Личный досмотр - Андрей Воронин

В зале ожидания было не меньше десятка прекрасных незнакомых, как минимум три из которых, как понял многоопытный Ладогин, при умелом подходе не отказались бы на некоторое время оставить свои вещи без присмотра и заняться оздоровительным массажем под чутким руководством. К сожалению, умелый подход требовал времени, а Ладогин все-таки находился на службе. Украдкой подмигнув висевшей в углу телекамере, он спустился в подвальный этаж и уверенно углубился в полутемный лабиринт автоматических камер хранения.

Через минуту он уже присел на краешек стола дежурной и, лучезарно улыбаясь, приступил к делу. Собственно, он мог бы вообще ничего не говорить, но это было бы невежливо, и потому он в течение пяти минут нес какую-то веселую чепуху. Дежурная была старше Ладогина на десять лет, имела двоих детей, мужа-алкоголика, красивое усталое лицо и потрясающий темперамент. Еще у нее был ключ от подсобки и толстоватые в лодыжках ноги, которые она охотно забрасывала Ладогину на плечи, стискивая при этом зубами рукав своего форменного кителя, чтобы не стонать слишком громко. После этого она обычно угощала Ладогина домашними пирожками собственного изготовления и заботливо стирала с его щек следы губной помады.

Не хватало разве что ста граммов, но тень мужа-алкоголика незримо реяла под потолком, и ни о каком допинге не могло быть и речи. Тем более что Ладогин в нем и не нуждался.

«Как там мой Костырев?» — неожиданно для себя подумал Ладогин, расстегивая на груди у своей партнерши форменную рубашку и зарываясь носом в благоухающую дорогими духами пышную плоть. Мысль эта была мимолетной и тут же ушла без следа, оставив после себя лишь легкое недоумение: с чего это в такой момент ему вспомнился напарник?

...Когда дверь за напарником закрылась, Костырев одним глотком допил остывший кофе, закурил и сосредоточился на мониторах, стараясь убедить себя в том, что нисколько не завидует Ладогину. Сделать это оказалось, как всегда, совсем не просто: Ладогин превосходил его во всем и никогда не считал нужным скрывать это превосходство. Бывали моменты, когда Костырев от всей души желал своему напарнику провалиться сквозь землю или подцепить СПИД от какой-нибудь из своих бесчисленных баб и перестать наконец мозолить ему глаза.

Сам Костырев совершенно не умел разговаривать с женщинами: он их побаивался и оттого вел себя с ними прямолинейно и нагло, за что не раз получал по физиономии. Один раз он даже был основательно избит какой-то бешеной спортсменкой, с которой чертов Ладогин буквально через час благополучнейшим образом уединился для очередного кошачьего романа. Это было настолько унизительно, что при воспоминании о том случае Костырев невольно скрипнул зубами и еще внимательнее уставился в мониторы невидящим взглядом, чувствуя, как немеют от неконтролируемой злобы щеки.

Попытка забыться в работе не удалась: на втором мониторе вдруг появился Ладогин и, нахально подмигнув прямо в объектив, фланирующей походкой удалился в сторону автоматических камер хранения. Костырев напряг память, припоминая, кто там сегодня дежурит, и длинно вздохнул: мастурбируя в ванной, он частенько представлял себе, как валит эту сорокалетнюю бабу прямо на стол с разложенными на нем жетонами и грубо входит в нее, зажимая ей рот ладонью.

Он закрыл глаза и некоторое время сидел так, с натугой припоминая различные неаппетитные вещи; мужское отделение бани, морг, рябую рожу сержанта Шестакова, грязную подошву ботинка, которым заехала ему в физиономию та спортсменка... Это, как всегда, помогло: возбуждение схлынуло, уступив место тупой апатии. Костырев открыл глаза и стал смотреть на мониторы, неторопливо затягиваясь сигаретой и мечтая о том, чтобы засечь какого-нибудь жирного каплуна, нафаршированного баксами. У Ладогина на таких типов было феноменальное чутье, он определял их с первого взгляда, почти не глядя, и никогда не ошибался, всегда предугадывал с точностью, кто отдаст деньги без скандала, а о ком необходимо доложить по официальным каналам.

Внимание Костырева привлек появившийся в поле зрения одной из камер мужчина в длинном, невообразимо навороченном кожаном плаще, стоившем, наверное, целое состояние. Из багажа при нем был только одинокий кейс, а осунувшееся лицо показалось Костыреву встревоженным и чуть ли не испуганным. Мужчина был здорово похож на главу обанкротившейся фирмы, который решил рвануть когти от греха подальше, прихватив с собой весь уставной капитал. Сам того не замечая, он поминутно хватался за грудь, проверяя, по всей видимости, на месте ли деньги.

«Ну-ну, — иронически подумал Костырев, — размечтался.»

