Сажайте, и вырастет - Андрей Рубанов

В налоговую инспекцию наш коммерсант вообще не ходил, никогда. Теперь для компьютеров налоговой службы этого человека не существовало. Если какой-либо въедливый чиновник желал все-таки, из служебного рвения, разыскать владельца той или иной подозрительной фирмы, то им, как правило, оказывался некий малолетний студент, ежедневно вкалывающий себе пятнадцать кубов чистого героина; личность, хорошо известная военному комиссару и участковому милиционеру.

Все шло хорошо до того момента, пока хитрый воротила, раскручивая свой бизнес, не влез в явно сомнительное, дурно пахнущее предприятие, связанное с перечислением крупных сумм на счета европейских банков. Внезапно пришла ужасная догадка: новые солидные деловые партнеры – казнокрады. А ведь «Маша энд компания» зарегистрирована по фиктивному адресу, и ее официальный владелец и директор – подставной человек, мальчишка, наркоман!

Коммерсант приуныл. День ото дня ситуация становилась все более и более угрожающей. Афера раскрылась, и прокуратура стала искать пропавшие деньги. Всплыла и фирма «Маша» (или «Вова»? – вспомнить трудно, поскольку всего за ловким финансистом числилось более ста фирм-однодневок). Нашли директора. Как только перед глазами сыщиков предстал восемнадцатилетний кайфовый недоросль, они утвердились в худших подозрениях: таинственный создатель фирмы-пустышки и есть один из мозговых центров банды! Именно для успешной кражи бюджетных миллиардов он заблаговременно создал фиктивную корпорацию!

Теперь этот таинственный сидел на твердом, обтянутом искусственной кожей сиденье милицейского стула, ощущал шеей приятный сквознячок из окна и пребывал в состоянии задумчивости.

Много тысяч долларов он уплатил подставным директорам, дуракам и наркоманам. Много лет не появлялся в налоговой инспекции. Только один раз, за четыре долгих года, он зашел туда на полчаса – и его запомнили. А при случае и опознали.

Самые плохие преступники получаются из интеллигентов. Прав оказался лучший бренд русской романистики FM Достоевский.

Несмотря на свою внешнюю рязанскую неказистость, Хватов провел очную ставку быстро и ловко. Глядя на его проходы в смежные кабинеты, откуда он выводил и куда отводил стряпчих дам, слыша его негромкие указания видеооператору, я подумал, что на счету близорукого следователя может быть сотня таких мероприятий. Множество раз Степан Михайлович из Рязани сводил лицом к лицу преступника и свидетеля. Множество раз вскрывал истину по ДЕЛУ.

Счастливый – он знал, как добыть свою истину. Мне бы так.

На опрос десятка свидетелей ушло чуть больше часа. Потом меня вывели в коридор. Там, возле самой двери, я уселся на стул. Легковооруженный конвоир устроился на соседнем и сразу погрузился в полудрему.

Едва я расположился поудобнее, как за углом послышался топот ног. Вскоре показалась и спешно продефилировала мимо процессия из двух автоматчиков и арестанта: плотного, в летах мужчины со скованными руками. Мы мельком взглянули друг на друга. Злодей (его спортивный костюм стоил вдвое дороже моего) вдруг подмигнул мне. Я не успел подать никакого ответного знака. Пока я раздумывал, что могло означать дружелюбное подмаргивание неизвестного, как справа налево прошел новый мини-конвой, и опять задержанный был крупный, седоватый, в штанах с лампасами. И этот приветствовал меня приязненным кивком.

Когда через минуту провели третьего – небритого, с уверенным взглядом – я уже заранее смотрел в его лицо и подмигнул первым; в ответ получил быструю горькую улыбку.

Так я сидел в коридоре Генеральной прокуратуры страны – преступник, раскланивающийся со своими собратьями,– пока мимо не прошел генерал Зуев. Здесь я сильно вздрогнул. Надо срочно что-то сказать, подумал я озабоченно. Что-то умное и интересное. Дать какой-то тончайший намек на то, что скоро я буду просить генерала о встрече с глазу на глаз.

Послезавтра мои тридцать суток кончатся. Спасенный мною босс Михаил будет выпущен. Это ясно как день. Ведь не он, а я покупал у стряпчих девушек их товар: полностью готовые к использованию, официально зарегистрированные, в комплекте с документами и синей печатью новенькие фирмы: корпорации и всевозможные общества с ответственностью. Сегодня опознали меня, а его, босса, не опознают никогда.

