Короткая глава в моей невероятной жизни - Рейнхардт Дана

Я жалею только о том, что это решение не было принято раньше, а стало следствием мстительных действий торжествующей и всесильной Злобной Сучки. Я ей не соперница. Она постоянно побеждает меня.

А теперь о Дариусе и той другой девушке. Само действие, поцелуй, произошло еще в ноябре на выходных по поводу Дня благодарения, когда Клео грелась на солнце у отцовского бассейна в Скоттсдейле. Удивительным образом прошло почти три с половиной недели, прежде чем Клео об этом узнала. Из-за такого опоздания для Клео ситуация стала еще хуже, потому что она убеждена, что все знали о произошедшем несколько недель, и все говорили о ней, жалели ее и смеялись над ней за ее спиной.

Имя другой девушки – Ванесса. К счастью для нее, она не ходит в Двенадцать Дубов, потому что гнев Клео, что довольно странно, в большей мере направлен против Ванессы, а не против Дариуса. Если бы Клео встретилась с Ванессой лицом к лицу, то от души наваляла бы ей. По крайней мере, она постоянно об этом говорит. Я сказала Клео, что думаю, что она определенно победила бы в столкновении с Ванессой, ведь ей пришлось бы всего лишь запустить торпеды, маскирующиеся под ее груди. Так я узнала, что бывают времена, когда даже хорошая шутка про груди не работает. Она лишь разозлила ее.

Так Сага о Клео и Дариусе зависла на краю отвесной скалы. Она не решила, что с ним делать. Защита Дариуса была именно такой, какую можно себе представить: что он был на вечеринке, он был пьян, не мог ясно соображать, она сама полезла к нему, он мог бы зайти и дальше, но остановился. Не знаю, с чего он взял, что это дополнение насчет того, что он остановился, зачтется ему в разговоре с Клео, но, полагаю, парни вообще довольно глуповаты. Особенно Дариус. Сколько раз за выходные по поводу Дня благодарения Клео говорила мне, что скучает по нему? Я знаю, что она чувствует себя дурой, потому что он, очевидно, скучал по ней недостаточно сильно, чтобы держаться подальше от вечеринок и поцелуев с другими девушками.

Я была удивлена и шокирована тем, что Дариус буквально из кожи вон лез, чтобы загладить свою вину перед Клео. Я даже видела, как он держал ее за руки на перемене. Если бы вы спросили меня, я бы предположила, что он воспользуется этой возможностью, чтобы избавиться от оков, но вместо этого он, кажется, на самом деле беспокоится, что она с ним порвет. Не настолько беспокоится, чтобы не таскаться по школе весь день с самодовольным выражением лица, однако он подкараулил меня после школы, когда никого не было рядом, и, знаю, это звучит безумно, но он выглядел так, будто вот-вот заплачет. Я могла бы рассказать об этом Клео. Могла бы рассказать, что Дариус подошел ко мне, чтобы попросить совета о том, что ему делать, сказал, что знает, что я знаю ее лучше, чем кто-либо, и не могла бы я, пожалуйста, помочь ему, но по какой-то причине я решила не говорить Клео обо всем этом. Я не рассказала ей, так как думаю, что ей следует расстаться с ним. Его поцелуй с Ванессой только лишь подтвердил все мои прогнозы касательно того, каким парнем будет Дариус, и я не верю, что эта другая сторона Дариуса – настоящая.

А потом Клео появляется у меня на пороге примерно через неделю после того, как она узнала про поцелуй, с широкой улыбкой на лице и хлопьями снега в волосах после небольшого снегопада, идущего весь день. Она выглядит так, словно готова запеть.

– Он сказал, что любит меня.

– Что?

– То, что слышала.

Я хватаю ее за руку и затягиваю в дом, мы готовим себе шоколадное молоко и идем с двумя стаканами на чердак.

– Он любит меня. Он так сказал. И ты не поверишь, но он даже заплакал. Он сказал: «Я люблю тебя, Клео». И потом заплакал.

– Да ладно, – говорю я. – Боже, Клео. Я думала, что никому больше нет дела до любви и влюбленности. Что любовь больше не имеет никакого значения.

