Информация - Мартин Эмис

— Может, удастся отделаться, — пробормотал Бац; он прекрасно знал, чем дело пахнет, — ВБД.

— Простите?

— Вождение Без Должной.

— Простите? — переспросила Деми; казалось, она действительно извиняется за свою непонятливость.

— Вождение Без Должной Ответственности, — разъяснил Бац.

— Но это не так. Я буду вашей свидетельницей. Вы вели машину крайне ответственно. Все, что вы делали, это было…

Бац только махнул рукой: не всем дано постичь тайны высшего водительского пилотажа. И уж во всяком случае — не полицейским… Он перевел взгляд на фасад старого «Адониса». Олл-Сейнтс-роуд, с ее новыми рекламными щитами и экзотическими барами, изменилась коренным образом, когда Бац уже был взрослым. Но еще не так давно (Бац мысленно кивнул) старый «Адонис», возможно, был одним из самых людных мест Западного Лондона: как писало «Полицейское обозрение», он был символическим местом.

Это было бойкое место: на Олл-Сейнтс-роуд и Ланкастер-роуд всю ночь приезжали машины. Машины чуть притормаживали, стекла опускались, и к окнам автомашин тут же пригибались бритые головы темнокожих. «Адонис» — старый суперпаб, с пыльными люстрами и затоптанным ковром, музыкальными видеоклипами и множеством игровых автоматов. Он был естественным средоточием этого делового предприятия. Здесь вы сталкивались с апартеидом наоборот в наркотической экономике: белые, с пенящимися кружками пива, держались на подобающем расстоянии от темнокожих братьев, трезвых, но с горящими лицами, пьющих лимонад или сок у стойки бара. Старый «Адонис». Его свойственная колониальному стилю симметрия и задор — где все это теперь? Вычеркнутый из жизни, униженный, он остался там — за толстыми досками и проволочной сеткой. Но если вы (Бац хмыкнул и повернул голову), но если вы… видите вон там. Низенькая дверь сбоку, одна или две ступеньки вниз, за дверью парень, с блестящими проницательными глазами. И если прислушаться, то можно услышать непритязательную монотонную музыку и — да, да — звон позвякивающих бокалов. Так что старый «Адонис» отказывается умирать. По карнизам и водостокам он нашел окольный путь к урезанному, вторичному существованию: и все же жизнь продолжается. Наблюдавшая за Бацем Деми заметила в его взгляде выражение снисходительности. Она не знала о том, что мифологический Адонис символизирует возрождение, не знала о его глубинной связи с Орфеем, а затем и с Христом, который явил собой силу, способную возвращать души умерших, что так и не удалось Орфею.

— Ублюдки, — сказала Деми.

Бац улыбнулся. Она имела в виду полицейских.

— Вы ведь не хотите туда зайти? — спросил он.

— В «Адонис»?

— Это же нехорошее место.

Улыбка не покидала лица Баца; где-то в самой глубине его гортани послышалось тихое урчание. Дневной свет постепенно угасал, но тем ослепительней и ярче светилась белизна слоновой кости его зубов. Деми мелодично рассмеялась и сказала:

— Я знаю все об «Адонисе».

— Никогда бы не подумал!

Итак, рано или поздно все открывается. Бац почувствовал облегчение, но, кроме этого, он был, конечно, польщен в самых утонченных изгибах своей души. Пока, общаясь с Деми, он никак не мог придумать способа, как бы ему прощупать почву, — все, что ему приходило в голову, сочли бы сексуальным домогательством. Как же ему что-нибудь выведать, как получить информацию. Бац никак не мог придумать, как это сделать. Не мог, и все. А теперь, прежде чем завести мотор «метро», он наклонился и, погрузившись в роскошные светлые волосы, поцеловал уголок ее бледных губ. Нет, все в порядке. Все было спокойно. Все было хорошо.

Позже, вернувшись к себе домой на Кит-Гроув после занятий в гимнастическом зале и долгого отчета перед Адольфом, Бац, раздевшись до плавок, растянулся на своей кушетке, заложив руки за голову. Он стал смотреть кассету с футбольным матчем, который записал на видео. Он следил за ходом игры с замиранием духа, нервное подергивание его век заметно участилось. Он сопереживал обоим голкиперам, поскольку он сам оказывался в их шкуре дважды в неделю — он играл в приходской команде и в команде местного паба. «Быстрый гол! — воскликнул Бац. — Бедняга». Губы Деми позволили ему больше чем вежливость. Никакого языка и прочих штучек. «Оставь вратарю! Чисто сыграно». Он будет относиться к ней с почтением, как и прежде. «Обернись! Отбил». Но этот едва уловимый намек на близость подразумевал еще кое-что. Об этом он ни за что не расскажет Скуззи. «Смотри в оба! На этот раз обошлось». Не скажет, что вот тут у меня была еще одна женщина — а сколько их было, боже мой. Ее ведь, наверное, любят. «Навес. Удар головой! Вратарь спас положение». Но недостаточно или не так, не так, как надо. «Итак, первый тайм позади!»

