Разрешенное волшебство - Ник Перумов

Потому что теперь не будет ни Кукачу, ни Чару-су, ни самому Твердиславу покоя, пока не найдут они весь прайд этой Ведуньи и — силой ли, хитростью — не уничтожат его под корень, не пощадив никого, не оставив в живых ни одного создания, что дышит или двигается. Тогда они смогут открыто посмотреть в глаза Тарни и Гарни, когда настанет их черёд — либо взойти на Летучие Корабли, либо, погибнув, последовать в Покои Отдохновения. Ведь даже пролетая на Летучих Кораблях, уходящим из мира не миновать этих Покоев. Там состоится ещё одна, быть может, последняя встреча с друзьями, которым ещё долго предстоит оставаться в чертогах Всеотца, чтобы потом, в другом мире или даже в другом времени, вновь вернуться под голубое небо, чтобы жить.

Твердислав сам высек огонь. Обычно все добывали искры несложным заклинанием, но обряд прощания строго-настрого запрещал любую магию. Почему и отчего — Твердислав не задумывался.

Костер вспыхнул дружно и весело, как и положено на поминках. Чем выше, чем буйней и несдержанней пляска огненных духов, тем легче будет путь погибшим до Великого Чертога, тем снисходительнее окажется к ним строгий судия.

Кукач и Чарус постарались на славу. Пламя взметнулось едва ли не выше древесных крон. Огонь загудел, заплясал, запел прощальную песнь; близнецы уходили так, как и достойно воинам, до конца исполнившим свой долг. Их подруги, конечно, отрыдают своё, а потом, попечалившись и покручинившись, найдут себе новых приятелей. Хотя девушкам и недолго осталось быть в клане — на год больше, чем Джейане и Твердиславу, самым старшим, — все ж лучше, чтобы малютки запомнили отцов. Пусть не тех, кто зачал, но кто был с ними первые месяцы на этой земле.

Твердислав первым начал прощальную песнь, Чарус с Кукачом подхватили. Мерные двустишия говорили о доблести и чести братьев, о том, какими они были верными товарищами и хорошими воинами. О том, что их путь по этой земле был прям и открыт; и завершалась песнь просьбой-мольбой к Великому Духу быть снисходительным и простить им то, что он сочтет нужным прощать, как простили им все те, кто остался здесь, среди болот Речной Страны.

Костёр отпылал, и черная вода беззвучно поглотила пепел. Спускался вечер, а как он успел подкрасться — за обрядом никто и не заметил.

— Ну всё, пошли, — скомандовал наконец Твердислав.

Им предстояла неблизкая дорога к дому, а потом — потом ещё более дальний путь по следам чёрной Ведуньи, только в этот раз — на север, откуда пришла беда.

Глава девятая

Кто бы ни был твоим спутником, невозможно вместе одолеть по нехоженым тропам немеряные поприща и не разговориться. И хотя на душе у Буяна было чернее, чем в глотке кособрюха, молчать оказалось выше его сил. Пусть у него в собеседниках — создание Ведунов, это лучше, чем остаться наедине с самим собой и с мыслями о позорном предательстве.

Ольтея (мало-помалу Буян и думать забыл, что рядом с ним шагает ламия, а не просто красивая девчонка) оказалась веселой и смешливой. Она первой принялась расспрашивать Буяна сразу обо всём: как ему жилось в клане, чем они занимались, как охотились, как добывали пропитание. Особенно поразило Ольтею то, что еду приходится выращивать или, паче того, убивать для этого зверей на охоте.

— У нас на севере еды всегда достаточно.

— И откуда ж она берётся? — угрюмо буркнул Буян.

Ольтея кокетливо пожала плечиками.

— Не знаю, мне неинтересно было. Просто еда всегда была, и притом сколько хочешь.

— Понятно, ведуньи штучки, — проворчал парень.

— Ведуньи, не ведуньи, а хорошая еда никогда не переводилась, — хихикнула Ольтея.

Они шли берегом Журчушки, одного из бесчисленных притоков Ветёлы. Сам того не зная, Буян совсем ненамного разминулся с Димом и его спутниками — только они прошли здесь днём раньше. Вокруг вздымался дремучий, непроглядный лес — на удивление тихий, замерший, словно насмерть перепуганный. Босые ножки ламии ступали, не сгибая травы; Буяновы глаза помимо его собственной воли на них упорно пялились, в то время как сам Буян дивился — как же это ей не больно? Ступни Ольтеи отнюдь не казались загрубевшими — нежные и розоватые, как у новорожденного.

Мало-помалу Буян разговорился. Нет, Ольтея не выпытывала у него никаких тайн. Её не интересовали ни укрепления Пэкова Холма, ни число установленных там катапульт, ни распорядок стражи. Не выспрашивала она и о том, сколько в клане воинов и какими кто владеет боевыми заклятиями. Вместо этого спросила:

— Скажи, а у тебя уже было это… с девчонками?

Да, будь она хоть трижды ламией, женскую их натуру не переиначишь.

Сперва Буян хотел огрызнуться, потом — отмолчаться, однако кончилось всё тем, что, неожиданно для самого себя, он начал рассказывать.

Ольтея оказалась прекрасной слушательницей. Она внимала Буяну так, словно от каждого сказанного им слова зависела её жизнь. Постоянно порывалась переспросить, уточнить, — и сама одергивала себя: “Продолжай, продолжай, извини, я тебя, наверное, сбила”.

И вскоре угрюмый, охваченный отчаянием, бредущий навстречу неминуемой смерти Буян совершенно забыл о том, что говорит с давним и постоянным недругом, почти врагом; ламий положено было убивать, правда, в особых случаях их, случалось, отпускали, предварительно изнасиловав (а чего церемониться с Ведуньим отродьем!). Ольтея превратилась в собеседника, и чувствовал себя с ней Буян на удивление свободно; он и сам не знал, как такое случилось.

Буян рассказывал. Как перед самим Великим Духом — ничего не приукрашивая и не привирая. Было, было, конечно же, было. Скромница Нуми-ко, но никакого сравнения с…

— …Со мной? — Ламия довольно засмеялась.

— Да, — Буян отчего-то покраснел, признаваясь.

— Так и должно быть, — не без гордости заметила Ольтея. — А то, что у вас за жизнь — впроголодь, и даже любиться как следует не умеете. Нет-нет, это я так, в общем, совсем не про тебя, — испуганно прибавила она, едва заметив тень на лице Буяна.

— А теперь давай лучше ты мне что-нибудь расскажешь, — Буян попытался улыбнуться (мол, нипочем мне эти ваши Ведуны!), но губы не слушались, вместо улыбки вышла какая-то жалкая напуганная гримаса. Ольтея сделала вид, что не заметила.

— Рассказать? Что ж, можно.

— Ты ведь со Змеиного Холма?

— Откуда-откуда? А, это вы его так назвали. По-нашему он Шаорн. “Обиталище”, перетолковывая по-вашему. Просто и понятно. А вы какой-то “Змеиный Холм” придумали. Да там и змей-то отродясь не бывало! Я их сама боюсь, этих змеюк.

— Ну, а что же там? Как выглядит-то? — не удержался Буян.