Лев Толстой - Труайя Анри

Но, будучи трезвым, этот худой, лысеющий, с неухоженными руками брат был самым обаятельным из его товарищей. Лев читал ему все написанное, а «Детство» доставляло много забот. Он без конца зачеркивал, переделывал, начинал заново, задумываясь о тяжелом писательском труде. «Пришел брат, я ему читал написанное в Тифлисе. По его мнению, не так хорошо, как прежнее, а по-моему, ни к черту не годится»,[122] «Перечел и сделал окончательные правки в первом дне. Я решительно убежден, что он никуда не годится. Слог слишком небрежен и слишком мало мыслей, чтобы можно было простить пустоту содержания»,[123] «Странно, что дурные книги мне больше указывают на мои недостатки, чем хорошие. Хорошие заставляют меня терять надежду».[124]

Муки творчества усугубляются для этого новичка тем, что здоровье его никуда не годится. Ревматизм, боли в горле, острая зубная боль, энтерит, необъяснимая слабость… По совету врача из Кизляра он отправляется к Каспийскому морю, а вернувшись в Старогладковскую, просит об отпуске, чтобы продолжить курс лечения на водах в Пятигорске. Алексеев, который оказался вовсе не злопамятным, соглашается и даже авансом выдает деньги на поездку.

Шестнадцатого мая измученный Толстой в Пятигорске, устраивается недалеко от города в домике с видом на снежную вершину Эльбруса и сразу приступает к лечению: поднявшись с рассветом, принимает серные ванны, до отвращения пьет воду из источника, ест рахат-лукум, спит днем, но никакого улучшения не наступает. Развлечения этого городка, славящегося своим чистым воздухом, великолепными окрестностями и частными особняками, его совсем не интересуют. Прогулки под музыку по бульвару, встречи в кондитерских, театральные представления, соревнования в элегантности среди офицеров в отпуске и богатых штатских, кокетство праздных дам, интриги, сватовство, дуэли, пикники и прогулки верхом – все это кажется ему пародией на парижскую «жисть». Его не трогает даже интерес, который проявляет к нему хорошенькая хозяйка.

«Она решительно со мной кокетничает: перевязывает цветы под окошком, караулит рой, поет песенки и все эти любезности нарушают покой моего сердца. Благодарю Бога за стыдливость, которую он дал мне, она спасает меня от разврата».[125] Будь его здоровье лучше, он, без сомнения, не устоял бы. Но его состояние так странно: он среднего роста (1 м 75 см), коренастый, крепкий, со стальными мускулами, а нервы как у бабенки, малейшая неприятность вызывает горячку или желудочные колики, даже эскапады собаки Бульки с замашками ветреника заставляли его тревожиться вовсе не соразмерно происходившему (однажды испугался, что собаку забьют полицейские, и у него началось носовое кровотечение). В Пятигорске не оказалось хороших переписчиков, это стало причиной мигреней. Пришлось доверить черновики крепостному Ванюшке, который справлялся как мог, но заболел, что стало новым поводом для расстройства нервов у его барина. Решительно все было против, но, мужественно приняв неудачи, Толстой стал сам убирать комнату, готовить еду и заботиться о слуге, который, едва переместившись в удобную постель и позволив хозяину обслуживать себя, почувствовал вкус к лени и стал дерзить. По выздоровлении пришлось пригрозить ему поркой, а так как за несколько недель до того был наказан другой слуга, Алешка, это принесло свои плоды, Ванюшка принялся за работу. Хотя молодой граф и хвалил себя за проявленную любовь к ближнему, но никогда не забывал ни о той дистанции, которая разделяла его с крепостными, ни о лучшем способе заставить вести себя как подобает. Двадцать девятого июня 1852 года он записывает в дневнике: «Тот человек, которого цель есть собственное счастье, дурен; тот, которого цель есть мнение других, слаб; тот, которого цель есть счастие других, добродетелен; тот, которого цель – Бог, велик».