Матч закончился с хорошим результатом, а вот с Бацем творилось что-то неладное: его что-то мучило, не давало покоя. Неторопливо и сердито он натянул черный тренировочный костюм и трусцой побежал в магазин. Возвращаясь к себе на Кит-Гроув, он понял, в чем дело: в нем самом — это он сам, сидя в баре со Скуззи, сказал, смеясь: «О да. У нее есть опыт». Ах, этот Тринадцатый — это все из-за него, паршивца.

Закрыв за собой дверь, Бац откупорил бутылку виски и отшвырнул пробку. Да пошли они все.

До того, как он отвез газету, но уже после того, как он ее упаковал, Ричарда вдруг посетила малоприятная мысль: а что, если в этом воскресном выпуске «Лос-Анджелес таймс» действительно есть что-то интересное для Гвина Барри? К примеру, отчет симпозиума, посвященного его творчеству, на семи страницах. Или целый раздел, посвященный Гвину Барри. Как и в Великобритании, в Соединенных Штатах «Амелиор» сначала провалился, затем вызвал неожиданный интерес, а под конец его ждал триумф. Ричард узнал об этом не из разговоров с Гвином, а из патриотической заметки в одной лондонской газете. И это известие нанесло Ричарду рану, которая мучила его сильнее прочих многочисленных глубоких ран, причиняемых ему очевидной популярностью книги в мире. Ричарду и так то и дело приходилось выслушивать «ворчание» Гвина: он жаловался то на назойливость какого-то аргентинского журналиста, то на телевизионщиков, то на бесконечную анкету, присланную из Тайваня. Но Америка. Да бросьте вы… Ричард закурил. Как такое может быть? Неужели Гвин наткнулся на то всеобщее, интересное всем, стал голосом, который выражает всеобщие чаяния, нашел отклик в душе каждого человека? Нет. Гвин открыл ЛСД.

В комнату вошел Марко. И поскольку он неизменно устраивался рядом с отцом, Ричард сделал последнюю затяжку и выбросил окурок за окно.

— Мне нравится мой папа, — вполголоса напевал Марко, — он живет со мной…

С того дня, когда «Амелиор» появился в списке бестселлеров под девятым номером и Ричард ударил Марко (а как вскоре выяснилось, это было лишь начало, ох уж эти негодяи из чартов — толстяки-франкофилы и тощие космологи; теперь это казалось Ричарду чем-то мимолетным и незначительным вроде мух-однодневок), — с того самого дня ребенок безнадежно влюбился в своего отца, как если бы в тот день Ричард не ударил Марко по уху, а, наоборот, влил в него приворотное зелье. «Я тебя люблю», — часто говорил мальчик. Еще он сочинил эту песенку, и в самом деле замечательную хотя бы тем, как мало информации она в себе содержала, а также «богатством» полных рифм:

Мне нравится мой папа.Он живет со мной.Я его люблю,И он доволен мной.

Хотя, возможно учитывая новые демографические условия, эта песенка поражала новизной. Дети в английских городах обычно распевали:

Мне не нравится мой папа.Он не живет со мной.Я не люблю его,Он недоволен мной.

И вообще, эта песенка, или стихотворение, Марко по уровню вполне подходила «Танталус пресс», где Ричард провел скорбные полдня. Ах, эта песенка, сочиненная Марко: его папе так нравилось слушать ее от начала до конца, по крайней мере первую сотню раз. Джина таких песенок ему не пела… Ричарду не хотелось думать, что к этой марафонской демонстрации чувств Марко мог подталкивать страх. Ричарду не хотелось думать, что Марко догадывается, что его папа сходит с ума. Ему не хотелось думать, что сын своим присутствием и примером пытается помочь ему удержать рассудок на привязи. Ричард много раз просил у Марко прощения за то, что ударил его. В ответ Марко всегда говорил одно и то же: у всех у нас бывают плохие дни.

Правда, сегодня день Ричарда складывался относительно неплохо. Он позвонил в офис Гэл Апланальп, и Гэл Апланальп сама перезвонила ему буквально через несколько минут с борта самолета, на котором летела в Лос-Анджелес. Впрочем, она возвращалась в Лондон легкомысленно скоро. Во всяком случае, так показалось Ричарду. Американский роман был его страстным увлечением. Но сам Ричард никогда в Америке не был. Возможно, именно в результате разговора с Гэл роман «Без названия» резко продвинулся вперед. У этого романа было то, чего не было у его непосредственного предшественника: перспектива обрести читателя. Джина романов Ричарда не читала. Да Ричард на это и не рассчитывал: усложненная современная проза была не для нее. Даже когда она пыталась читать его опубликованные романы, она всегда говорила, что от них у нее начинает болеть голова.