W или воспоминание детства - Жорж Перек

Случаи смерти такого рода — редки, увеличение их числа привело бы к нулевому эффекту воздействия. Она традиционна для 100 м на Олимпиаде, и почти не встречается в остальных спортивных дисциплинах и на остальных соревнованиях. Конечно, может случиться и так, что, возложив свои надежды на какого-нибудь Атлета, болельщики испытают особое разочарование от его посредственного выступления и дойдут до прямой агрессии, обычно забрасывая его булыжниками и прочими метательными предметами, кусками шлака, железными обломками и бутылками, что может оказаться чрезвычайно опасным. Но чаще всего Организаторы выступают против подобных превышающих полномочия действий и вмешиваются, чтобы оградить Атлетов от смертельной опасности.

Неравенство в обхождении, предусмотренное для победителей и побеждённых, — далеко не единственный пример систематической несправедливости в жизни W. Особенностью, которая выявляет всю оригинальность W, придаёт соревнованиям уникальную изюминку и делает их непохожими ни на какие другие, является то, что непредвзятость объявляемых результатов (неумолимыми гарантами которой выступают, в порядке их ответственности, Судьи, Арбитры и Хронометристы) зиждется на организованной, фундаментальной, элементарной несправедливости, с самого начала устанавливающей среди участников забега или состязания дискриминацию, которая чаще всего оказывается решающей.

Эта официальная дискриминация есть проявление сознательной и неукоснительной политики. Если господствующее впечатление от зрелища забега — впечатление полной несправедливости, то это потому, что Официальные лица несправедливости не противятся. Напротив, они считают, что несправедливость — самый действенный фермент в борьбе, и что Атлет, уязвлённый и возмущённый произволом решений, предвзятостью судейства, превышением власти, нарушением прав, явным фаворитизмом, которые ежесекундно практикуют Судьи, будет в сто раз боеспособнее, чем Атлет, убеждённый в том, что он заслужил своё поражение.

Даже сильнейший не должен быть уверен в том, что он выиграет; даже слабейший не должен быть уверен в том, что он проиграет. Оба должны рисковать в равной степени, ждать победу с одинаковой надеждой, а поражение — с одинаковым ужасом.

Практическое осуществление этой дерзновенной политики привело к целой серии дискриминационных мер, которые можно разбить на две основные группы: первые, которые можно было бы назвать официальными, объявляются перед самым началом состязания; обычно это позитивные или негативные гандикапы, устанавливаемые для Атлетов, для команд, а иногда и для целой деревни. Так, например, во время соревнования W и Норд-Вест-W (то есть, отборочной встречи) команде 400 м W (Хогарт, Моро, Перкинс) придётся бежать 420 м, а команде Норд-Вест-W — всего лишь 380. Или, например, на Спартакиаде все бегуны Вест-W будут оштрафованы на пять очков. Или, допустим, 3-й толкатель ядра из Норд-W (Шанцер) получит право на дополнительную попытку.

Дискриминационные меры второй группы непредсказуемы; они возникают по прихоти Организаторов и, в частности, Руководителей забегов. Болельщики, хотя и в значительно меньшей степени, тоже могут в этом участвовать. Суть заключается в том, чтобы ввести в забег или одиночное соревнование нарушающие элементы, которые могут ослабить или усилить эффект полученного на старте гандикапа. Например, в соревновании по бегу с препятствиями барьеры иногда чуть сдвигают на дорожке одного из соперников, который не может пройти их сразу и сбивается из-за этого с ритма, отчего страдает его результат. Или в самый разгар забега какой-нибудь лукавый Арбитр может вдруг крикнуть: СТОП! В этом случае соперники должны остановиться, замереть в момент рывка, чаще всего в неустойчивой позе, и тот, кто удержится в ней дольше других, будет, вероятно, объявлен победителем.

XXIII

В один из весенних или летних четвергов 1944 года, во второй половине дня мы отправились на прогулку в лес со своими полдниками или, скорее, наверняка с тем, что называлось полдниками, в школьных ранцах. Мы дошли до поляны, где нас ждала группа партизан и отдали им свои ранцы. Помню, как я был горд, когда догадался, что наша встреча была вовсе неслучайной и что обычная по четвергам прогулка была на этот раз лишь удачным поводом для снабжения провизией участников Сопротивления. Кажется, их было человек двенадцать: нас, детей, не меньше тридцати. Для меня, они, конечно же, были взрослыми, но, как я теперь понимаю, им было чуть больше двадцати. Многие носили бороды. Лишь у немногих было оружие; у одного из них, в частности, на ремне висели гранаты, и эта деталь потрясла меня более всего. Сейчас я знаю, что это были защитные гранаты, которые бросают при отступлении, и стальной гильошированный корпус которых разрывается на сотни смертоносных осколков, а не наступательные, которые бросают перед собой, когда идут на штурм и от которых куда больше испуга и шума, чем действительного ущерба. Не помню, была ли та прогулка единственной или она повторялась несколько раз. Лишь много лет спустя я узнал, что директрисы колледжа «были в Сопротивлении».

Более чёткое воспоминание у меня осталось от другой, послеполуденной прогулки, устроенной за несколько дней до Рождества, несомненно, в 1943 году. Нас было гораздо меньше, возможно, человек пять-шесть, кажется, я был единственным ребёнком (на обратном пути я устал, и преподаватель физкультуры нёс меня на плечах). Мы пошли в лес за рождественской ёлкой. Именно тогда я узнал, что сосны и ели — совершенно разные деревья, что я называл ёлкой сосну, что настоящие рождественские деревья — ели, и что ни в Виллар-де-Лан, ни даже во всей провинции Дофине ели не растут. Ель выше, прямее и темнее, чем сосна; чтобы её найти, надо было ехать в Вож. Итак, мы срубили всё-таки сосну, точнее, верхушку сосны, нижняя часть ствола которой была совсем без веток. Кажется, в нашей группе, кроме преподавателя физкультуры, был ещё повар и сторож колледжа, мастер на все руки; нашим лесорубом пришлось стать, конечно, ему: он прицепил к своим горным ботинкам огромные крюки дугообразной формы и забрался под самую вершину, обхватывая ствол кожаным ремнём, который удерживал в руках (много позднее, лет в двенадцать-тринадцать, я увидел идентичный манёвр, но на этот раз так действовал электромонтёр, забиравшийся на телефонный столб).

В канун Рождества, мы установили дерево в большом, выложенном плитками зале колледжа. Мы украсили его и замаскировали удерживающую его в вертикальном положении деревянную опору мхом и коричневой бумагой, которая изображала камень; ей же мы устлали дно яслей. Я помню эти сокровища, звёзды, гирлянды, свечи и шары (в остальное время года они спали на чердаке колледжа), но тогдашние шары были не такие, как сейчас, очень тонкие стеклянные пузыри, покрытые очень блестящей серебряной амальгамой; раньше их делали из папье-маше и раскрашивали чаще всего в довольно тусклые цвета.