

— Кое-что слышал. Ты их собираешь, что ли? — неторопливо, с учтивым безразличием спрашивает он.

И гость понимает, что между ними разверзлась пропасть.

— Может, ты теперь перешел на сторону тех, кто проповедует войну и гонку вооружений? — спрашивает он в свою очередь.

— Нет, я против любого уничтожения людей, — твердо отвечает молодой человек.

Гость смотрит на него, пытаясь поймать его взгляд, но молодой человек смотрит в сторону.

— Ты хочешь сказать, что твое мнение по этому вопросу не изменилось? Что человечество должно вразумить вояк и политиканов, должно принудить их к миру?

— Конечно, — отвечает молодой человек, с тревогой поглядывая на часы.

Гость встает.

— Не буду тебя задерживать, ты торопишься. Скажи прямо, подпишешь ты мое воззвание или нет? Оно у меня в сумке.

Молодой человек морщится.

— Нет, черт бы его побрал. Не подпишу. Даже ради тебя.

Лицо гостя невозмутимо. Он не впервые получает отказ.