Клео выглядит слегка задетой. Я уверена, она ожидала от меня не такой реакции. Мы сидим на кровати, попивая шоколадное молоко, словно на фотографии пятидесятых годов. Просто две старшеклассницы, разговаривающие о мальчиках и любви. Нам не хватает только коротких юбок и белых гольфов. Знаю, мне полагается сказать: «Ого, тебе так повезло!» или «Это так клево!», а вместо этого я бросаю ей в лицо бессердечные слова о том, что никому больше нет дела до любви. Я задумываюсь о том, как это прозвучало. Я выгляжу как завистливая подруга, у которой нет парня. Как завистливая подруга, у которой никогда не было парня, который мог бы сказать ей, что любит ее.

– И что ты ответила?

– Что тоже люблю его. И так и есть. Думаю, что в конечном счете это было хорошо для нас. Что ему нужен был этот опыт, нужно было поцеловать ту шлюшку на вечеринке, чтобы он проснулся и понял, что любит меня.

Клео выглядит такой счастливой, сидя тут с усами от шоколадного молока. Она выглядит такой счастливой, что мне сложно сохранять свой скептицизм или даже зависть. В конце концов, это не я сказала, что любовь не имеет значения, и я счастлива узнать, что эра антилюбви закончилась. Я лишь надеюсь, что Дариус знает, как ему повезло.

Я решаю отметить этот день, чтобы запомнить Клео и то, как она выглядит в этот момент, я собираюсь сделать для нее футболку в коричневом цвете с белыми буквами спереди: ЕСТЬ ШОКО – ЛАДНОЕ МОЛОКО?

Мы не семья лыжников. Мы не ездим на тропические острова. И мы точно не ездим в Диснейленд. Мы слоняемся по дому все зимние каникулы, спим допоздна, ходим в кино, слишком много едим и вообще ничем не занимаемся. Не только я и Джейк. Папа не уединяется в своем кабинете, чтобы поработать, потому что, полагаю, никто не настроен рассматривать политические карикатуры, когда в город приезжает Санта-Клаус. Или, возможно, ему просто нравится проводить время дома с мамой. В любом случае до Рождества остается еще неделя, а мы говорим о нем за сегодняшним ужином по большей части потому, что папа зациклился на том, чтобы приготовить гуся, и пытается заручиться нашей поддержкой. Папа в своем репертуаре – говорит об одной еде, пока мы поглощаем другую.

Потом мама разворачивает свою салфетку, смотрит на меня и спрашивает:

– Почему бы тебе не пригласить к нам Ривку? – Я не думаю, что она празднует Рождество, мам. Возможно, для нее это будет противоестественно.

– А почему она не празднует Рождество? – спрашивает мой медленно соображающий братец.

– Потому что она еврейка, идиот.

– И что?

Я смотрю на маму:

– Можешь объяснить ему?

Думаю, Джейк чувствует, что ему пытаются заткнуть рот, так что пытается опередить нас:

– Все празднуют Рождество. Это американская традиция. Как четвертое июля[40]. Я реально сомневаюсь, что для нее это будет противоестественно. Вот гусь – другое дело, но Рождество? Что противоестественного в Рождестве?

– В Рождестве противоестественно то, что это не еврейский праздник. Это христианский праздник. Это Рождество Христа. А Ривка исповедует иудаизм. – Я произношу все это медленно.

– Ладно, если это христианский праздник, почему мы его празднуем?

Он меня подловил. Как бы мне хотелось стереть с его лица эту широкую самодовольную улыбку.

Папа пытается спасти меня. Он поворачивается к Джейку и говорит:

– Рождество – праздник с христианскими корнями, но со временем он эволюционировал в светский праздник для многих людей вроде нас. Мы можем праздновать Рождество так, как мы это делаем, с елкой и подарками, и на этом все, и оно не выглядит как религиозный праздник. Но, думаю, Симона говорит о том, что для кого-то, кто придерживается строгой религиозной традиции, отличной от христианской, Рождество является чужим праздником.

Я уклончиво киваю. Я всегда любила Рождество.

Я люблю, как пахнет дом, когда в нем стоит ель. Люблю рождественские носки со всякой мелочью, которую мама в них накладывает. Люблю подметальщика звезд на вершине елки – древнюю тряпичную куклу в виде маленького мальчика в зеленом комбинезоне, держащего метлу, за которой тянется вереница звезд. Мне даже нравится глупая шапка Санты, которую папа надевает каждое рождественское утро, раздавая подарки. Рождество всегда было семейным праздником, как и День благодарения. Но теперь, размышляя о том, как из этого дня исключается кто-то вроде Ривки, я осознаю, что сколько бы светских символов ты ни принял и от скольких бы религиозных символов ты ни отказался, невозможно сбежать от того факта, что Рождество – это праздник для людей-христиан.