Кругосветное плаванье "Джипси Мот" - Франсис Чичестер

Текло и капало повсюду. Вот составленная мной опись:

“Места течи:

Стойка рубки над раковиной.

Стойка рубки над кухонной плитой.

Перекладина над кухонной плитой (сильная течь).

Стойка в изголовье кормовой койки.

Входной люк каюты, который свободно пропускает воду с любого борта (в зависимости от крена).

Все болты в крышке сходного люка.

В ногах кормовой койки, под бортовым срезом банки кокпита.

Палуба над изголовьем левой каютной койки.

Носовой рундук по правому борту (все в нем насквозь промокло).

Забортный вентиль в гальюне.

Оба вентилятора, когда закрыты”.

Ради поддержания сил принудил себя проглотить хоть что-нибудь. Решил попробовать мятный кекс. Выбор оказался неудачным. Откусывая кекс, я отломил половину зуба. К счастью, язык вовремя отличил от кекса обломок зуба и я его не проглотил, а спрятал, чтобы починить на досуге. Дантист Найгел Форбс снабдил меня набором всего необходимого для ремонта зубов, и пришло время этим воспользоваться. Но немедленно заняться зубоврачеванием мешал шторм. Поэтому, следуя инструкции, я вычистил и вымыл отломившийся кусочек, бережно завернул его и убрал в безопасное место в ожидании приема в самодеятельном одонтологическом кабинете “Джипси мот”. Потом приготовил чашку чаю и проглотил его залпом.

Ночью два-три раза поднимался на палубу проверить румпель-тросы. Мне хотелось держаться направления, составлявшего 90° с попутным ветром, но совсем не улыбалась перспектива поворота фордевинд. Хотя наверху свистел шальной ветер, все же я умудрился немного вздремнуть. Около 6.06 “Джипси мот” все-таки перекинула паруса и начала бешено валяться с борта на борт, встав носом к вест-норд-весту. На палубе было холодно и неуютно, но пришлось заняться автопилотом. Стало ясно, что дальше так плыть невозможно. Ушло около часа, чтобы одеться, выпить чай, собрать инструменты, а главное запастись решимостью приступить к работе. Качка была страшная, а я чувствовал себя не сильнее полудохлой мыши. Двумя часами позже записал в вахтенном журнале:

“09.09. Ну вот, теперь все в порядке. Крыло исправлено, весло автопилота снова в воде и правит судном; подняты бизань и генуэзский стаксель. Конечно, при стихнувшем ветре парусов нужно бы побольше, чтобы обеспечить хороший ход, но я объявил забастовку и намерен сперва позавтракать. После девятибалльного шторма океан морщит чудовищная зыбь, и, конечно, нельзя назвать приятным развлечением починку крыла, торчащего за кормой. Правда, могло быть и гораздо хуже. Кофе готов, отдадим ему должное!”

Днем удалось связаться с Кейптауном, и стало гораздо веселее. Всю эту часть пути меня изводили невыносимые условия радиосвязи. Чувствовал безмерное облегчение всякий раз, когда, наконец, удавалось передать репортаж газетам, содействовавшим моему предприятию. Если же установить радиотелефонную связь не удавалось, я тяжело переживал, так как терпеть не могу не выполнять данного обещания. Но при плохой слышимости даже состоявшийся радиотелефонный разговор превращается в настоящее мучение. Бывало, что на передачу телефонограммы в 250 слов уходило 1 час 20 минут. Это выматывало душу.

Погода немного улучшилась, возвращался и аппетит. В записи от 22 октября отмечено выдающееся гастрономическое событие: “Что за чудесный завтрак! Чашка горячего шоколада с сахаром, сушеные бананы и пшеничные хлопья, луковые оладьи (на яичном порошке), домашние гренки из непросеянной пшеничной муки с лимонным мармеладом и в завершение чашка кофе”.

Извлек зубоврачебную сумку и около часа возился со своим зубом. Мне удалось поставить на цемент отломанный кусок, но вместе с ним зацементировал и вложенный в рот ватный тампон (чтобы язык не мешал). Вата на отремонтированном зубе так и осталась. Вытащить ее не решился, боясь свернуть осколок зуба, с таким трудом поставленный на место. На палубе нашел хорошенького кальмара длиной 6 дюймов. У него привлекательная пестрая раскраска, несколько напоминающая панцирь черепахи. Он совсем не похож на своих бурых сородичей, попадавшихся мне прежде. Если бы отварить этого кальмара, получилось бы отменное второе блюдо, но мне было жаль его есть.