Какова его цель на данный момент – сам не знает, но не покладая рук продолжает работу над повестью, 27 мая 1852 года заканчивает третий вариант и тут же берется за новый. «Пожалуй, это вроде работы Пенелопы, – пишет Лев 30 мая тетушке Toinette, – но это меня не удручает, я пишу не из честолюбия, а по вкусу – нахожу удовольствие и пользу в этой работе, потому и работаю». Но в тот же день замечает в дневнике: «Есть ли у меня талант сравнительно с новыми русскими литераторами? Положительно нету». Три дня спустя, 2 июля, не столь категоричен, оценивая себя: «Однако я еще не убежден, что у меня нет таланта. У меня, мне кажется, нет терпения, навыка и отчетливости, тоже нет ничего великого ни в слоге, ни в чувствах, ни в мыслях. В последнем я еще сомневаюсь, однако». Продолжая в раздражении устало править четвертый вариант «Детства» – где несомненно «будут орфографические ошибки»[126] – принимается писать рассказ «Набег», навеянный его жизнью на Кавказе.

Толстой заканчивал последнюю главу повести, когда 1 июля получил от своего управляющего из Ясной Поляны письмо, в котором тот предупреждал, что торговец лесом Копылов собирается подать на него в суд за непогашение векселей. Судебные санкции в этом случае могли окончиться отторжением имущества. «Я могу лишиться Ясной, – заносит он в дневник в тот же день, – и, несмотря ни на какую философию, это будет для меня ужасный удар. Обедал, писал мало и дурно, ничего не сделал доброго. Завтра кончу „Детство“ и решу его судьбу. Ложусь… 12».

В последовавшие за этим известием дни он обратился к Сергею, чтобы тот помог ему уладить это дело, перечитал в последний раз рукопись, нашел ее ни плохой, ни хорошей и без большой надежды решил отправить в журнал. Он выбирал между «Современником», «Les Nouvelles de la Patrie» и «Библиотекой для чтения», но предпочел «Современник», который основал еще Пушкин и который был самым уважаемым среди толстых журналов. Руководил им в то время Н. А. Некрасов. Толстой написал ему 3 июля:

«Милостивый государь!

Моя просьба будет стоить Вам так мало труда, что, я уверен – Вы не откажетесь исполнить ее. Просмотрите эту рукопись и, ежели она не годна к напечатанию, возвратите ее мне. В противном же случае оцените ее, вышлите мне то, что она стоит по Вашему мнению, и напечатайте в своем журнале… В сущности, рукопись эта составляет 1-ю часть романа – „Четыре эпохи развития“; появление в свет следующих частей будет зависеть от успеха первой… С нетерпением ожидаю Вашего приговора. Он или поощрит меня к продолжению любимых занятий, или заставит сжечь все начатое».

Рукопись называлась «Детство» и была подписана, как и письмо, только инициалами Л. Н. В постскриптуме говорилось, что ответ следовало выслать поручику артиллерии графу Николаю Николаевичу Толстому в станицу Старогладковскую с передачею Л. Н.

Отправив пакет, Лев почувствовал и облегчение, и слабость, он был счастлив и несчастлив одновременно, его занимала одна мысль: сколько времени потребуется известному и очень занятому человеку, чтобы прочесть рукопись. В попытке обмануть свое нетерпение он отправляется на другой термальный курорт, в Железноводск. После серных ванн – железные, он погружается в них, пьет воду. По-прежнему без результата – все те же зубные боли, желудочные колики, ревматизм. Неужели он никогда не поправится? Ведь причина, вероятно, не в теле, а в душе. В Железноводске продолжает работать над «Набегом», гуляет, проклинает дождь, армию и спрашивает себя, не настало ли время просить об отставке. Мучают его и более серьезные сомнения: «Я видел, что тело умирает; поэтому предполагаю, что и мое умрет; но ничто не доказывает мне, что душа умирает, поэтому говорю, что она бессмертна – по моим понятиям».[127] Также впервые он задумывается над установленным порядком вещей и, вдохновляемый «Политиком» Платона, мечтает написать роман, который вызовет взрыв в обществе: «В романе своем я изложу зло правления русского, и ежели найду его удовлетворительным, то посвящу остальную жизнь на составление плана аристократического избирательного, соединенного с монархическим, правления, на основании существующих выборов».[128]