Выйдя из-за железных дверей, босс позвонит кое-кому и распорядится срочно приготовить наличные – для начала тысяч двести. В ту же ночь он соберет консилиум юристов. Там все решат: кому дать, сколько и кто будет вести переговоры. Боссу вступать в диалог нельзя – официально он ни при чем. Завхоз, и все! Остаюсь – я и рыжий адвокат. Именно Максим Штейн утром следующего дня прибежит ко мне в тюрьму, на свидание, с распоряжениями от босса: что и как я должен сделать.

В ответ я предложу свой план: с Зуевым буду говорить я.

– Здравствуйте, товарищ генерал! – произнес я, вкладывая в произносимые звуки максимум солидной бодрости и уверенности в себе. Еще я попытался привстать со стула, одновременно производя легкий поклон. Но конвоир очнулся, испугался и толкнул меня в грудь рукой: так, что я привстал медленно и благородно, а обратно упал – поспешно, громко шлепнув лопатками о спинку стула.

Большой милицейский папа бросил на меня недоуменный взгляд и прошел мимо, даже не замедлив шага. Он ступал мягко и твердо, сильно сутулился, как очень пожилой человек, но ноги переставлял необычайно бодро и даже слегка подпрыгивал при ходьбе, передергивая при этом половинками костистого зада.

Я проводил его глазами, пока он не скрылся за поворотом коридора, и подумал, что давным-давно уже не чувствовал себя так глупо. Я был ко всему готов. Я напряженно размышлял четыре недели. Я все предусмотрел. Я гениально предвидел мельчайшие нюансы. Каждый вечер перед моими глазами ясно вставала одна и та же картина: генерал Зуев, в своем генеральском кабинете, сидит, курит, хитро щурится, пьет чай из стакана в серебряном подстаканнике – и ждет, когда подследственный Рубанов сам попросится на допрос.

Теперь оказалось, что генерал забыл о подследственном. Совсем.

Не в силах совладать с собой, я поставил локти на колени, опустил лицо в ладони и завыл – незаметно, беззвучно, одним нутром; только сухая гортань исторгла длинный скрипящий выдох. Зуев не узнал меня! Третью неделю я репетирую свой диалог с седым милицейским паханом, а он – забыл о моем существовании! Я продумывал каждую мелочь, выбирал нужные слова и интонации, и вот я вижу его, свой объект для атаки, – а он меня даже не вспомнил.

Помимо своей воли я рассмеялся вслух.

– Ты чего? – с подозрением спросил меня легковооруженный.

– Ничего,– ответил я. – Нервишки шалят... Глупец, приговорил я себя. Наивный, самонадеянный глупец! Ты давно забыт, ты неинтересен генералу. Возможно, и никогда не был особенно интересен! Для него ты всего лишь один из сотен! Прошло четыре недели, генерал давно озабочен новыми ДЕЛАМИ. Поймал, возможно, десяток других крупных преступников, и не один десяток! А про тебя он забыл и думать! Выбросил из головы! У них тут конвейер! Одних ищут, других ловят, третьим шьют ДЕЛА – всех негодяев и не упомнишь! Показания дал? – иди в камеру; следующий! И все негодяи, как один, – можно не сомневаться! – в обмен на свою свободу мечтают уплатить по таксе! Как и о чем ты будешь говорить с милицейским начальником, если у него в глазах рябит от нечистоплотных миллионеров?

Страна большая. Народу много. Одни хотят делать бизнес, другие – воровать из казны. За всеми надо уследить, проконтролировать, при случае одернуть, а иных – примерно наказать.

На каждого отдельного банкира у этих людей в серых пиджаках, при красных папках и вышедших из моды галстуках, явно не хватало времени.

ГЛАВА 12

За решеткой, на воле, был прозрачный теплый сентябрь.

Здесь, внутри, он ощущался только краями сознания – как хрупкая эманация неясных печалей. Так приходит в человеческие души ожидание смерти, а в природу – предчувствие зимы.

Cегодня меня выпустят, подумал я, вдыхая тонкие запахи увядающего лета через щель в зарешеченном окне. Ухватившись за верхний край массивной стальной фрамуги, я подтянулся на руках, упер ноги в нижние углы оконного отверстия – и теперь мой нос улавливал самые слабые и далекие ароматы.

Вот сырое белье – на балкон соседнего дома вынесли и развесили для просушки какие-нибудь простыни.

Вот вкусный дым. Жгут листья.

Вот машинное масло. Вот кошачья моча. Я страдаю врожденной аллергией на шерсть животных. Чувствую их издалека. Присутствие кошек и собак в окружающем пространстве никогда не остается для меня секретом.

Вот парфюмерия.

Обувной крем.

А вот, безусловно, водка, распиваемая на свежем воздухе, на лавочке, где-то совсем рядом, в Лефортовском парке...

Завтра все это вернется ко мне. Осталось потерпеть совсем немного.