Птицы по-прежнему вносили оживление в мою жизнь. Качурки как безумные носились вокруг яхты. Им, кажется, нравилось пролетать в ветровой тени парусов: завихрения воздуха были для них чем-то интригующим и неожиданным. Бросил за борт несколько старых пшеничных зерен, но птиц это нисколько не соблазнило. Когда же я опоражнивал помойное ведро с кухонными отбросами и ударял им о поручни — это привлекало “курочек мыса Доброй Надежды”. Они садились на воду и подбирали объедки. Каждый раз при этом я чувствовал себя скрягой: что значили мои овощные очистки по сравнению с помоями, выливаемыми с лайнеров. Эти очистки должны были казаться птицам ничтожной поживой и вызывать у них законное возмущение. Но угостить их получше было не в моей власти, я вынужден был бережно хранить и экономить продовольственные запасы.

К этому времени начали встречаться также и настоящие альбатросы. Не то чтобы те альбатросы, которых я видел раньше, были ненастоящими, но они выглядели пигмеями по сравнению со своими здоровенными сородичами. Одна прекрасная птица парила неподалеку. Размах ее крыльев был никак не меньше 8 футов.

Увы, из затеи с зубом ничего не получилось! При испытании за ужином осколок отвалился, как только я попробовал куснуть. Как видно, квалифицированные дантисты не добавляют вату в цемент. Сделал еще одну попытку склеить зуб — на этот раз без ваты, но с тем же успехом. В конце концов пришлось взять напильник и опилить острые края на том обломке, который оставался в челюсти. На этом я и успокоился.

Чего же я ожидал от “Ревущих сороковых”? В наши дни эти воды не так уж часто посещаются яхтсменами, да и вообще любыми судами разных назначений. С появлением пароходов и открытием Суэцкого канала путь в Австралию изменился. После чтения судовых журналов старых клиперов у меня создалось впечатление, что здесь господствуют устойчивые ветры, которые изо дня в день гонят корабли по бурному морю все время на восток. Разумеется, жизнь часто совсем не походит на ту упорядоченную схему, которая складывается в нашем воображении. Клипера действительно совершали великолепные переходы, и именно они врезались в нашу память. Но и у этих судов бывали дни и недели, когда их команды испытывали горькое разочарование. Из вахтенных журналов крупных судов можно почерпнуть совершенно ложное представление о морях и океанах. Одно дело такие корабли, как “Катти Сарк” или “Фермопилы”, а другое — “Джипси мот”! По сравнению с моей миниатюрной яхтой клипера были настоящими громадинами. Шторм, который вынудил меня, яхтсмена-одиночку, убрать все паруса и лечь в дрейф, отдавшись на милость стихий, для клиперов мог быть хорошим ходовым ветром. Я знал достаточно об одиночных плаваниях на небольших судах, чтобы судить об этих вещах разумно. Но рассудочные суждения и эмоциональная подготовка к встрече с тем или иным реальным явлением совсем не одно и то же. Все, что я прочитал об этих морях и о плаваниях клиперов, внушило мне, что и “Ревущие сороковые” прежде всего нечто постоянное. А как раз постоянством-то они и не отличаются: штормы непрестанно сменяются там периодами затишья. Только перемены эти совершаются совсем не гладко. Если можно сделать такое сравнение, то разница в капризах сороковых широт и тех, где я побывал раньше, как между резвыми играми котенка и прыжками тигренка. Шквалы, которыми сопровождаются перемены направления ветра, не напоминают плавное переключение скорости автомобиля с 20 до 25–30 миль в час. Нет, они похожи на яростный рывок с 20 до 90- 110 миль в час. Вторая особенность этого заброшенного уголка земного шара, которую мне трудно не только описать, но даже выразить словами, — порождаемое им гнетущее ощущение духовного одиночества. Я привык к Северной Атлантике — бурной, иногда страшной. Но все-таки, чудится мне, Северная Атлантика как-то проникнута духом людей, которые там плавали и погибли. Здесь же, в южных водах Индийского океана, царит великая пустота. Кажется, космическое пространство отделяет тебя от остального человечества.