Впрочем, самоирония всегда давалась ему с трудом, и пришлось приложить немало усилий, чтобы отвести взгляд от человека в кожаном плаще. Некоторое время Костырев разглядывал другие мониторы, давая образу подозрительного типа отстояться в мозгу, и лишь после этого посмотрел на него снова, проверяя, верно ли было первое впечатление.

Человек в кожаном плаще за это время успел переместиться на другой монитор, и Костырев отыскал его не сразу, успев перепугаться: упускать добычу не хотелось. Добыча обнаружилась у стойки билетных касс: вымученно улыбаясь, человек в кожаном плаще отсчитывал деньги, положив свой кейс прямо на стойку, что свидетельствовало о начальственных замашках. Получив билет, он снова пощупал грудь и только после этого спрятал билет в карман вместе с паспортом. Пересчитывать сдачу этот пассажир, естественно, не стал.

Костырев был бы очень удивлен, увидев, как объект его наблюдения мусолит в пальцах мятые рубли, проверяя, не обсчитала ли его кассирша: такое поведение совершенно не вязалось бы ни с плащом, ни с кейсом, ни с физиономией их обладателя. «Он бы, наверное, и вовсе не взял сдачу, — подумал Костырев, — если бы дело было в кабаке, а не в аэропортовской кассе.»

Он заметил, что кассирша бросила короткий взгляд прямо в объектив камеры, и усмехнулся: она явно подумала о том же. "Перебьешься, красотка, — мысленно обратился к ней Костырев. — Хочешь клиентов облапошивать — иди в официантки, никто не держит...

Правда, с такой рожей ты всем посетителям аппетит испортишь, но это уж не мое дело..."

По-прежнему рефлекторно ощупывая нагрудный карман, подозрительный пассажир направился к лестнице, которая вела на второй этаж. Костырев заволновался: ему хотелось заарканить этого типа самолично, не дожидаясь возвращения Ладогина, а он словно нарочно тянул время, прогуливаясь по залу ожидания.

Прогулка закончилась у стойки бара, где тип в кожаном плаще тяпнул полстакана коньяку. Коньяк он вы-, пил как воду, даже не поморщившись, зажевал это дело ломтиком лимона, что-то такое сказал буфетчице, от чего эта дуреха рассмеялась, купил плитку шоколада и отчалил от стойки, снова схватившись за грудь.

Морда у него при этом была такая, что краше в гроб кладут, и он все время озирался по сторонам, словно в ожидании погони.

«Точно, линяет», — окончательно утверждаясь в своих подозрениях, подумал Костырев, борясь с искушением позвонить Векше прямо сейчас. Это было бы просто чудесно, но не может же Векша бегать по залу ожидания за каждым подозрительным пассажиром, как какой-нибудь мент!

Вспомнив о ментах, Костырев пошарил взглядом по мониторам и очень быстро обнаружил Шестакова: сержант слонялся по залу ожидания, внимательно приглядываясь к пассажирам и явно прикидывая, о кого бы почесать кулаки. «А почему бы и нет?» — подумал Костырев. Конечно, Ладогин никогда так не делал, но любовь, которую Ладогин испытывал к Шестакову, ни для кого не была секретом, в том числе и для самого Шестакова, который не раз обещал при случае порвать Ладогину задницу. Конечно, мента придется брать в долю, но, судя по виду клиента, денег у того должно было хватить на всех.

Костырев снова отыскал взглядом человека в кожаном плаще. Тот опять шарил рукой под плащом, и Костырев, который знал о том, что у людей случаются боли в сердце, только понаслышке, решил, что дело тут ясное и что дальше тянуть время просто не стоит. Так бывает порой с начинающими водителями: проездив месяц без единой аварии, человек решает, что стал настоящим асом, расслабляется и немедленно разбивается вдребезги, так что потом не поймешь, где машина, а где водитель... Машины у Костырева не было, а если бы и была, он вряд ли усмотрел бы аналогию между собой и забывшим страх божий автолюбителем, так что рука его ни капельки не дрожала, когда он вынул из гнезда микрофон рации и вызвал Шестакова. Говоря, он наблюдал за обоими, и коротко улыбался с сознанием своего морального превосходства, видя, как хищно подобрался этот здоровенный недоумок из Старого Оскола.

Закончив говорить, он вернул микрофон в гнездо и откинулся на спинку кресла в ожидании вестей.

Майор Постышев не сразу понял, что рябой амбал в сержантских погонах обращается именно к нему. Он давно привык воспринимать всех этих унтеров в мышастой форме как неодушевленные предметы и потому в ответ на требование предъявить документы невольно оглянулся по сторонам, ища того, к кому обращался сержант. Судя по тону последнего, где-то за спиной у майора Постышева прятался находящийся в федеральном розыске уголовник или, как минимум, лицо кавказской национальности с зеленым знаменем ислама в руке: в голосе сержанта сквозила холодная неприязнь пополам с готовностью немедленно перейти к более решительным действиям.